В груди под ребрами полыхало солнце. Не горячее и греющее, а комок и лучи, вымораживающие и истончающие грань. Вокруг меня сдвинулись стеклянные стены, создав коридор шириной в спину, и сквозняк с такой силой продувал сердце, что сделалось хорошо. Как замерзают, засыпая, проваливаясь в блаженные сны, так и я почти счастливо распахнулась парусом и отдалась потоку. Шла, летела, не чувствовала ни дождя, ни столкновения с прохожими, ни собственных ног или рук.
Мир расслоился. Из плоского стал одномерным. Линия. Граница. Рубеж.
- Я сейчас, дедушка... сейчас, сынок... мама, папа...
Четыре шага осталось. Сознание подкинуло секундное прояснение, что я у края остановочной будки, выжидаю монорельс и не подхожу к линии платформы, чтобы другие не заподозрили. Главное - сразу падать. Чтобы переехал, а не ударил и отбросил. Быстрее умру, не будет боли.
- Не высовывайся под дождь, и так вся вымокла. Рано еще. Монорельс на светофоре стоит. - Неизвестный втянул меня в остановку. И вдруг произнес тихим, но отчетливым голосом, которые не перебили ни шум дороги, ни говор других людей, ни писк сигнала на пешеходном переходе: - На сообщение ответь.
У меня нервно дернулась кисть, а мысль так и не подкинула отчета - что это. Люди, имена, дела и события уже выпали у меня из реальности и не существовало ничего, кроме ожидания. Машинально достала из сумки анимофон с засветившимся экраном. Задубевшие пальцы сами собой выполнили заученное до автоматизма движение, и открылось письмо:
"Жду к ужину. Юрген"
Я смотрела на четыре слова, упустив шанс сделать вовремя четыре шага. Вагоны встали, двери открылись, люди сначала вышли, а потом зашли. Незнакомец чуть подтолкнул в поток людей - внутрь монорельса. Он едва коснулся моей ладони при этом, чтобы я анимо не выронила, а все тело пронзило, как током. Живой человек, теплое и настоящее касание... Пространство навалилось так стремительно, что едва устояла на ногах. Тело забила крупная дрожь из-за ледяных струй, затекавших с шеи за воротник. Пальто напитала влага, оно было тяжелым и сырым, - я вся промерзла до самых костей. И это было так больно!
Одновременный отзвук еще не отпустившего легкого мира пустоты схлестнулся с жестким миром реальности.
Признание
Ноги меня довели. Из каких оставшихся крох движения и сознания, - но я добралась до нужного квартала, нужного дома и поднялась наверх. Дотащила вместе с собой чувство огромной тяжести, - плотной, мокрой, спеленавшей все существо и едва подъемной. Пальто походило на гроб, который можно одеть на человека. Наверное, я уже плакала, пока шла. А в голос разрыдалась, когда не сразу открыла дверь засбоившим магнитным ключом. Осела на колени на пороге, различив Юрегна темным пятном в светлой комнате, и всхлипнула:
- Помоги, Юрка...
Трясло до судорог. Я выла и сипела от осевшего голоса, не понимая, почему он меня все время отталкивает, когда я хочу со всей силы к нему прижаться. Отцеплял мои руки, отстранялся, быстро расстегивал пуговицы и даже грубо лапал. Зачем так жестко обращался с одеждой и трогал меня за ноги, за живот и шею? Одернуло страхом, как от насильника, но и отрезвило на этот миг:
- Я не ранена...
Догадалась. Выдавила из себя слова, вклинившись между глубокими всхлипами, и Юрген прекратил. Позволил себя обнять, и поднялся вместе со мной, повисшей сырым мешком на плечах. Развернулся от порога, закрыл дверь.
Безостановочно - в тряске, скулеже, плаче - я не сдерживала никаких эмоций. Была самой послушной и самой безвольной, позволяя себя и раздеть, и одеть в сухое. Зубы клацали по ободку кружки так, словно я ее грызла, но Юрген крепко удерживал ее у губ и заставил пить горячее. Сначала воду, потом красное вино. Алкоголь на голод ударил в голову быстро, на первый момент затошнило, но уже после стала утихать нервная лихорадка. Голос пропал совсем. Лицо горело, глаза не открывались, и слезы стали немыми. Растекались по сырым щекам, куда придется.
Самое главное, то, что было важнее физического тепла и успокоительного, Юрген сделал потом. Унес к постели, накрыл одеялом, лег рядом, крепко обняв. Я дышала ему в шею винными парами, хлюпая носом и икая, и чувствовала, как он гладит меня по лопаткам, спине и целует в макушку. Прижимается щекой к влажным волосам. Заботливо, тихо и ни слова не говоря. Я думала, что тоже его обнимаю, но только через несколько минут поняла, что обхватила его рукой с силой, а не нежностью. И пальцы зажали ткань футболки. Вся в него впечаталась, всем телом прижалась. Юрген - мое спасение.
Он убрал руку со спины и ласково тронул щеку и висок, шевельнув плечом на котором тяжело лежала моя голова. Опять поцеловал волосы, не брезгуя тем, что я грязная, и пропахла дождем и пылью.
- Я тебя люблю, Ирис.
Ответить я ничего не могла. Только ладонь внезапно расслабилась и я выпустила из пальцев его одежду.
Юрген был рядом. Я просыпалась среди ночи, в утренних сумерках, в какие-то часы днем, когда за окном ненадолго выглянуло солнце, а потом опять пошел дождь. И все время он был рядом - не уходил никуда. Едва я шевелилась, открывала глаза, как чувствовала его прикосновения - ладони на лбу, поглаживание щеки или плеча, короткое и легкое объятие. Когда не был в постели, я знала, что он в квартире, что-то делает, ходит, сидит с анимофоном в кресле, но все рано рядом. В шаге, в двух, - и едва я просыпалась, оказывался так близко, чтобы я могла его обнять. И я обнимала. И засыпала снова через секунды.
Нормальное сознание вернулось к вечеру. Кажется, прошли сутки, - я видела в окно почти сиреневые облака позднего заката.
- Ты как?
Юрген спросил шепотом, придержав под руки, когда я собралась встать, но осталась лежать.
- Голова кружится.
- Тебе поесть надо. Еще спать или встанешь?
- Встану.
Сонливость, слабость и будто бы остатки опьянения в голове, хотя вино давно выветрилось, - не мешали ясно вспомнить его слова. Он меня любит. Он это сказал по-настоящему, а не в утешение. Он даже сейчас, распаковав меня из одеяла и поставив на ноги, не удержался - и поцеловал. Без отвращения к моему состоянию и виду.
