Однажды вечером, когда она дожидалась Искендера, кто-то постучал в дверь. Интересно, кто бы это мог быть, заволновалась Гюльназ. Уж конечно не Искендер, он открывал дверь своим ключом.

Она побежала к двери. Это был Искендер, а рядом с ним человек в военной форме, средних лет. Согласно знакам различия - капитан.

- Познакомься, Гюльназ! Данилов Сергей Маркович. Сотрудник Восточного отдела Эрмитажа.

Данилов оглядел девушку, пожал ей руку:

- Вернее, бывший сотрудник. В настоящее время - офицер. - Сказано это было на чистом азербайджанском языке.

Сначала Гюльназ растерялась, потом засуетилась: уважаемого гостя следовало принять по всем правилам. Сначала угостить чаем. В первые дни, как только Искендер перебрался сюда, она принесла несколько шоколадных конфет и настоящий азербайджанский чай и запрятала в таком потайном месте, что даже Искендер не догадывался. Сегодня все пригодилось, все можно было выставить на стол. Что еще она могла сделать? Ведь Сергей Маркович и так все понимал.

Искендер усадил гостя за стол, на почетное место, сам сел рядом. И Гюльназ, поставив в кухне чайник на плиту, присела к ним. Выяснилось, что Данилов - один из видных востоковедов, исследующих литературное наследие Низами. Начал писать большую книгу о жизни и творчестве поэта. Но вот помешала война, ушел на фронт, вынужден был оставить свою научную работу.

И именно сейчас, когда идут такие тяжелые бои, он оказался в городе потому, что на днях в Ленинграде будет отмечаться 800-летний юбилей Низами, а Данилову предстоит выступить с докладом о великом поэте. Именно для этого его и отозвали с фронта.

При этих словах Гюльназ представились Чеменли, родная школа, ведь и они этим летом готовились отпраздновать юбилей поэта.

Чайный стол пришелся по душе Сергею Марковичу. "Давно не пил такого вкусного чая", - признался он.

Затем Искендер вспомнил о Зубермане и подал идею всем вместе проведать старика. Данилов, хоть и был удивлен этому знакомству со знаменитым музыкантом, с удовольствием принял предложение.

Над городом в тот день повисла еще более тяжелая тишина, чем обычно. На улицах, кроме военных, почти никого. А Гюльназ, машинально оглядываясь, почему-то все думала, не встретят ли они доктора Салиму. Но ее будто вихрем унесло в небо.

Квартира Зубермана и сегодня выглядела так, словно воздушных налетов не существовало. Еще на лестничной площадке раздавались аккорды музыки. Когда они смолкли, Искендер нажал кнопку звонка. Герман Степанович встретил их очень радушно.

- Добро пожаловать... рад видеть вас!.. Как хорошо, что вы пришли... Проходите, пожалуйста...

- Как дела, Герман Степанович? - стала расспрашивать его Гюльназ.

- О!.. Мои дела?.. В борьбе и битвах... Мы бьемся плечом к плечу с Бетховеном... А почему вы не раздеваетесь? - обернулся он к Данилову. Снимайте шинель. У меня в комнате не так уж холодно.

Искендер представил ему Сергея Марковича.

- Капитан Данилов, Сергей Маркович, ваш поклонник. А сегодня мы пришли...

- Очень хорошо сделали, что пришли. Сейчас я могу предложить вам только чай... потому что...

- Спасибо, Герман Степанович, - вступила в разговор Гюльназ. - Не беспокойтесь. Мы только что пили настоящий азербайджанский.

Герман Степанович забрал у Гюльназ пальто, повесил его на вешалку. Потом, указав на свои теплые, мягкие башмаки, предложил:

- Надень их, пусть будет тепло.

- Большое спасибо!

- Товарищ капитан! - обратился он к Данилову. - Я, кажется, вас где-то видел...

- Возможно, в Эрмитаже... Я там работал... В сущности, и теперь...

- Вот-вот... - Прервал его профессор. - Ваше лицо мне очень знакомо. Вы проходите, садитесь, вот сюда, на кушетку.

Гюльназ расположилась на своем обычном месте - в маленьком кресле, Искендер и Данилов - на кушетке.

- Гюля, как твои дела? - заботливо поинтересовался Герман Степанович, заглянув в радостные, беспокойные глаза Гюльназ. - Ты по-прежнему живешь в общежитии?

- Да, Герман Степанович. А иногда гощу на новой квартире у Искендера.

Она почувствовала, как покраснела при этих словах. Все трое поняли их смысл.

- Вы хорошо делаете, что бываете вместе... - добавил профессор, как бы желая снять неловкость. - Всегда вместе... всегда...

- У нас другого пути нет, профессор. Надо всегда вместе.

- И еще, девочка... любовь - самое великое чудо человеческого сердца. Еще никто не разгадал его тайну. Правильно я говорю, товарищ капитан?

- Правильно, Герман Степанович, как говорил Низами Гянджеви:

Если на поле брани

Выйдет с мечом любовь,

Оседлав саврасого коня, победа

Выйдет навстречу.

- О, товарищ капитан, я вижу, вы хорошо знаете Низами.

- Профессор, пусть вас не удивляет военная форма Сергея Марковича, вмешался в разговор Искендер. - Сергей Маркович душой художник, как и вы. Исследует творчество Низами Гянджеви.

- Значит, низамивед...

- Да, его отозвали с фронта, чтобы...

- С фронта? - нетерпеливо прервал Искендера Зуберман. - Какого?

- Здесь же, в родном доме, - почему-то смущаясь, произнес Данилов. Вблизи Пулкова...

- Там идут тяжелые бои... - вдруг нахмурившись, медленно выговорил профессор. - Пулковский меридиан... он проходит у ворот Ленинграда... Голос профессора задрожал. - Нет, нет, пулковский меридиан проходит прямо по нашим сердцам. Не так ли, товарищ капитан?.. Правильно я говорю, Саша?

Беспокойные глаза Германа Степановича отливали то светло-зеленым, то темно-голубым блеском. "Профессор очень нервничает в последнее время", подумала Гюльназ.

Все умолкли! Будто вспомнив о чем-то, Герман Степанович предложил:

- С вашего разрешения, хочу вам кое-что сообщить. По-моему, это интересно не только музыкальному миру. - С этими словами он снял с рояля "Ленинградскую правду" и вернулся к гостям. - Здесь есть интересное сообщение. - Он протянул газету Гюльназ. - Гюля Мардановна, прочитайте, мы послушаем. Я знаю, ваше сердце полно любовью к музыке.

- Если это так, я прежде всего благодарю вас, Герман Степанович. Гюльназ посмотрела на него смущенно. - В газете написано о вас?

- Нет! Дмитрий Шостакович... Он один из талантливейших наших композиторов, я бы сказал, лучший продолжатель школы Бетховена... Чего стоит одна его Пятая симфония. И вот теперь Дмитрий Шостакович здесь, в блокадном Ленинграде, начал писать свою Седьмую симфонию. Он посвятил ее сегодняшнему Ленинграду, этим, переживаемым нами суровым, трагическим дням.

- Удивительно... - невольно вырвалось у Сергея Марковича. Герман Степанович подозрительно взглянул на него:

- Что же тут удивительного, позвольте вас спросить?

Данилов почувствовал в его голосе какое-то недовольство, хотел поменять тему разговора.

- А когда симфония будет исполняться, об этом не пишут?

- Нет, - Герман Степанович мягко улыбнулся. - Но вы не пытайтесь уйти от разговора, я понимаю, о чем вы думаете. Вы считаете, что в условиях блокады симфонии не пишут, не так ли? Нет, дорогой Сергей Маркович, вы не правы, абсолютно не правы... Тут вы ошибаетесь. - Он обернулся к Гюльназ: А вы как считаете, Гюля Мардановна?

- Я думаю, что вы правы, Герман Степанович. - Она искоса взглянула на Данилова. - По-моему, и Сергей Маркович такого же мнения.

- Ну, раз так, не сыграть ли для нашего нового друга "Патетическую"?

- Благодарю вас, Герман Степанович.

Зуберман постоял у рояля, обернулся к Гюльназ:

- Гюля Мардановна! Когда бы ни состоялось первое исполнение Седьмой симфонии - в тот день вы мои гости. На концерт пойдем вместе. И Саша, наверное, не станет, возражать?

- Я заранее благодарю вас, Герман Степанович!

Зуберман занял свое обычное место у рояля.

- Пора! - произнес он. - Потом нам помешают.

- Верно. - Искендер понял, о чем он говорит. - Пока тихо, мы с Сергеем Марковичем хотели бы вас послушать.