В обвинительной речи прокурор затребовал у суда в качестве наказания за содеянное подсудимому Антонову И.И. восемь лет заключения. Суд принял во внимание чистосердечные признания и раскаяние подсудимого, положительные характеристики и назначил ему срок шесть лет с отбыванием в колонии общего режима. Директор Дома культуры отделалась испугом, получила выговор с занесением в учетную карточку члена КПСС за низкую идейно-воспитательную работу с кадрами. Вероника устроилась техничкой в больницу, но через два месяца села в поезд и отправилась на Всесоюзную стройку – Байкало-Амурскую магистраль. Ивана в наглухо зарешеченном арестантском вагоне повезли тоже на Восток, в пересыльную тюрьму, которая располагалась на бывшем кандальном тракте, что на Транс-Сибирской магистрали. На железнодорожной станции М. К посреди тайги поезд остановился, и арестантский вагон оцепили краснопогонники с карабинами и рвущимися с пеной на клыках свирепыми овчарками.
Зеков по одному выводили из вагона и садили на корточки лицом в землю, затем их погрузили в воронки и повезли к этой самой тюрьме. Охранники открыли тяжелые кованные ворота, машины въехали во внутренний двор, ворота наглухо закрыли, а осужденных вывели из машин и построили в шеренгу.
Тюрьма была построена еще по распоряжению Императора Николая Первого для распределения кандальников на каторжные работы в Красноярск, Иркутск, Читу, куда они шли месяцами, гремя кандалами и утопая в дорожной грязи, поливаемые холодным дождем, засыпаемые снегом, мучимые сорокоградусными морозами или жарой и полчищами кровососущих москитов. Этот тракт сначала проторили декабристы и их жены, а следом тысячи и тысячи приговоренных политических и уголовников; суровый край принимал в свои объятия всех, но отпускал лишь немногих, тысячами безымянных могил отмечен этот бесконечный путь, ведущий к печальному концу жизни несчастных, приговоренных к страшным испытаниям. Здание было четырехэтажное из красного кирпича, потемневшего от времени, сплошь зарешеченное коваными решетками и стальными сетками, чтобы сидельцы не могли что-либо разглядеть во дворе, за исключением полоски неба вверху прокопченных серых оконных проемов. Здание, напоминающее крепость, было огорожено четырехметровым каменным забором с колючей проволокой в три ряда. Впервые оказавшись здесь, в этом гнетущем проклятом месте, Иван почувствовал себя ничтожным человечком, даже букашкой, у которой нет защиты и спасения, а есть леденящий душу страх и мелькнула мысль – …все кончено, отсюда не выйти. Он оказался в этом парализующем волю и желание жить тюремном замке, где начинала «править бал» невыносимая тоска и одиночество, где далеко не все могли вынести психологического давления, которое обрушивалось всей своей мощью на каждого, кто попал в этот каменный каземат.
Удивительное дело, как быстро в закрытой тюрьме распространяются новости, сообщения, здесь все знают все про всех, беспроводной телефон действует безотказно и оперативно, где ничего нельзя скрыть от сокамерников, а врать – значит, подписывать себе приговор, такого зека называют «ссученным» и превращают в отверженного… таких заключенных здесь было немало. К Ивану отнеслись благосклонно, как к пострадавшему от безжалостного, карающего «совдеповского» режима, глядя на этого тщедушного, невысокого юношу, просили еще раз рассказать, как он уделал того партийного хряка, сломал ему челюсть и еще что-то… Уважение сокамерников вызвало его бесстрашие, с каким он один против своры пьяных коммуняк бросился защищать девушку. Уголовник со стажем и в авторитете, старший по камере Кокорин стал ему покровительствовать: все заказы художнику на рисунки для наколок шли через него, это он решал – кому рисовать, а кому нет. За выполнение заказов ему стали подбрасывать: кто сахар, кто чай или пряники. После шока первой встречи с тюрьмой он постепенно стал обвыкаться и подстраиваться к тюремному режиму и камерным правилам и законам. Но однажды он всё-таки угодил в карцер на десять суток за нарушение тюремного режима – изготовление рисунков для наколок, которые нашли в его матрасе надзиратели при очередном «шмоне». Штрафной изолятор находился в подвальном этаже тюрьмы без окон, где железная кровать без матраса и подушки с семи утра до десяти часов вечера пристегивалась замком к стене, табурета нет, отопления нет, есть тусклая лампочка освещения да глазок в двери для надзирателя и параша. Весь день штрафник в одиночестве мерит шагами сырую, затхлую камеру площадью четыре квадратных метра, а присесть не на что, затем измученный многочасовой шагистикой всю ночь ворочается на холодных железных «шконцах», содрогаясь всем телом и клацая зубами от холода, и так десять бесконечных, мучительных и невыносимых суток с выдачей двухсот граммов хлеба в день и кружки теплой воды. Каменный мешок вытягивает из человека жизненные силы и ежедневно добавляет разных хворей, и надо иметь недюжинную силу и железную волю, чтобы выдержать такое испытание. Истощенный и в обморочном состоянии, он вернулся наверх в камеру, показавшуюся после подземного склепа санаторной палатой с белыми простынями, горячей едой и ежедневными прогулками в обществе собратьев по несчастью. А вскоре Ивана по этапу отправили в Красноярский край, с его многочисленными зонами разных режимов, где чаще всего был лесоповал. Здесь художник в полной мере испытал суть ручного тяжелого труда; был он и вальщиком, и сучкорубом по пояс в снегу, работал на пилораме доставщиком, такелажником, но везде было одинаково тяжело и опасно, – чуть зазевался, и огромная лесина раздавит как насекомое или превратит в инвалида.
Однажды дневальный по отряду сообщил Ивану, что его вызывает капитан Кабанов – заместитель начальника колонии по режиму. Тот заволновался: чем мог проштрафиться? но так и не припомнил косяков за собой. Оказалось всё просто, – надо оформить территорию зоны к празднику Великого Октября, затем к Новому году… Художники в зоне сидели и до Ивана, но его история, отраженная в личном деле, профессиональная подготовка, да и его молодые годы позволили офицеру колонии выделить заключенного из общей массы. Его вывели из рабочей зоны и закрепили разнорабочим по жилой зоне: ремонт дверей, замков, оконных рам, доставка белья в баню, погрузка-разгрузка всего на свете, одним словом хлопотно, но без риска для жизни на фоне страшных морозов и затяжных дождей. А еще он стал увлекаться резьбой по дереву, ведь мягких хвойных пород дерева, годных для резца кругом было в изобилии, и он с удовольствием осваивал технику скульптурной резки, где главным законом творчества являлось умение отсечь лишнее, теперь новое увлечение стало для него смыслом жизни в зоне, в какой-то момент у него возникла мысль вырезать деревянную композицию скачущей русской тройки с достоверной проработкой каждой детали, на выполнение корой он затратил многие месяцы. А еще ему поступали бесконечные заказы на рисунки для наколок, но не примитив и обывательщина, а вполне серьезные вещи – парусник в океане, Исаакиевский собор, Спасская башня Кремля, сюжеты из поэмы «Мцыри» Лермонтова, различные библейские мотивы, по которым он создавал самостоятельные, высокого уровня произведения. Нередко поступали заказы от руководителей колонии, офицеров на выполнение различных портретов, часто на пейзажи и натюрморты.
Шли годы однообразной чередой серой, сложной жизни зека. Несколько раз Иван отправлял письма домой, но ответы не приходили, он мучительно пытался найти объяснение молчанию родителей, но не находил их. Однажды ему вернулось письмо с лаконичной припиской на конверте: «адресат выбыл». Это была последняя незримая нить, связывающая его с волей, с родными людьми и определенными надеждами на будущее; осознание того, что он остался один, без родного очага приводило в состояние отчаянного одиночества, даже потерянности. Он отсидел весь срок от «звонка до звонка», а возвращаться на волю было некуда. Ему не было еще и тридцати, а выглядел он на сорок пять, с большими залысинами, потухшими глазами, без цели и вкуса к жизни, даже освобождение его радовало недолго. Ряд лет он околачивался в таежных поселках, где подряжался на строительство домов, коровников. Жил приживалой у одиноких женщин с нелегкими жизненными историями и судьбами, частенько с ними употреблял, затем постепенно пристрастился и стал усугублять… Участковый не единожды проводил с ним беседы на предмет устройства на постоянную работу, иначе грозил отправить на зону за тунеядство, – была такая статья в Уголовном кодекса РСФСР. Личная жизнь не складывалась, женщины периодически возникали, но до женитьбы дело так и не доходило. Не имея своего жилья и постоянного заработка создавать семью не решался, пугала ответственность, поэтому жил одним днем – без планов на будущее и претензий к прошлому.
