Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вот и сегодня, придя вечером домой, спасаясь от пронзительного ветра, она открыла дверь, она знала, что Искендер идет в ночную смену и дома его не будет.

Но Искендер был дома, он лежал на кровати, в одежде. Что же случилось? Не бомбили ли их завод? Не ранен ли он?

Подошла поближе, прислушалась к его дыханию. Он спал. Значит, ничего страшного не случилось. Гюльназ было жаль его будить. Она тихо отошла к шкафу, открыла нижнее отделение: собралась зажечь свечку.

- Гюлю, что ты там делаешь, что ищешь?

От его голоса у Гюльназ затрепетало сердце. Как изменился голос Искендера! Теперь он доносился будто из соседней комнаты, сквозь стену. В этом голосе она уловила и огонек надежды и одновременно пугающую безнадежность. Искендер, увидав, что она роется в шкафу, бог знает, что подумал. Ему могло показаться, что жена ищет в шкафу конфетку, чтобы дать ему, или еще что-нибудь припрятала про запас. Ведь Гюльназ неоднократно радовала то конфеткой, то сухой хлебной корочкой. Но теперь в шкафу было пусто.

- Хочу зажечь свечку, Искендер! - торопливо отозвалась Гюльназ. Сегодня почему-то мне не хочется сидеть в темноте.

- А на что тебе свечка? Лучше разожги печь, поставь кипятить воду.

- Разжечь печь? Чем? Ни угля, ни щепки.

- Я принес уголь. Вон там, в мешке.

Гюльназ обрадовалась. Ведь уголь теперь равноценен золоту, нет, дороже золота.

Но Гюльназ все же зажгла свечу, чтобы Искендер не сидел впотьмах, пока она разожжет печь. Свеча горела. Дрожащее пламя осветило его лицо, у нее сжалось сердце. О господи! Он так исхудал и голоден! Боже, что, если с ним что-то случится, что я тогда буду делать? И она представила ужасающую картину: улицы, полные трупов, в оцепенении растянувшиеся на тротуарах люди, люди, приникшие к холодным камням, сани, перевозящие мертвецов, старики, завернутые в простыни, кладбище среди льдов на берегу Невы, без единого надгробья. Нет. Я не отдам Искендера!

Ее обуял ужас. "Может, я и сама... - В мозгу у нее пронеслось молнией. - Нет, нет, это невозможно, такое не должно случиться. Я ведь поклялась, объявила голодовку, как те мученики свободы в тюрьмах. Они - во имя свободы, я - во имя любви! Какая разница? Объявившие голодовку во имя свободы - голод не ощущают.

И я тоже. Я давно готова к этим мучениям, страданиям и пыткам".

Но Гюльназ сознавала, что в такое страшное время еще страшнее нетерпимость, слова и слезы. Надо уметь переносить горести. Чувство ответственности дарует терпение. И, взяв себя в руки, она разожгла печь, поставила на нее чайник, потушила свечу, подошла, села в кресло возле Искендера, прижалась лицом к его холодным как лед рукам.

- Ровно через пятнадцать минут у нас будет чай. - Она старалась говорить как можно спокойнее. - Причем чай я заварю крепкий, цвета петушиного гребешка... - Она видела, что Искендеру смешно, но смеяться он был не в состоянии. - Сначала мы выпьем сладкий чай, потом чай с печеньем... А потом просто так... - Она произносила все это, будто обманывая ребенка или даже скорее обращаясь к безжизненной кукле,

- Гюлю... ты читала "Алхимика" Мирзы Фатали Ахундова? Там Молла Ибрагимхалил часто наказывает людям: не думайте о белой обезьяне. Твои слова очень похожи...

- Но ведь я же говорю правду, я вовсе не выдумываю, - прервала его Гюльназ, и, открыв рабочую сумку, она выложила на стол два печенья и немного завернутого в кулечек сахару. - Что же касается крепкого чая, то и тут я не придумала. - Она быстро открыла нижний ящик шкафа. В этом старом шкафу - ее спасителе, хранился маленький узелок с чаем, она купила его давно, до войны, и всюду носила с собой. Вот он, этот узелок.

За это время Искендер несколько раз менялся в лице, на лбу его выступили мелкие капельки пота.

Вскоре комната немного согрелась, чай был готов. Гюльназ, положив перед Искендером печенье, налила стакан хорошо заваренного чая.

- А ты?

- Сначала выпей ты, потом я. Зачем нам пачкать два стакана? Экономия, надо соблюдать экономию, - сказала Гюльназ и положила ему в стакан кусок сахару.

Через некоторое время Искендер повеселел. Два печенья, стакан сладкого чая сделали свое дело. В этот момент в дверь постучали.

- Кто бы это мог быть? - тихо спросила Гюльназ.

- Не знаю... Может, из госпиталя, пришли за тобой.

Гюльназ открыла дверь. На пороге стоял офицер в чине майора, с небольшой дорожной сумкой в руках.

- Добрый вечер, Гюля-ханум, вы что, меня не узнали?

- Сергей Маркович... - обрадовалась Гюльназ. - Проходите, пожалуйста...

- Искендер дома?

- Я здесь, Сергей Маркович... входите, входите...

Данилов огляделся как человек, вернувшийся в родной дом из дальних странствий и с детства знающий каждый уголок этого скромного жилища. Потом снял шинель, не задумываясь, повесил на вешалку у двери и рядом повесил ушанку. Положив небольшую дорожную сумку на стол, сел рядом с Искендером.

Теперь на его груди помимо ордена Красной Звезды был еще и орден Красного Знамени.

- Поздравляем, Сергей Маркович! - радостно проговорил Искендер. - И месяца не прошло, как вы уехали из Ленинграда, и уже второй орден. Боюсь, если так пойдет, скоро на груди у вас и места не останется!

- На груди или изнутри? - весело рассмеялся Данилов. - Пусть тесно будет на груди, лишь бы не теснилась в груди душа.

Услыхав эти слова, Гюльназ почему-то вспомнила Низами, подумала, что вместе с Даниловым в их дом пришли в гости и слова великого поэта.

- Где вы сейчас? В батальоне или в полку?

- В полку. Полковой комиссар...

- Ага, вон оно что, товарищ майор. Поздравляю!

Гюльназ снова поставила чайник на печь.

- Сергей Маркович, мы угостим вас настоящим азербайджанским чаем.

- Правда? Это будет бесподобно... Я здорово соскучился по чаю. - И Данилов раскрыл свою сумку: - Я знаю, как вам туго приходится...

Как ни старалась Гюльназ делать вид, что занята, все-таки поглядывала на сумку. Медленно тянулись минуты, каждая была равна веку. На стол были выложены банка консервов, кусок колбасы и полбуханки хлеба. Сколько вместила в себя эта маленькая сумка, о господи!

Данилов, уложив рядком бесценные сокровища, широко и доброжелательно посмотрел на Гюльназ. А она должна была хоть как-то выразить признательность, но будто онемела. Какими словами, какой благодарностью можно было возместить этот дар? И, как назло, Искендер тоже будто окаменел. Только по натянутым мышцам лица можно было определить, что он очень взволнован.

Данилов прибыл прямо с фронта. Он был среди тех, кто прокладывал дорогу по льду Ладоги, он принес хозяевам дома неожиданные и радостные вести. По его словам, положение скоро улучшится, из Волхова, Тихвина, Мурманска в город прибудет много продовольствия. На железнодорожных вокзалах стояли в ожидании поезда, полные продовольствия. Как только откроется путь, по льду Ладоги двинутся караваны машин. И его приезд в город был связан с этими делами.

- Значит, норму хлеба увеличат? - не сумела сдержаться Гюльназ.

- Да, и хлебная норма увеличится, к тому же уменьшится число едоков.

- Что это значит, Сергей Маркович?

- Ускорится эвакуация города.

Искендер непроизвольно взглянул на Гюльназ. Она хоть и почувствовала это, сделала вид, что не заметила.

- Может быть, Гюльназ-ханум, окажется возможным и вас переправить, так же спокойно продолжал Данилов. - В этом деле я, наверное, смог бы помочь.

- Нас обоих?.. И Искендеру тоже сможете помочь?

- Что с тобой, Гюлю... - раздраженно ответил вместо Данилова Искендер. - Ты же знаешь, что я - военнообязанный. Завод - тот же фронт...

- А я? Или ты забыл, где работаю я?

Почувствовав неловкость, Данилов попытался сменить тему разговора.

- Я просто так, к слову, Гюльназ-ханум... Не волнуйтесь. Лучше налейте еще стакан чая, его аромат уже опьянил меня.

Налив каждому свежезаваренный чай, Гюльназ снова села на свое место.

26
{"b":"71223","o":1}