- Кажется, воздушная тревога...

Гюльназ расслышала, что сказал Искендер, но не поняла.

- Воздушная тревога! Видимо, воздушный налет... Вражеские самолеты...

- Что ты говоришь, Искендер, какой воздушный налет? - прервал его крик Гюльназ. - Какой может быть налет на Ленинград?

Гюльназ осознала всю бессмысленность своего вопроса, когда увидала беспокойство в глазах Искендера, устремленных в серо-белесое небо. Он искал в небе вражеский самолет. Над Ленинградом вражеский самолет? Может ли такое быть?

Теперь она тоже смотрела в ту же сторону.

- Слышишь гул самолета?

Но она ничего не слышала, ничего не видела.

- Гюльназ! Смотри! Видишь между куполами? Видишь две длинные полосы?

- Да, вижу... - взволнованно проговорила девушка.

- Это лучи прожектора, они ищут вражеский самолет. А звук самолета слышишь?

- Нет, не слышу, но прожекторы вижу.

Она действительно видела прожекторы. Из-за купола здания, указанного Искендером, в небо тянулся едва различимый луч прожектора. С той же стороны, откуда-то из более отдаленного места, тянулась другая полоска света, как бы преследуя первую, пытаясь ее поделить надвое. Когда обе скрестились, девушке показалось, что в небе возникли длинные серебристые клещи. Вскоре в их захвате показалось нечто, дрожащее от страха, словно бабочка шелковичного червя. Она поняла: это самолет, и в тот же миг услыхала его гул. Как бы пытаясь избавиться от ужаса надвигающегося гула, исходящего от крыльев белого мотылька, она закричала голосом, полным страха:

- Искендер! Самолет! Вон он! Бьется в клещах прожекторов! Видишь?

- Вижу! Сейчас наши зенитчики его собьют!

Он еще не успел окончить фразу, как где-то послышались чередующиеся раскаты, будто дожидавшиеся команды Искендера. Белый мотылек продолжал дрожать в захвате клещей. Вскоре совсем рядом громыхнуло, от страшного орудийного грохота чуть не лопнули барабанные перепонки. Гюльназ показалось, что под их ногами вздрогнула земля. Но глаза были прикованы к самолету, выстрел из пушки обязан был поразить цель. Но по небу поплыли редкие белые облачка, потом снова послышался гул самолета, не спешившего вырваться из клещей прожектора.

- А почему его не сбивают, Искендер?

Она чуть не плакала. Но Искендер как будто ее не слышал. Если бы он не держал ее за руку, она решила бы, что он давно исчез.

Зенитки разом умолкли. Город погрузился в мертвую тишину. Внезапно в этой охватившей город зловещей тишине раздался голос Гюльназ:

- Искендер, что с тобой, почему ты молчишь?

- Сбежал... здорово он выскользнул... Зенитчики не смогли подбить его...

Голос Искендера, как бы заменив только что смолкшие пушечные залпы, вернул ее к действительности. Она почувствовала, что не одинока, не бессильна. Хоть зенитки и умолкли, Искендер рядом.

Они долго стояли молча. Гул стих. Комната снова заполнилась прохладным ветром белой ночи. Но Гюльназ в потаенном уголке сердца почувствовала угрюмую и душную пустоту. Искендер стоял на противоположном берегу этой пустоты, далеко от нее. Но эта пустота вовсе не походила на открытую ею недавно "границу достоинства". Это была страшная пустота, гул недавно пропавшего из виду вражеского самолета доносился теперь оттуда.

- Нехорошо получилось, Гюлю... - С этими словами Искендер отошел от окна и присел на ближайший стул и ей указал на место рядом с собой, в изголовье кровати. - Через неделю мы должны были уехать на летние каникулы. Не знаю, что теперь будет.

Гюлъназ поняла, только сейчас настала пора самого серьезного разговора.

- А что будет? - осторожно спросила она. - Ты думаешь, вас не отпустят на каникулы?

- Не знаю... Ничего не знаю... Сегодня мы сразу же пошли в институт. Никто ничего не знал. Велели подождать, сообщат. Потом были в военкомате. Там тоже сказали: ждите, сообщим.

Он умолк. Гюльназ показалось, что Искендер хочет что-то услышать от нее. Но что она могла сказать?

- Нехорошо получилось... - еще раз повторил он после долгого молчания. Она знала, что он имел в виду, догадаться было нетрудно: война началась. Но в этих словах был и скрытый намек: "Нехорошо получилось, что именно в такое время ты приехала в Ленинград". Понять это было не так трудно, и мысль эта привела сердце Гюльназ в содрогание.

- Не сможем мы с тобой погулять по Ленинграду, Гюлю... Надо тебе поскорее возвращаться домой. Кто знает...

Он не закончил фразы, увидав протестующие глаза Гюльназ, и растерялся.

- Мне возвращаться? Куда?

- В Чеменли.

- Одной?

- Конечно... Меня, возможно, не отпустят...

- Я вернусь с тобой... Вдвоем... Вместе...

- Я же сказал, меня могут не отпустить.

- Тогда не уеду и я, останусь с тобой. - И она прямо посмотрела ему в лицо. Почувствовала, что Искендер в душе смеется над ней, считает эти слова наивными, идущими от простого детского упрямства.

- Что ж, мы впишем твой поступок в летопись Ленинграда как событие историческое.

Она чуть не расплакалась. "Возьми себя в руки, - твердила она. - Не то Искендер на самом деле посчитает тебя ребенком".

- Я говорю серьезно, Искендер. - Она непроизвольно поднялась с кровати, схватив маленькую скамеечку, что стояла неподалеку, уселась лицом к Искендеру. Глядя на него снизу вверх, сказала: - Без тебя я не смогу уехать, родной мой... Я без тебя и шагу не смогу ступить. У меня нет на это права.

- Твои речи похожи на речи героинь романов. Гюлю... - Искендер собрался снова пошутить, но Гюльназ прервала его:

- Я не умею говорить как другие. Я говорю сама от себя и за себя. Запомни это раз и навсегда. Без тебя я никогда не вернусь в Чеменли! Никогда!

"Без тебя я никогда не вернусь в Чеменли!" Искендер содрогнулся, поняв скрытый смысл сказанного, может быть, Гюльназ даже не догадывалась об этом: "Ты вызвал меня сюда, ты должен и увезти!" Сегодня, когда над городом появились вражеские самолеты, в его душу прокралась страшная мысль: "Это я вызвал Гюльназ в Ленинград. Моя в том вина... моя!.." Теперь, после их объяснения в любви, он еще четче осознал свою вину. Гюльназ была права, она не может вернуться в Чеменли одна. Требовать от нее этого было нельзя.

Искендер молчал.

- Искендер, любимый, не считай, что этими словами я возлагаю на тебя какую-то ответственность... - голос ее дрожал и только печально отозвался в его сердце. - Нет! Я говорю это не из страха перед родителями, и людская молва мне нипочем. Я не могу уехать, оставив тебя одного. Как ты будешь здесь без меня, когда фашистские самолеты летают над головой. Умоляю тебя!.. Не прогоняй меня! Не прогоняй! Я тебя люблю, я тебя...

Гюльназ обняла колени Искендера и горько заплакала.

- А мне как быть, Гюлю?.. Ведь и я тебя люблю... и я... и я... - Эти слова, падающие в тяжелую тишину, окутавшую большой город, сверкнули молнией и погасли, и все вокруг на миг задрожало. Так бывало и в Чеменли, когда над Бабадагом вдруг полыхнет молния и озарит все вокруг, приведет в содрогание. От этих слов сердце ее сжалось. Если бы он произнес что-либо другое, упрекнул бы ее в том, что приехала к нему без ведома родителей, кто знает, чем бы все это кончилось, о господи!

Взяв девушку за руку, Искендер встал:

- Вставай, пойдем провожу тебя к девочкам. Они не спят, наверное, ждут тебя.

Вытирая слезы, Гюльназ посмотрела на него и улыбнулась. Она чуть не бросилась снова ему на шею со словами: "Я никуда не пойду! Хочу остаться с тобой". Но побоялась снова услышать это его "Гюлю" и молча последовала за ним,

* * *

В ту ночь Искендер так и не смог уснуть. Гюльназ привезла с собой не только свою любовь, очарование, но и много раздумий, неожиданных забот. Какая это была непостижимая, какая страшная случайность: фашисты будто ждали ее приезда в Ленинград.

Он хорошо знал, что уговорить Гюльназ уехать будет невозможно. А если и удастся, то это будет несправедливо с его стороны. Отправить Гюльназ одну значило опозорить ее на все село. Как поступить? Сколько времени продлится война? Что будет с экзаменами? Сможет ли он поехать домой?