Гюльназ с трудом различила дыхание этого крохотного существа, закутанного в большую пеленку. Виднелись только его закрытые глаза и еще крупный нос. Нет, ее малыш жив, хоть и не открывал глаз, он спокойно дышал. Господи, неужели этот крошечный человечек ее сын? Это действительно память об Искендере? Да, да... Это была их победа. Любовь, вынесшая все муки блокады.
- Доктор Салима, если вдруг... Искендер придет и найдет вас, скажите ему... скажите, что я умираю, любя его... Я его...
- Не говори так, Гюльназ... Ты не умрешь...
- Нет, доктор, я умираю. Я это чувствую... Прошу вас, скажите Искендеру, если он согласится, пусть назовет сына именем моего отца... Хорошо? Мама всегда зовет его "а Мардан". Пусть и сына он назовет... а Мардан! Мне так нравится это имя...
Пальцы доктора Салимы были на ее пульсе. Да, Гюльназ говорила правду, теперь и доктор Салима знала, что та умирает. От нее не ускользнул бы и волосок надежды. Но Гюльназ умирала. Теперь у Салимы не было никакого иного выхода: только быть рядом с Гюльназ. Вместе с нею гибли и все ее счастливые мечты и надежды.
Медсестра собралась унести младенца. Салима быстро встала, взяла на руки ребенка. Осторожно прижав его к груди, стала приговаривать:
- Что ты все время спишь, а Мардан? Ты ужасный соня, мальчик! Когда человек приходит к маме повидаться, разве он не должен открыть глаза? Я с тобой говорю, а Мардан!.. Открой глазки!...
Она обернулась и искоса взглянула на Гюльназ, глаза ее сияли. Салима поняла: это сияние - последний призыв к жизни, она и после ухода будет со словами "А Мардан!" бродить сначала по берегам Невы, а потом по долине Агчай.
В этот самый момент дверь комнаты отворилась. Все обернулись, взгляд Гюльназ устремился на дверь. Там с виноватым видом, словно прося у всех прощение, стояла Надежда Петровна, а рядом с нею военный, держащий в руке фуражку. Определив по знакам отличия, что это майор, доктор Салима произнесла:
- Вы, наверно, к Гюльназ?
И сразу же сзади раздался взволнованный голос:
- Сергей Маркович... дорогой мой!..
Данилов улыбался. В руке у него был букет цветов.
- Как Гюля Мардановна? Родила? Прекрасно. Разрешите мне передать ей цветы... всего на две минуты...
- Пожалуйста...
Однако от этого голоса Данилов вздрогнул. Медленным, тревожным шагом двинулся к кровати.
- Сергей Маркович! Куда же вы пропали? Подойдите поближе.
- Я здесь, Гюльназ-ханум! - Он заговорил по-азербайджански. Салима удивленно смотрела на него, но ничего не понимала. Положив цветы на тумбочку, майор продолжал: - Как хорошо, Гюльназ-ханум, что я вас нашел. Если бы не прочитал записку, кто знает...
Голос его вдруг оборвался.
- Сергей Маркович... я умираю, ведь вы мой спаситель... И сегодня пришли ко мне для того... не правда ли? Я не хочу умирать... Разве это справедливо... В такое время...
И так же внезапно, как начала, она умолкла. В комнате стояла тишина. Смертельная тишина.
Только из-за двери, где статуей застыла Надежда Петровна, слышалось тихое причитание:
- Что это с тобой, моя деточка... что с тобой? Что с тобой случилось?
Но никто не желал смириться с этой тишиной. Взгляды всех были обращены к Гюльназ. Гюльназ уходила, ничего не беря с собой, уходила из этого мира, в который пришла с наивысшим сокровищем - любящим сердцем.
Ее правая рука потянулась к тумбочке, где лежал букет цветов, принесенных Даниловым.
- Сергей Маркович... Вы мне и маки принесли? Где они? Я хочу их видеть... - Но рука ее не смогла дотянуться до букета цветов. Эта рука, поднявшаяся в воздух мотыльком, опустилась, словно подстреленный журавль.
Взгляды Данилова и доктора Салимы скрестились. Оба невольно посмотрели на букет. Среди этого разноцветья не было только мака.
* * *
В стороне от берега, в тени старой липы, спокойно покачивающей ветвями, на свежеокрашенной железной скамейке сидела старая женщина - Надежда Петровна. В руках у нее был букет цветов. Она шла навестить могилу Гюльназ.
* * *
На небольшом холмике, воронкообразно спускающемся к морю, пролегла узкая тропинка. По этой тропинке к морю медленно шли доктор Салима, прижимая к груди закутанного в белое, как облако, одеяло ребенка, и Данилов с большим букетом цветов в руках. Над их головами летали чайки.
Небо было безоблачным. Море спокойным. И одинокая могила на его берегу.
Был воскресный день. Обычный день, ничем не отличающийся от других дней.
Но если бы Гюльназ была жива, она и его, наверное, назвала бы "днем любви".
