— Прочитайте это через 6 месяцев! — сказал он, и мы простились.

Я вернулся в Париж поздней осенью, отправился на старую квартиру и начал распаковывать чемоданы. Когда я встряхнул свой черный сюртук, из кармана выпал забытый конверт.

Открыть его и прочитать было для меня делом одной минуты.

«Кеннинг умрет до наступления зимы», — было написано рукой доктора Армана.

— Какие глупости! — проворчал я по адресу доктора и бросил бумагу в огонь.

В этот самый вечер я отравился в ресторан «Трех братьев» и, от нечего делать, начал просматривать газеты.

Совершенно случайно глаза мои упали на траурные объявления и я прочитал:

«Во вторник 10 ноября скончался в Бигорре Бэском Кеннинг 29 лет от роду. Врачи определили полное истощение сил вместе с упадком нервной системы. Останки его преданы земле в Бигорре».

Я отправился к доктору Арману с газетой в кармане.

Он холодно встретил меня и сейчас же заговорил о смерти Кеннинга.

— Друг мой, эта прелестная женщина — ядовитый паук в образе человека. Конечно, она не виновата в этом, как неповинен и паук в своих злодеяниях, но мы убиваем ядовитых пауков, и Лидия Реминг должна быть убита.

Она — великолепная представительница типа человеческих пауков…

Я знал это уже давно, почти 3 года усиленно наблюдал эту физическую ненормальность, эту особенность несчастной женщины, эту ужасную аномалию, но остерегался начать процесс против нее, не имея положительных доказательств.

Здесь, в Париже, Лидия Реминг имела трех мужей.

Первый был русский, второй — американец-миллионер, третий — несчастный Кеннинг…

Все трое умерли от истощения сил и упадка нервов.

— Как вы объясняете это?

— Я решительно не могу объяснить себе, да и никто не сможет объяснить, я думаю. Это выше всякого понимания и идет вразрез всем физическим и духовным законам. Я знаю только одно, что подобное явление существует.

Тип женщины-паука, вероятно, существовал еще с первых времен появления нашей расы.

На этом основании создалось много легенд. Весьма возможно, что придет время, когда наука добьется возможности определять этот тип людей-пауков в младенческом возрасте и будет истреблять их раньше, чем они получат способности вредить окружающим!

Лидия Реминг была арестована в эту самую ночь. Красавица не встревожилась и не удивилась, оставаясь по-прежнему спокойной и даже не спросив о причине ареста. Все произошло в самой строгой тайне.

Лидия была помещена в частную санаторию, как страдающая легким помешательством, и окружена строгим надзором и наблюдением д-ра Армана и других врачей.

Они следили за ней и оберегали ее так тщательно, словно дикое животное редкой породы, умирающее в неволе ради прогресса науки и культуры.

Вскоре после заключения в санаторию, Лидия Реминг начала терять силы.

Ни обильное питание, ни дорогие вина не могли укрепить ее. Несколько раз производились опыты, причем один из врачей держал ее за руки. В таких случаях Лидия сейчас же оживлялась, в глазах ее загорался хищный блеск, щеки покрывались румянцем, а врач сейчас же слабел и лишался сил..

Очевидно, Лидия сознавала близость конца.

Она умерла в этом же году, исхудав, как тень.

Доктор Арман продолжает свои интересные наблюдения, разыскивая ненормальных субъектов человеческого рода.

^{Ман Рэй. Женщина-паук (1929).}

В первую минуту, когда я увидел его сидящим на террасе «Лорен», я спросил себя, он ли это. Прошло, по крайней мере, двенадцать лет с тех пор, как я видел его в последний раз. Марсель Шалю был тогда молодым человеком моего возраста — около тридцати лет — крепко сложенным, веселым и полным жизни: он уехал в Америку в качестве инженера. Мы вместе учились с ним.

Человек, на которого я смотрел сейчас, обладал, как мне казалось, острым профилем моего друга Марселя. Некоторые черты лица выдавали, что это он. Тем не менее, предо мной сидел почти старик. Он положил шляпу рядом с собой на столик, и я заметил, что его виски были седыми и покрыты редкими волосами, глаза глубоко запали в орбитах и под пальто ясно проступали костлявые плечи. Белые бескровные руки, игравшие карточкой, дрожали, и взгляд, обращенный куда-то вдаль, был полон печали.

В конце концов я решился все-таки встать и подойти к нему.

— Сударь, — сказал я, — простите, вы не Марсель Шалю?

— Роже, — воскликнул он, — ты? Ну конечно, это я. Марсель Шалю, твой старый товарищ по школе… садись.

Пока я переносил к его столику свое пальто и газету, он прибавил:

— Я думаю, что ты с трудом узнал меня: я изменился, правда?

— Ну, мой дорогой, я, право, не могу утверждать, что ты помолодел… но тропики… малярия… это тоже чего-нибудь да стоит.

Марсель рассмеялся таким смехом, от которого увядавшая кожа щек сложилась в складки и бледные губы обнажили источенные десны. В эту минуту он внушал просто отвращение. Я заметил взгляд, брошенный на него сидевшей за соседним столиком дамой весьма легкомысленного поведения, и этот взгляд тоже отражал ужас.

— Мой дорогой Роже, — сказал он, — в течение восьми лет, проведенных мной в тропиках, у меня ни разу не было лихорадки, малярии или чего-нибудь другого. Я все время был совершенно здоров. И доказательством этого служит то, что я здесь. Хочешь выпить стакан вина? Что ты предпочитаешь? Порто? Гарсон… стакан портвейна.

Я начал уже почти сожалеть о том, что подошел к этим жалким человеческим останкам. Кроме того, от него исходил какой-то странный запах, напоминавший тлеющий запах покойника. Я слегка отодвинулся, и он заметил это.

— А, ты тоже уже чувствуешь? Не бойся, это не заразительно. Это запах вдовы, если хочешь знать.

— Вдовы? Какой вдовы?

Марсель ответил не сразу. Он осушил одним глотком большой стакан коньяку, потом попросил другой.

— Пойдем отсюда, — сказал он, — я живу тут же, рядом. Ведь ты еще, надеюсь, продолжаешь писать в своих журналах? Так вот, можешь услышать не совсем обыкновенную историю. Пойдем ко мне, выкурим трубку.

Несколькими минутами позднее я сидел вместе с Марселем около выщербленного камина, украшавшего то, что он называл своей берлогой. И действительно, комната находилась в полнейшем беспорядке. Повсюду валялись рукописи и книги. На стене висели странные предметы вокруг безобразной маски, напоминавшей древних инков: черная, угрожающая рожа с орлиным носом и волчьими зубами, готовыми, казалось, укусить. Странный запах, какая-то смесь сырой земли, тубероз и тлена, пропитывал даже стены.

Я поспешил за курить трубку и выпить стакан коньяку, предложенный мне Марселем. Во всей этой обстановке и в фигуре моего друга было что-то отталкивающее и неживое; но я чувствовал, что его стоило послушать и что, как писатель, всегда ищущий странное и необычайное, я буду вознагражден. Так случилось и на самом деле. Вот что мне рассказал Марсель:

— Ты помнишь, старый дружище, когда в 1927 году, в июле месяце, перед тем, как покинуть Францию, я пожал тебе руку в последний раз на прощальном обеде у Рико, данном в честь моего отъезда? Потом мы отправились в последний раз на Монпарнас. Мы пережили немало приключении, помнишь — когда ты доставил меня наконец в Пасси.

Два месяца спустя я находился на побережье Тихого океана, в Колета Радо, где провел два очень спокойных года, служа в управлении медными рудниками общества, командировавшего меня туда. Это маленький старинный испанский городок, неподалеку от моря, расположенный не слишком высоко, но и не слишком низко; много молодых, довольно красивых и не менее грязных девушек, местных индианок, и всегда голубое до отвращения небо: словом, обстановка, о которой ты можешь составить себе представление по географическим журналам. Если ты помнишь, я часто писал тебе об этом городке.