Успех улыбнулся им. Дверь с веранды не была заперта, и они, освещая себе дорогу спичками, прокрались в кухню, однако там вина не оказалось. Прошли в большую комнату, где урчал огромный холодильник «ЗиЛ». Вот в нём-то и оказались бутылки с вином. Хорошо, что предусмотрительный Ворожейкин захватил с собой авоську. Сложили в неё бутылки, инженерские заготовки к Новому году: кусок сыра, колбасу-сервелат, коробку конфет и пачку печенья. Печенье стали нарасхват есть тут же, рассыпая крошки по полу. Вкусное оно было. Почему-то подсоленное.
– Заграничное, – сказал со знанием дела Ворожейкин.
Тогда стали печенье ломать ещё азартнее.
Удался вечерок. Стояла оттепель, и они устроились со своей авоськой под мостом, где было насиженное с осени гнёздышко. Сюда притаскивали огурцы, морковь, яблоки, репу после набегов на огороды. Пировали всласть.
Ворожейкин предусмотрительно захватил у инженера майонезную банку и теперь, протолкнул пробку в бутылку с вином, налил себе первому «Улыбку».
– Надо было не одну банку взять, – пожалел Кирка.
– А кто тебе запрещал? Учись, пока я жив,– ответил Ворожейкин и налил Кирке.
В общем, славно погудели. На прощанье поклялись, что никогда никому не проговорятся и никого не выдадут. Сходясь, вспоминали царскую трапезу, уверенные, что никто не разгадает их хитроумное злодейство.
Однако сосед Самосадова – мастер с торфопредприятия Архипов на другой день увидел следы, ведущие к половине Антона Кузьмича, вынутое из туалетного окошка стекло, которое воры в спешке не поставили на место. Значит, кто-то возился, варзался тут.
Уполномоченный Медуницкой милиции Дудин, вызванный к месту преступления, заметил, что следы ведут не только к туалету, но и к веранде. Чётко отпечатались на мокром снегу подшитые подошвы валенок, следы сапог и даже то, что каблуки были стоптаны влево, тоже заметно. Оказалось много следов маленьких.
Наверное, лейтенант Дудин был хороший детектив, потому как знал, что надо делать: он пошёл в школу и во время уроков пересмотрел всю детскую обувь, оставленную в раздевалке. Чёрные подшитые валенки, у которых была подошва, как нарисованный лейтенантом след, оставленный в снегу, принадлежали пятикласснику Кирке Канину. Третьеклассникам Данилу Вяткину и Додику Сулейманову – следы от ботинок. Значит, ворами были они.
Первым вызвали Кирку. Он долго запирался, говорил, что в этот день его не было в Торфяном. Сулейманов и Вяткин заплакали и сознались, что были в доме инженера Самосадова, потому что их заставили идти туда Канин и Ворожейкин. А сами они совсем не хотели воровать. Кирку тоже припёр к стене лейтенант Дудин, доказав, что был тот в Дергачах да и следы на снегу от его скособоченных валенок доказывали это.
– Вот ещё отпечатки пальцев на стекле сниму, – пообещал Дудин.
Анна Герасимовна не стала разбираться в тонкостях, с кем ходил воровать инженерово вино Кирка. Она так оттаскала сына за волосы, таких навешала подзатыльников, так испинала ногами, что Кирка выл, стонал и катался по полу, божился, что никогда не воровал и воровать не станет. Запоминающийся был у него Новый год.
Сорвалось у Анны Герасимовны, может быть, самое приятное и романтическое знакомство и новогодняя встреча, так что расправлялась она от всего сердца. Досталось и деду Герасиму.
– Шатаешься чёрт знает где, и не знаешь, что из внука ворина растёт, – орала Анна на отца, – Чтоб с этого дня ни на шаг не оставлять. Куда ты, туда и он. Ясно?
– Говорят ведь: плохо не клади – в грех не вводи, – пытался оправдать внука дед Герасим, но от дочери получил такую нотацию, что раскаялся в заступничестве.
– Виноват. Не доглядел. Исправлюсь, – заверил он.
Он знал: дочери перечить – себе дороже. Характер у неё горячий, нрав крутой. Не в него.
Отцовские валенки Ворожейкина тоже были найдены. Но главного вора лейтенант Дудин допрашивал только после Нового года. Ворожейкин всё отрицал, а мать всячески оправдывала его, говоря, что Мишка послушный парень и никогда не был замечен в кражах. Видимо, из-за этого заступничества у Мишки не пропала охота красть и он, в конце концов, угодил в колонию за грабёж сельского магазина. Потом ещё раз. И куда-то исчез из Дергачей большой умник Ворожейкин.
Кирка же долго помнил этот Новый год. Говорили, что кража произошла в ночь под Рождество. Кирка даже прочитал рассказ Гоголя «Ночь перед Рождеством», но там было про другое, как Солоха мужиков по мешкам расталкивала. Там всё было весело.
Конечно, в Дергачах стало известно, что сын Анны Герасимовны обворовал инженера Самосадова. Испортилось настроение и у инженера, и у Анны. Не удалось им вместе встретить Новый год. В общем, Кирка разрушил мамино счастье.
И над Анной Герасимовной прогремел гром. Работала она чётко и быстро. Сразу сообразила, что водку разливать можно по-разному: если мерный стакан с делениями по названию «аршин» наклонить от себя, то посетителю покажется, что налито из тютельки в тютельку, хотя Анка-то знала, у неё на десяток делений меньше – 90, а может, даже 80 граммов. Но разве на такие мелочи смотрит великодушный развесёлый слегка влюблённый в миловидную буфетчицу посетитель?! А по десятку граммулек набиралось немало. Сумочка у Анны Герасимовны вспухала от внеплановых мятых рублевок, пятёрок, трёшек. И можно было жить припеваючи и припиваючи.
Однако нашёлся занудливый ревизор, которого не очаровали Анкины щёчки с ямочками и прибаутки. Незатейливые хитрости он сходу разгадал. Посидев часа полтора в «Закуске», он сочинил такой акт, что в пору садить за решётку лихую буфетчицу.
Анна Герасимовна устроила гам со слезами, акт подписывать отказалась наотрез, сказав, что это клевета и тут же подала заявление об уходе из «Закуски», раз такие недоверие и придирки.
Завсегдатаи «Закуски» жалели весёлую разбитную буфетчицу и даже написали оправдательное письмо. В общепите махнули рукой на зловредный акт, поскольку хорошо знали мудрую житейскую поговорку: стоять у воды да не напиться…
Анна Герасимовна решительно порвала с общепитом, ушла работать проводником и в конце концов удостоилась фирменного поезда «Вятка», и ничуть не жалела о «доходном месте» в «Закуске».
Теперь она одевалась ещё моднее, потрясный – под блондинку носила не то начёс, не то парик, и вообще ощущала себя в ином привилегированном мире, где жилось ей весело и широко. Была она в курсе всех областных и столичных слухов и новостей, поскольку возила в поезде людей значительных, высокого ранга.
Возвращалась из очередного рейса с сумками в руках, где чего только ни было. Кормила до отвала, обстирывала своих мужиков – Кирку и отца Герасима Савельевича – и опять исчезала на полнедели, а иногда на неделю-другую. Могла сгонять на юга в другом фирменном поезде, чтоб поваляться день-другой на морском пляже. Когда везде друзья и поклонники, ничего невозможного не бывает. Жаль только, что мечту об инженере Самосадове развеяла жизнь.
Иногда Анна Герасимовна появлялась дома в сопровождении поездного кавалера, и тогда Кирка ходил злой, угрюмый, отвечал резко и плевал особенно зло и метко.
Красивая, с навитой белой куфтой, стройная, упругой гордой походкой прогуливалась бывшая «Анка-пулемётчица» по главной улице Дергачей. Соседки косились на неё и её нового хахаля, шептались вслед. Вслух говорить боялись. Анна Канина обладала характером решительным, нравом хамовитым, а языком острым, как бритва.
Кавалер, нежно поддерживая её под локоток, заходил в промтоварный магазин, покупал духи, туфли, которые облюбовала Анечка, выпрашивал с переплатой коробки конфет и шампанское. Конечно, из-под прилавка.
Учительница-пенсионерка Нина Ивановна, помнившая Анну Герасимовну Нюркой, отвлечённо и уклончиво говорила:
– Красивые люди вызывают симпатию, но не всегда оправдывают её.
Сама Анна Герасимовна наоборот, считала, что оправдывает, поскольку себя почитала человеком добрым, щедрым и, конечно, бесстрашным. Отчасти так оно и было. Конечно, она была самокритичной по отношению к себе, когда речь заходила о сыне, которого, по её словам, воспитывает заочно, издаля. Так ведь она и сама получила такое же заочное воспитание, так как батя пребывал в местах не столь отдалённых и наставления посылал в нечастых письмах.
