Но для начала немецкие чиновники решили убедиться, во-первых, в том, что заложники еще живы, и, во-вторых, в том, что они и в самом деле готовы лететь в Каир.
Немцы сказали Иссе, что с учетом трагического опыта нацистской Германии невозможно вновь силой вывезти евреев с немецкой земли. Поэтому они обязаны поговорить с заложниками и убедиться, что они согласны лететь в Каир.
Исса подумал и согласился. Он что-то крикнул по-арабски своим помощникам. К окну первого этажа подвели тренера по фехтованию Андре Шпицера, который говорил по-немецки. Его руки были связаны за спиной.
Андре родился в Трансильвании. Когда ему было всего одиннадцать лет, отец умер. Они с матерью эмигрировали в Израиль. Он отслужил в армии, поступил в спортивную академию и стал заниматься фехтованием.
Шпицера послали в Голландию учиться. Параллельно он сам учил молодежь, желающую освоить фехтование. Его ученицей стала местная девушка по имени Анки. Он научился говорить по-голландски и очень ей понравился, особенно благодаря его замечательному чувству юмора. Через два года Анки приняла иудаизм, и они поженились. Они поехали в Израиль и поселились на севере, неподалеку от границы с Ливаном. Они были счастливы. За месяц до поездки на Олимпиаду у них появилась дочка.
Шпицер говорил жене, что ему нравится идея олимпийского движения, где политические, религиозные и любые иные разногласия отходят на задний план и спортсмены разных стран становятся друзьями.
Они не хотели расставаться ни на минуту. Когда Андре отправили в Мюнхен, Анки с ребенком поехала в Голландию. Она остановилась в родительском доме, благо ее брат был педиатром. Она хотела повидать мужа. У нее не было денег на поезд, и она добралась до Мюнхена на перекладных. Муж снял ей комнату в маленькой гостинице. Вечерами она пробиралась к нему в Олимпийскую деревню, легко находя ворота, которые вообще не охранялись.
Во время соревнований Андре Шпицер оказался рядом со спортсменами из Ливана.
— Знаешь, — рассказал он жене, — я подошел к ним и поздоровался.
— Ты с ума сошел! — ахнула она. — Они же из Ливана, а Ливан находится в состоянии войны с Израилем!
— Анки, — уверенно сказал Шпицер, — в этом смысл Олимпиады. Мы можем свободно разговаривать друг с другом, и политика не имеет для нас никакого значения.
Он действительно подошел к ливанским спортсменам, представился и поинтересовался, какие у них результаты. И ливанцы пожали ему руку, они спокойно разговаривали.
Шпицер вернулся довольный и сказал жене:
— Это то, о чем я мечтал.
Дочка заболела, и на один день они оба поехали в Голландию. Они провели с девочкой весь день. В результате Андре опоздал на обратный мюнхенский поезд. Тогда на машине они доехали до следующей станции, и он успел вскочить в вагон. Лучше бы он опоздал…
Накануне вечером Андре Шпицер позвонил жене из Олимпийской деревни. Они говорили, пока у него не кончились деньги. Анки только услышала:
— Я люблю тебя!
И его голос замолк. Это был последний раз, когда они разговаривали. В тот день его жена находилась в доме своих родителей. В половине десятого утра она узнала, что ее муж среди заложников. Она не отрывалась от телевизора и вдруг в последний раз увидела Андре.
Распахнулось окно, и палестинцы показали его немцам.
— Все в порядке? — спросил его Геншер. — Как себя чувствуют остальные заложники?
— Все в порядке, кроме одного, — ответил Андре Шпицер, но террорист ударил его прикладом, чтобы он не говорил лишнего.
Тогда Андре Шпицер сказал иначе:
— Все заложники, кто пережил утреннее нападение, живы. Они в порядке.
Геншер крикнул:
— Мы делаем все, что можем, ради вашего освобождения!
Шпицер хотел что-то сказать, но его опять ударили прикладом и оттащили от окна. Окно закрыли.
Геншер твердо сказал Иссе, что так не пойдет:
— Мы должны поговорить со всеми заложниками. Только в таком случае немецкие власти могут позволить вам и заложникам покинуть Федеративную Республику.
Исса оказался в трудном положении. У него не оставалось выбора. Уже было пять часов дня. Время истекало, его люди скоро устанут. Ему нужно было любыми средствами вылететь в дружественную арабскую страну и там либо продолжать переговоры, либо прикончить израильтян.
Исса разрешил Геншеру войти. С министром хотел пойти Манфред Шрайбер, но палестинец не хотел пускать в дом полицейского. Он предпочел впустить бургомистра Олимпийской деревни Трёгера.
В половине шестого вечера перед немцами распахнулась голубая дверь дома № 31 на Кон ноли-штрассе. Они поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по коридору, и их завели в комнату, где держали заложников. Два террориста с автоматами стояли у дверей.
В центре комнаты по-прежнему лежало тело Йосефа Романо. На стенах остались следы от пуль, на полу запеклась кровь. Огромный Гутфройнд сидел в кресле. Остальных заложников посадили на кровать у другой стены. Руки и ноги у всех были связаны.
— Я никогда не забуду этой сцены, — говорил потом Геншер. — Сколько я буду жить, я буду помнить эти лица.
Обратившись к заложникам, Геншер назвал себя и сказал, что сделает все, чтобы им помочь. Потом он спросил заложников, как они себя чувствуют, не хотят ли они есть?
Спортсмены в равной степени боялись и террористов, которые уже застрелили двоих израильтян, и полицейских — спасательная операция также могла окончиться их смертью. Поэтому, когда Геншер спросил, согласны ли они быть вывезенными из страны — при условии, что их безопасность гарантируется, — израильтяне в принципе не стали возражать. Это был хотя бы какой-то шанс:
— Если для того, чтобы обрести свободу, нам придется отправиться в столицу арабской страны, то мы согласны.
Но тренер по стрельбе Кеат Шорр — он был старше других и участвовал в антифашистском сопротивлении в годы Второй мировой войны — добавил:
— Это имеет смысл только в том случае, если наше правительство согласно удовлетворить требования террористов. Иначе нас там убьют.
— Иначе говоря, — уточнил Геншер, — если ваше правительство не согласно выпустить заключенных в обмен на вас, вы не хотели бы покинуть территорию Германии?
— В этом нет смысла, — резонно ответил Шорр.
По словам Вальтера Трёгера, заложники сознавали, что они представляют Израиль, что они должны быть мужественными перед лицом врагов, и они держались с достоинством. Но они, конечно же, хотели остаться в живых.
Андре Шпицер попросил Геншера передать его жене, что он ее любит и не сомневается в том, что все будет хорошо:
— Когда-нибудь мы с юмором будем все это вспоминать.
Геншер передал его слова израильскому послу. Тот позвонил жене Шпицера. Анки была поражена оптимистичностью его слов. Но как иначе мужчина в такую тягостную минуту мог успокоить женщину?
— Мы вас не бросим, — пообещал Геншер на прощание, но он сам понимал, что это были лишь слова.
С мрачными лицами двое немцев покинули здание на Конноли-штрассе, предоставив евреев их судьбе. Подполковник Ульрих Вегенер был поражен, увидев Геншера. Министр внутренних дел впал в депрессию.
— Они фанатики, — обреченно сказал Ганс Дитрих Геншер о палестинцах.
В кризисном штабе Манфред Шрайбер и его подчиненные-полицейские буквально набросились на Геншера и Трёгера; их просили описать ситуацию внутри здания, местонахождение заложников и террористов. Особенно полицейским важно было понять, сколько террористов, чем они вооружены и как себя ведут. В кризисном штабе обдумывали возможность штурма здания.
Вопрос о количестве террористов был ключевым. Геншер и Трёгер сказали, что они видели четверых, максимум пятерых палестинцев. Их оценку приняли как точно установленный факт. В дальнейших расчетах полиция исходила из того, что террористов не более пяти. Эта ошибка привела к роковым последствиям. Причина этой ошибки — нерасторопность и некомпетентность мюнхенской полиции.
В четыре утра почтальоны видели в Олимпийской деревне большую группу людей, которых они ошибочно приняли за подгулявших спортсменов. Когда почтальоны услышали о захвате заложников, они немедленно обратились в полицию. Но только в шесть вечера их допросили! Почтальоны подтвердили, что террористов было от восьми до двенадцати человек. Точнее они не могли сказать. Но полицейские должны были как минимум усвоить, что террористов не пятеро, а вдвое больше! Однако эта жизненно важная информация не достигла кризисного штаба.
