Герай Фазли

Ночное солнце

Перевод с азербайджанского - Галина Дубровская.

Озаренное светом первой любви,

Сердце

Само вспыхивает и солнцем

Становится.

1

Гюльназ стояла у открытого окна вагона; людный, шумный перрон был перед нею, но она ничего не видела и ничего не слышала. Безмолвно замерла она у зеркальной двери купе. Правая рука ее застыла на прохладной дверной металлической ручке, левая теребила длинную толстую косу, перекинутую через правое плечо на грудь. Тонкие белые пальцы сжимали ее, словно это была не мягкая пушистая коса, а горло змеи, собирающейся обвиться вокруг ее шеи, и они не знали, как поступить с этой безжалостной тварью. Но по отсутствующему выражению ее побледневшего лица можно было судить, что сама она не воспринимает того, что происходит вокруг. Не видит ни этой собирающейся обвиться вокруг ее шеи змеи, ни передвигающихся по перрону людей, ни пассажиров по купе, ее предстоящих спутников...

Ею владела только одна мысль: "Я еду... в Ленинград, еду к Искендеру... Неужели это правда?.." Только это она знала, только это чувствовала и ощущала.

Когда паровоз, окутанный клубами пара, дал наконец протяжный свисток, она невольно вздрогнула и впервые поверила в реальность происходящего. И в этот самый миг поезд легко оттолкнулся от перрона. Лязгнули, коснувшись друг друга, буфера. Вагоны, поспешно передавая друг другу сигнал, пришли в движение. И вдруг какой-то толстый молодой парень, держа в пухлой руке железный жезл, провел им по всем оконным переплетам и, задыхаясь, помчался навстречу, в сторону последнего вагона. Ее взору привиделся толстяк Насиб. Будто примчался он из Чеменли.

Соскользнула с металлической дверной ручки купе рука, обмякли и пальцы, крепко сжимавшие косу. Только взгляд по-прежнему был устремлен на перрон, и тревожно сжималось сердце: "О господи!.. Что я делаю?" И опять ей почудилось, что пришла в движение еще одна сумеречная тень на перроне. На этот раз это был глубокий старец, он тоже, задыхаясь, устремился к ее вагону, но почему-то, как и тот молодой толстяк, что проводил железной палкой по оконным переплетам вагонов, бежал ей навстречу.

Интересно, кто этот величественный старик?

Сердце Гюльназ заколотилось с еще большей тревогой: неужели и этот старец прибежал за ней? Что ему надо? Намерение толстяка Насиба известно: он явился, чтобы помешать ей поехать в Ленинград. Его мог послать отец. А этого древнего старца кто послал? Не Искендер ли? Может, этот мудрец аксакал пожелал благословить ее?

Но почему тогда ни Толстяк Насиб, ни этот величавый старик не поднялись к ней в вагон?

Поезд набирал скорость.

Страх сковал сердце. И Гюльназ неотрывно смотрела в окно до тех пор, пока не пропали последние огоньки перрона. Только теперь в равномерно усиливающемся свете она разглядела попутчиков. И тут же рука ее снова легла на дверную ручку. Шаг сделан. Обратного пути нет. Где-то в точке пересечения мыслей погасло последнее воображаемое препятствие: задыхающийся призрак Толстяка Насиба и тот величавый старик, который, как она предполагала, явился, чтобы пожелать ей счастливого пути. Не ведающий этих волнений поезд "Москва - Ленинград" точно по расписанию, не дожидаясь опаздывающих, не реагирующий на просьбы и мольбы спешащих, отправился в путь.

Гюльназ ехала в Ленинград...

Стук мерно вращающихся стальных колес под ногами постепенно нарастал, все быстрее мелькали огни за окном. А она, не ощущая боли в повернутой в одну сторону шее, вместо сотен и сотен мелькающих светящихся точек ощущала иной свет, именуемый встречей с Искендером. Предстоящая радость этой встречи затмила все огни, выстроившиеся вдоль дороги.

Ее место было на нижней полке купе. Справа от нее сидела женщина средних лет, на коленях она держала корзину, полную фруктов, что-то перебирала в этой корзине и, казалось, разговаривала сама с собой. Гюльназ, не взглянув на нее, не поворачивая головы, почему-то вдруг догадалась, что женщина эта обращается к собеседнику, сидящему напротив, рыжеволосому полному мужчине, который глядел в окно и то и дело вытирал полную шею носовым платком. Он время от времени спокойно и односложно что-то отвечал, продолжая всматриваться в темноту. Рядом с рыжеволосым, полным мужчиной, задумчиво откинув седую голову на спинку сиденья, сидел длинный, худой старик. Гюльназ расположилась как раз напротив, но она не поднимала головы и не смотрела на него. Она разглядела старика, когда он давеча, осторожно приоткрыв дверь, спросил: "Можно?" И в его больших зеленых глазах застыла улыбка. В тот момент она почему-то подумала: интересно, Искендер в старости будет таким же? И руки его повиснут словно сломленные ветки чинары?

Женщина умолкла. Сидевший напротив рыжеволосый мужчина сложил платок и положил его в карман. Белоголовый старик, упершись длинными руками в сиденье, устроился поудобнее.

- Женя, вот оно, это лекарство... Наконец нашлось! - радостно возвестила женщина.

Гюльназ уже пришла к выводу: несомненно супруги. Об этом свидетельствовали равнодушный, безразличный взгляд, неохотные ответы мужчины. Но почему-то это его пренебрежение вовсе не раздражало женщину. Видимо, уже вошло в привычку. А возможно, она и сама понимала, сколь неуместны ее бесчисленные вопросы. Как знать, а вдруг эта женщина из тех, кто стремятся всегда и везде быть в центре внимания мужа, и получают от этого удовлетворение? А Искендер? "Интересно, он тоже сделается таким равнодушным и безразличным ко мне? А я сама, болтливой и противной, как эта женщина. Что тогда с нами будет?"

- Вера, как ты думаешь, ужинать не пора ли? - громко поинтересовался рыжеволосый мужчина, отводя взгляд от окна. - Давай-ка, что там у тебя есть?..

- Все есть... Сию минуту! - радостно засуетилась Вера. - Вот курочка... колбаса... А где же сыр?..

Гюльназ невольно пригляделась к загорелому, круглому лицу женщины, к выражению ее глаз. Сдается, эта Вера не так уж болтлива, как показалось вначале, да, кажется, и вовсе не стремится оказаться в центре внимания мужа, похоже, она просто его любит и готова ему услужить, да к тому же еще простая и симпатичная.

- Женя, хочешь, я и эту бутылку открою?

Брови Жени как-то странно сошлись:

- Ты еще спрашиваешь... Разве я засну?

Вера вдруг, склонив голову набок, так ласково улыбнулась, что Гюльназ подумала: "Что же такого он ей сказал?"

- А знаешь, как будет хорошо... Если ты и вовсе не будешь спать. И я до утра глаз не сомкну... Разве в такую прекрасную ночь можно спать?

- А раз так - открывай бутылку... Давайте выпьем за эту прекрасную ночь! - С этими словами Женя как-то смущенно взглянул сначала на старика, потом на Гюльназ. - Извините... в купе не положено, кажется, а я, по правде говоря, даже слов не подберу... Извините, ради бога... Присаживайтесь поближе, поужинаем вместе...

- Спасибо, мне не хочется есть, - ласково проговорил старик. Гюльназ почувствовала: настала ее очередь поблагодарить этих людей. Но она не могла выдавить из себя хотя бы слово, эту способность она утратила в момент, когда вздрогнула от паровозного свистка.

- Дочка... - Как бы впервые разглядев Гюльназ, Вера хотела было обдать ее холодной вежливостью, но, заглянув в печальные глаза девушки, спокойно, съежившись, сидевшей рядом, и увидев устремленный на нее смущенный взгляд, растерялась. Эта пара глаз будто заворожила ее, она и не заметила, когда это произошло. - Что за прекрасное существо, Женя? Сидит рядом, а я и не оборачиваюсь. Ты только взгляни на ее косы...

Гюльназ смутилась: этот Женя и седоволосый старик с восхищением уставились на нее. Еще подумают: откуда взялась эта бестолковая молчунья?

- Я к тебе обращаюсь, дочка, а ну-ка взгляни на меня. Что такая невеселая? Может, у тебя горе какое? - Она положила руку на ее плечо и с сочувствием повернула к себе. - Неужто ты меня не понимаешь? Да умеешь ли ты говорить по-русски, дочка?