Литмир - Электронная Библиотека
A
A

- Как это - "не было свадьбы"?.. - Осознав бессмысленность своего вопроса, Данилов поспешно изменил тему разговора. - Да, да... я понимаю вас, Гюльназ-ханум... - Опустив голову, он некоторое время молчал. - Конечно, свадьба - что роза в любовном венке... Как бы это лучше выразить, говоря языком Низами, свадьба - корона на троне любовном...

Мерно стучал метроном. Трепетало пламя мигающих коптилок.

Старухи, тесно сидевшие на скамьях, спокойно и печально следили за мерцанием дрожащих огней, дети, прижавшиеся к их коленям, прислушивались к голосу этого уверенно говорившего незнакомого офицера, но, не понимая его, молчали, дожидаясь конца воздушной тревоги. Убежище дышало глухо, сдавленно. Наконец репродуктор, прикрепленный к стене подвала, объявил отбой. Выходивший из убежища последним Данилов задержался на верхней ступеньке, поглядев на Гюльназ, а затем на Искендера ослепленными солнечным светом глазами, сказал:

- Надеюсь, вы пригласите меня на свою свадьбу. В такой добрый день, думаю, не забудете старого друга...

- Конечно, Сергей Маркович, - торопливо проговорила Гюльназ. Обязательно пригласим! Только бы все были здоровы... Вот Герман Степанович так и не спустился в убежище...

Квартира, названная Даниловым "любовным объектом", в последние дни будто и вправду сделалась объектом внимания фашистов. И поэтому советское командование как бы вынуждено было принять контрмеры: на крыше гигантского дома, где размещалась эта квартира, был установлен наблюдательный пункт, а во дворе расположился командный пункт зенитчиков. Сюда стекалась информация со всех концов города о вражеских самолетах. Гюльназ, приходя к Искендеру, часто прислушивалась к доносящимся в окно шагам артиллеристов, толпящихся во дворе, и чувствовала, как в сердце ее загорался хоть и слабый, но огонек надежды. По ночам при звуках четких команд зенитчиков ей казалось, что они прицеливаются именно в тот фашистский самолет, который пикирует на их дом. Искендер ночевал дома в очень редких случаях. Поэтому иногда Гюльназ оставалась в его квартире на ночь. По утрам порой она сталкивалась с солдатами, служившими на командном пункте. Теперь они, хоть и не были знакомы, невольно здоровались. Однажды даже офицер, судя по отличительным знакам на шинели - старший лейтенант, остановился и поздоровался с нею. Офицер этот явно хотел ей что-то сказать.

- Извините, пожалуйста, я вас очень часто вижу, но имени вашего не знаю...

- Меня зовут Гюльназ, - улыбнулась девушка. - А по-русски - Гюля Мардановна.

- Старший лейтенант Соколов Матвей Иванович! - поднес он ладонь к виску. - А для вас - просто Матвей. - И ласково пожал протянутую в перчатке руку.

- Я очень рада, товарищ старший лейтенант.

- Можно еще вопрос?

- Пожалуйста.

- Отчего вы так красивы, просто очаровательны?

Гюльназ промолчала, серьезно глядя на молодого офицера. А тот, казалось, этой милой шуткой не только хотел сделать приятное девушке, но и будто сообщить, что просто выполнил свой воинский долг.

- Ваши черные глаза горят словно звезды. Если бы вы позволили, я бы читал книгу при свете этих глаз.

Прислушиваясь не к его словам, а к той глубокой искренности, с которой они произносились, девушка подумала, что Соколов вовсе не шутит и не собирается к ней приставать, он просто пытается голосом, полным восхищения, разорвать смертельную тишину, что повисла над городом. Что же ему ответить? Что произнести, чтобы не обидеть.

- Я вас обидел? - Соколов сам постарался избавить ее от мучительных раздумий. - Извините, Гюля Мардановна, я действительно, чтобы видеть вас каждый день, составил себе особый рабочий график: утро, вечер. Но вы часто этот график нарушаете. А иногда и вовсе дома не ночуете.

- Такая работа.

- Конечно, я понимаю. Если бы не было живущего с вами и такого же обаятельного, как и вы, молодого человека, я, наверное, увез бы вас, как это делали в старину на вашем Кавказе...

- Вы говорите об Искендере?.. Да и я, если бы его не любила, с удовольствием сбежала бы с вами...

- Правда?

- Конечно!

- Благодарю вас, мне уже этого достаточно. - С этими словами Соколов поцеловал руку девушки поверх перчатки и откланялся. - Если возможно, не нарушайте, пожалуйста, мой график, - попросил он уже вблизи командного пункта, обернулся и еще раз взглянул на Гюльназ с чистой детской улыбкой.

Гюльназ показалось, что Соколов смотрит на нее словно на далекую звезду, мерцающую на темном небосклоне. Хоть и понимает, как она недосягаема, но все равно радуется, что может хоть издалека ею любоваться. Как приятно было об этом думать. Шагая по безлюдным улицам города, она ощущала в сердце непонятную легкость. Так и виделись ей глаза достойного лейтенанта, желавшего "читать книгу при свете ее глаз", крепкого и красивого молодого парня.

Она остановилась у одной из газетных витрин: что на фронтах? Ей показалось, что идущий за нею следом Соколов стоит рядом и через ее плечо тоже читает "Ленинградскую правду". Сначала она прочитала сообщение о ходе боев под Москвой. Тяжелые бои шли на подступах к столице. Что же это такое, господи? Неужели действительно конец света? Из-за плеча ее будто послышалось: "Не бойся, красавица, это еще не конец света! Москву мы никому не отдадим".

Соколов все еще преследовал ее своей детской улыбкой. В ушах ее снова и снова звучало: "Отчего вы так красивы? Просто очаровательны?"

Она быстро шагала по тревожно-тихим знакомым улицам города, направляясь в госпиталь. Как всегда, еще в коридоре, на сердце стало как-то спокойнее. Странно, но здесь она ощущала себя в полной безопасности. Будто взрывы, доносившиеся сюда из разных концов города, к этому зданию не имели отношения.

В дверях она мельком оглядела ближайшую палату. В дальнем углу комнаты, где в два ряда, чуть ли не смыкаясь, тесно стояли железные кровати, была поставлена дополнительная. Это означало, что ночью в госпиталь привезли раненых.

Она невольно подошла к этой кровати. Раненый с забинтованной головой лежал неподвижно. Левая рука его выше локтя тоже была забинтована, правая нога - в гипсе. Дышал он тяжело. Лишь по гладкому лицу можно было судить о его молодости. Наклонившись над ним, она взяла его за запястье, проверяя пульс. Надо было посмотреть его больничный листок, а для этого следовало сначала узнать его фамилию и имя. Но он спал, будить его, было жаль.

Когда Гюльназ уже повернулась, чтобы выйти из палаты, она вдруг услыхала его слабый голос.

- Ну, как, сестра? Общий язык с моим пульсом не нашли? - Раненый будто бредил во сне, но в голосе его была явная насмешка. - Я действительно жив-здоров или мне это кажется?

- Думаю, что вы не ошибаетесь, молодой человек. Мне тоже кажется, вы действительно живы-здоровы, - Гюльназ вернулась к его койке. Давно привыкнув к подобного рода горьким шуткам раненых, она больше не терялась в разговоре с ними. - В голову угодило? Куда именно?

- Моя голова не настолько соображает, чтобы ответить на этот вопрос.

- Я посмотрю вашу историю болезни... Как ваша фамилия?

- Лисицын Виталий.

- Лисицын? - И тут перед взором Гюльназ возник Евгений Петрович и его верная жена Вера Ивановна, и она взволнованно произнесла: - Уж не сын ли вы Евгения Петровича?

Увидев, как больной изменился в лице, Гюльназ поняла, что не ошиблась.

- Вы... вы, сестра... знаете моего отца? - Левой рукой он хотел отвести соскользнувший на глаза бинт. Гюльназ, быстро наклонившись, помогла ему. Виталий изумленно уставился на нее сияющими голубыми глазами: теперь в них будто колыхалось море страданий. - Вы совсем не похожи на русскую девушку... А отца...

- Я и вашу маму... Веру Ивановну тоже знаю. Мы познакомились случайно, в поезде.

Но раненый будто не хотел ее слушать или вообще не слышал. Отведя от Гюльназ глаза, в которых застыло страдание, он устремил свой взгляд куда-то в пустоту.

- Не волнуйтесь! Мы позже поговорим об этом... А теперь скажите, вам что-нибудь нужно? Хорошо... Сейчас, я сама все сделаю.

19
{"b":"71223","o":1}