Теперь мне надо рассказать о Мануэле. В то время я был влюблен в нее по уши и в течение уже нескольких недель она была моей возлюбленной. Как я тебе уже сказал, она была вдова. По-видимому, сам дьявол привел меня к ней, решив окончательно погубить меня.

— Так значит, она…

— Молчи, — прервал Марсель. — Слушай дальше.

Он налил себе стакан бренди — пятый или шестой уже со времени моего прихода сюда.

— Я сказал тебе, что Мануэла была вдовой, — продолжал он. — Она была очень красива, мексиканка чистейшей испанской крови, с золотистой кожей, гибкая, как лиана. Все ее тело было пропитано каким-то особенным запахом, от которого я сходил с ума. Но я уже говорил тебе: представь себе Кармен, такую Кармен, какая только мыслима, заткни ей за ухо, в массу иссиня-черных кудрей, пылающий цветок граната. И представь себе, что через несколько недель нашей связи она заявила мне, что я единственный мужчина, которого она любила, и что она будет любить меня до последнего вздоха, хочу ли я этого или нет. Когда она говорила это, лежа полуобнаженная или совсем обнаженная в моих объятиях, устремив на меня проникающий в глубину души взгляд своих великолепных глаз, я чувствовал себя совершенно околдованным.

И вот тогда и случилась эта фантастическая история.

В тот же день, когда я встретился с «черной вдовой», ядовитым пауком, Мануэла прилегла около меня, как она всегда делала во время сиесты. Нежная, пламенная, влюбленная, она обнимала меня своими мягкими руками и склонила свое лицо над моим. Но при виде ее взгляда, устремленного на меня, я почувствовал внезапно, как ледяной холод разлился по моим жилам. Взгляд Мануэлы, эти черные прекрасные глаза напомнили мне внезапно другие, горевшие ненавистью, ужасные глаза «черной вдовы».

Все мои мускулы напряглись, и, когда Мануэла приблизила свои губы к моим, я невольно грубо отбросил ее в сторону.

— Что с тобой? — спросила бедняжка. — Ты с ума сошел?

Что я мог ответить? Это было сильнее меня. Я снова обнял ее, но ничего не мог с собой сделать. Каждый раз, когда я видел ее взгляд, у меня волосы становились дыбом.

Ты, возможно, думаешь, что я оказался во власти «амока» или, как его в Америке называют, «динго»? Может быть. Но, во всяком случае, я перестал быть самим собой. Ведь я обожал Мануэлу. Я обещал жениться на ней и действительно хотел это сделать. И вдруг… Из-за встречи с отвратительным насекомым я перестал быть прежним человеком. Возможно, мой дорогой, что я действительно был заколдован.

Я сказал Мануэле, что болен, что у меня лихорадка, что это пройдет. Она вышла из комнаты, бросив с порога на меня последний взгляд, который напомнил меня новым ужасом. На самом деле, я был близок к безумию. Я зарыл голову подушку, обхватив ее обеими руками, и разрыдался, как ребенок. Да, я плакал. Потом, наконец, слезы помогли мне забыться в тяжелом сне.

Вечером слуга осведомился, не хочу ли я пообедать. Я попросил его принести только чашку чая. Через несколько минуте, — я скорее угадал, чем увидел, — Мануэла вошла в комнату. Я не решался взглянуть на нее и повернулся к стене.

— Что с тобой, Марселито? — спросила она. — Хочешь, я позову доктора?

Она умоляла меня таким нежным голосом, что я снова начал рыдать. Почувствовав на своем плече ее руку, меня постепенно охватило глубокое чувство нежности к ней. Ведь я любил ее, любил ее нежные ласки, любил ее чувственное, ароматное тело. Она должна была вскоре стать моей женой. Ведь мы уже решили, что свадьба будет отпразднована осенью, когда спадет жара. Я медленно повернул к ней лицо и встретил ее взгляд…

Крик, который я испустил, был таким ужасным, что сбежались слуги, думая, что я убиваю их хозяйку. Но она убежала на двор, и на ее лице тоже был написан ужас, — как мне потом рассказал Жозеф, оно стало совсем землисто-серого цвета.

Что же касается меня, то я дрожал всем телом, видя перед собой только глаза «черной вдовы» — такими, какими я видел их в это утро на белой от солнца горной дороге…

Дорогой мой, — продолжал Марсель, выпивая следующий стакан бренди, — я провел ужасную ночь. Я не мог закрыть глаз без того, чтобы не увидеть отвратительную бестию, принимавшую фантастические размеры. Она заполняла всю мою комнату, ее громадная тень покрывала стены, и глаза, как два черных фонаря, проникали через мои зрачки до самой глубины моего существа.

Утром я выпил чашку горячего кофе и решил на следующий же день уехать. Я не мог больше оставаться в этой адской стране. Я написал дрожащей рукой письмо Мануэле, умоляя ее простить меня, объясняя ей, что я болен духовно, может быть, на грани безумия. Правда, я приписал свое ужасное состояние солнечному удару… словом, я старался, как только мог. Несколькими минутами после того, как я послал ей письмо, силуэт Мануэлы показался на портьере двери. Я повернулся к стене, умоляя ее уйти. Но она ничего не сказала, а была только охвачена волнением со всей страстностью, на какую была способна ее натура. Мое письмо и приводимые доводы были только предлогом для того, чтобы порвать — крикнула она мне между проклятиями и призыванием святых, в которых имена Мадонны и ада чередовались самым странным образом.

Я заткнул уши. Я умолял ее уйти, жаловался… Потом, как мне кажется, я потерял сознание.

Когда буря утихла, я попросил слугу дать мне хины. Приняв большую дозу, я заснул и к полудню почувствовал себя лучше. Мое решение уехать на следующий же день окрепло еще больше.

Встав, я съел свое рагу из риса и выпил стакан рому. Потом уложил чемоданы. Мануэла не подавала признаков жизни. Но она внушала мне теперь такой ужас, что я вынул револьвер, положил его под рукой. У меня росло желание выстрелить в нее, не задумываясь, если бы она появилась. В эту минуту я не думал о последствиях. Бестия будет убита, яд исчезнет. Вот как я рассуждал тогда, если это вообще можно назвать рассуждением…

Наступила ночь, душная в ожидании близкой грозы. Небо стало совсем черным. Хоть бы дуновение ветерка! Я задыхался. При свете карманного фонаря я съел свой ужин. В углу комнаты стояли чемоданы, уже совершенно готовые к отъезду. Я с трудом переводил дыхание, какая-то странная тревога сжимала мне горло. Ведь я покидал Мануэлу, как подлец, тем более, что я еще продолжал любить ее. Но, оставляя ее дом, мне казалось, что она была олицетворением всего зла в мире. Что она должна думать обо мне? Смогу ли я увидеть ее снова?

Я сгорал от желания, но чувствовал, что могу сойти с ума, если увижу ее еще раз. Ее глаза, эти глаза, столько времени очаровывавшие меня волшебной силой любви, эти темные нежные глаза больше не принадлежали ей, они были теперь другой вдовы, «черной вдовы» оттуда, с горы… Безумие, галлюцинация, хорошо, называй это как хочешь… Предопределение для меня? Возможно. Можешь смеяться.

— Но я совсем и не думаю смеяться, — возразил я. — Уверяю тебя, что слушаю с живейшим вниманием. Только прошу тебя, не пей больше. Ведь ты будешь совершенно пьян.

— Пьян? — расхохотался Марсель, — пьян? Вот что ты думаешь! Сколько раз я пробовал напиться допьяна… с того времени… но это невозможно. Я застрахован, старина, застрахован для того, чтобы погибнуть.

И он залпом осушил такую порцию, которая свалила бы с ног любого гренадера.

— Итак, продолжаю. В гациенде было совершенно тихо. Вдалеке ворчала гроза, но я чувствовал, что она не разразится над городом. А это самое худшее, знаешь.

Я, почти не раздеваясь, растянулся на кушетке, подняв штору, чтобы в комнату через железные перекладины окна входило хоте немного воздуха. Я смотрел на облака, проплывавшие по темному небу.

Протянув с кровати руку, я дотянулся до перекладин окна и почувствовал, как на мои пальцы упало несколько тяжелых теплых капель, похожих на кровь. Потом я забылся беспокойным сном, полным кошмаров, от которых я просыпался каждое мгновение. Только под утро я заснул более глубоким сном, измученный тревогой и духотой…

Когда я проснулся сразу, гроза прошла, поднимающееся солнце блестело уже за горами и в его свете я увидел… увидел ужасное, от чего окаменел, как труп. Я даже задержал дыхание и не смел шевельнуть ресницей… Там, там, на подоконнике окна, на самом краю его, так близко, что я легко мог до него дотронуться, готовый прыгнуть, сидел громадный паук, «черная вдова», согнувшись на своих лохматых лапах и безжалостно устремив на меня свои глаза, свои человеческие глаза, глаза Мануэлы.