Дея подняла голову и переключила свое внимание на живописный потолок, а ее губы невольно зашептали отрывок из стиха:
– Одна лишь живопись внушает нам надежду,
Что неизменными останутся всегда
И эти складки у пророка на одежде,
И эта серая в промоинах вода9
Удивительным образом сохранившиеся, местами, фрагменты живописи были настолько ничтожно малы, что только воображение могло дорисовать, или додумать то, как украшался потолок, не говоря об орнаменте. Но были и вполне приличных размеров участки, где отчетливо виден сюжет из неземной жизни. Говорить же об интерьере в целом, теперь и вовсе не имело смысла…
Дея, осторожно ступая на скрипучие половицы, прошла к парадной лестнице, ведущей на верхний этаж. Остановилась и прислушалась. Полумрак, устойчивый запах прогнившей древесины, сквозняк, скрип оторванных рам – усиливали чувство страха. Все существо Деи словно шло к чему-то темному и неприятному, таившему в себе некую угрозу. Ни что не колебало природного упрямства молодой хозяйки в желании увидеть поместье изнутри. Отдаленные звуки присутствия людей, немного, успокаивали ее. Ветхость же здания позволяла, стоя на одном месте внизу, рассмотреть планировку и состояние верхних комнат. Там находились большая передняя, и пять комнат. Все покои, как и на первом этаже, были проходными и располагались одна за другой, составляя анфиладу. В те времена считалось неприличным ходить хозяевам по одним и тем же коридорам со слугами, поэтому сквозными делались практически все комнаты. Они имели по три двери. Через две можно было попасть в соседние комнаты, а через одну – в длинный коридор. Несложно было догадаться, что хозяева ходили через широкие двери, которые, надо отметить, имели впечатляющие размеры. Чтобы попасть в необходимую комнату, они проходили сквозь все. Коридорами, же в основном, пользовалась прислуга.
Блуждая взором по помещениям, Дея обратила внимание на то, что открытые во всех комнатах двери, даже если это были уже пустые проемы, создавали впечатление их бесконечности… высокий потолок передней, представленный все тем же из старейших декоров – лепниной, сохранившей в своем рисунке связь с античными временами, но уже усовершенствованной старыми мастерами зодчества, отдельными деталями объединялась в единую композицию и хорошо сохранилась по углам, под люстрой. Некогда матовая белая поверхность лепного декора, создававшая необычный эффект, не похожий на блеск позолоченной резьбы, теперь имел неопределенный цвет и только благодаря силе самого материала, переходы светотени все еще оставались нежными и мягкими. Характерные замысловатые изгибы, ломаные линии барокко – неудивительно, что мастера использовали этот стиль в лепнине – смягчали резкость прямых линий стен и заменяли их свойственными ей полукруглыми очертаниями. По остаточным фрагментам рисунка потолка было видно, что роспись размыкала внутреннее пространство помещения барского дома. Независимо, от того, где остался след от кисти художника, живопись всегда возбуждает необычные эмоции. Перенося в особый мир чувств, созерцая красоту, подобно могущественной чародейке, живопись ставит перед необходимостью по-новому воспринимать окружающий покой. Пожалуй, именно в этом и заключается вся сила искусства. Мастер, видимо, стараясь подчеркнуть интерьер и установить гармонию восприятия всего жилого пространства, вместе с тем стремился отметить, что сама роспись – непревзойденный шедевр, предназначение ее – неиссякаемый родник вдохновения для художника. Тем удивительней было, как это все могло сохраниться за такой огромный период разрушения.
Дальше – коридор, комната, предназначение, которой, возможно, было для гостей. Двери одной из комнат имели внушительные размеры. Несмотря на то, что Дея практически ничего не понимала в строительстве, кое-какие познания, в области архитектуры, голова ее все же хранила. Сейчас она извлекала из ячеек своей памяти информацию о том, что в усадебных домах имелись семейные комнаты, располагались они как раз на втором этаже. Мысли привели Дею к тому, что это была та самая. Сквозь отверстие в разрушенной стене и дверной проем, виднелась следующая комната.
– Вероятно, это девичья, – догадалась Дея.
Крутая лестница из комнатки рядом вела в бельведер, представлявший собой огороженную перилами открытую площадку на крыше. Дея стояла в раздумьях: подняться наверх или пойти направо – в направлении обжитой части, и осмотреть первый этаж. Неожиданно для себя ее взгляд привлекла комната с огромной печью. Она располагалась через комнату, справа от вестибюля. В XVIII в. стало модным строить камины. Один из таких великолепных образчиков соседства с печью Дея видела в парадных комнатах обоих этажей. Однако дворяне все же больше любили печь, то ли из практических соображений, то ли из экономических: печь дольше сохраняла тепло в доме, и требовалось гораздо меньше дров. Обычно, помещения первого этажа, по традиции, были прохладными и печи стояли во всех. Другое дело величина. Эта странная печь, своими габаритами, совсем не вписывалась в размеры комнаты, и, практически, разрушала представление человека об эстетике и разумных величинах.
– Старая печка, кого-то давным-давно обогревала, и здесь было тепло… – размышляла вслух Дея, поглаживая облицовку оставшихся старинных изразцов, которыми была отделана печь. Она медленно двигалась вдоль нее и встала возле стены. Сквозь паутину и многолетнюю пыль, местами еще можно было увидеть клочки старого гобелена. Дея не заметила, как возле противоположной стены застыла фигура и, прислонясь, смотрела за движениями молодой женщины, за её любопытством.
– Все было тихо в доме.
Облака
Нескромный месяц дымкою одели,
И только раздавались изредка
Сверчка родного жалобные трели,
И мышь в тени родного уголка
Скреблась в обои старые прилежно,
– тихо прочитала Дея.
– Цитируете Лермонтова?! Хотя Бунин был бы здесь, куда уместнее.
От неожиданности Дея вздрогнула и обернулась. У входа стояла крупная фигура Горчевского, засунув руки в карманы куртки.
– Глеб?! Вы меня напугали.
– Простите, не хотел. Вот уж не думал в такое время вас застать…
Дея улыбнулась, едва приподняв уголки губ.
– Так, что из Бунина?
– …Что ж, пусть минувшее исчезло сном летучим,
Еще прекрасен ты, заглохший Элизей,
И обаянием могучим
Исполнен для души моей…
Дея отметила, с каким удовольствием он прочитал эти строки.
– Несрочная весна – люблю это произведение, – словно отвечая на ее мысли, изрек негромко Глеб.
– А вы, каким образом здесь оказались?
– Не оказался, а изучаю свой объект, – Горчевский неспешно приближался к ней.
– И как вы его находите, с профессиональной точки зрения?
Он осматривал помещение, про себя подмечая то тут, то там необходимость восстановления элементов, которые займут времени дольше, чем возможно, восстановление всего здания.
– Обнаженные стены, печи полуразобранные. В целом дом выглядит, я бы сказал, вполне еще ничего для своего почтенного возраста. Планировка рациональна и комфортна. В одном вы правы, когда-то здесь действительно было и тепло, и весело, но что-то произошло…
– Вы тоже почувствовали?
Неожиданное замечание невольно заставило Дею взглянуть на Глеба в приятном удивлении, обнаруживая в незнакомце такие тонкие струны восприимчивости, такую редкостную, несвойственную большинству мужчин, особенность. Её головка немного наклонилась, взгляд исподлобья, а на лице появилась игриво-детская и таинственная полуулыбка. Глеб чувствовал, что все его данные обеты перед самим собой, сейчас разрушаются этой женщиной. Он не слабеет, но не может перед ней устоять, впрочем, как, ни один другой мужчина. Вместе с тем, Дея пробуждала в нем незнакомый отцовский инстинкт, желание взять её под защиту и опекать. Мужчина готов был поклясться, чем угодно, что ей не приходится прилагать особенных усилий, покорить сердца неизвестных людей. Горчевский начинал понимать, что тот образ, которым он многократно любовался на фотографии, в живом виде гораздо эффектнее и сильнее воздействует на его тонкую душевную организацию, чем он предполагал. Глеб с огромным нежеланием вернул разум в прежнее русло – к усадьбе.
