–Давай. Придумай рифму к слову «крыши».

–Мыши.

–Где ты видишь мышей?

–Тогда «пишет».

–Кто пишет? И что пишет?

–Можно придумать. Мы пишем, например.

–А может, кто-то пишет? Про нас?

Мы подошли к Эрмитажу и встали в очередь. Я тихонько заглянула в телефон. Ответил! Но что ответил – не видно, надо заслонить экран, слишком светло на улице… «Я шатаюсь в толкучке столичной над веселой летней водой» – и снова тёмный экран, а на моём лице расплылась непрошенная, счастливая улыбка: надо её объяснить или спрятать.

–У тебя уже есть студенческий? – я быстро отвернулась от Кирилла и указала на объявление о бесплатном входе для студентов.

–Нет пока, – сказал Кирилл. – А у тебя?

–Есть. Но можем притвориться школьниками. Для них тоже бесплатно, – и когда подошла наша очередь, я сказала кассиру:

–Два школьных, пожалуйста!

–И в каком же вы классе, молодые люди?

–В двенадцатом!

Теперь можно не отворачиваться, можно улыбаться, можно щуриться от ярких лучей! Только что же ему ответить?

Мы вошли в музей и стали бродить по зеркальным залам.

–Здесь уместнее королевские наряды, а не эти обноски, – сказала я: разноцветные шнурки и потрескавшиеся мыски кед казались чужестранцами в богатой обстановке дворца.

–Да мы и так будто король с королевой: делаем, что хотим.

В музее мы пробыли долго. Мы радовались, встречая знакомые по учебникам экспонаты, вспоминали про них что-то интересное, но потом каждый новый зал стал напоминать предыдущий, и мы бы точно заблудились, если бы Кирилл не предложил сбежать.

–В Петропавловскую?

И снова воздух, вода, солнце – простор, где дышится так легко и свободно! Я бы могла провести у набережной Невы всю оставшуюся жизнь, только бы не возвращаться в унылую квартиру, только бы видеть эту лучезарную даль, только бы всегда упиваться той радостью, что изливалась на меня с потоками солнечного света, – той радостью, которой я делилась по телефону. «В душистой тени между царственных лип мне мачт корабельных мерещится скрип» – набираю не глядя, одной рукой в кармане, без ошибок – ответишь?

У Петропавловской крепости взлетел вертолёт. Мы немного посмотрели, как он кружил над бастионами, а потом прошли за ворота. Пусто и тихо было на площади, и даже у палаток с монетами не было ни души. В одном из дворов, чёрный и угрюмый, с топором в руке стоял палач.

–Настоящий?

–Нет.

Палач стоял на деревянном эшафоте. Издали мне показалось, что кто-то расписал эшафот иероглифами, но нет, это солнечные блики играли на пыльной доске. Пустые глазницы палача подтолкнули нас к выходу: ступайте прочь, здесь слишком мрачно, слишком пустынно, это по мне, а вы отправляйтесь туда, где зелень, где люди, где солнце!

–Устала? – спросил Кирилл.

–Да. Или нет. Не знаю.

–Ещё пойдём куда-нибудь?

–Может, на кладбище? К Подгорному?

–Ты слушаешь Подгорного? – удивился Кирилл.

–Нет… Но этот палач мне почему-то напомнил Подгорного… Такой же тёмный и одинокий…

Ехать до кладбища оказалось недалеко. От метро туда вели указатели, но мы, не обращая на них внимания, свернули на пустыри, чтобы срезать путь. Мимо железнодорожных путей, мимо свалок, мимо заброшенных гаражей и сараев – к небольшой дыре в заборе, за которой виднелись кресты.

–И как тут найдёшь могилу Подгорного? – спросила я, когда мы попали на центральную улицу кладбища.

–Встретим кого-нибудь, – предположил Кирилл. Так и произошло: мы увидели ребят в косухах и узнали у них дорогу. Но и без того памятник Подгорного бросался в глаза – столько цветов, фотографий и писем лежало у его подножия. Мы встали, неловко переглянувшись. Нужно молчать? Или что-то сказать? Но что?

Щебетали птицы. Шелестели на зубьях ограды рисунки поклонников. Пахло ромашкой.

–Совсем молодой… – кивнул Кирилл на Подгорного.

–Почему они так рано уходят, музыканты?

–Не знаю. Может, оттого, что там, в их музыке, всё по-другому… А это порой мучительно.

–Почему?

–Потому что жизнь – она здесь, а не там. И вернуться бывает трудно.

–Я, кажется понимаю… Иногда от какой-нибудь песни я будто сама не своя…

–Такую песню надо выключить. Просто выключить.

–А если не можешь? Ведь в песне часть твоей жизни. Песня – то же воспоминание. И если оно дорого, как забыть?

–Не забыть. Отложить. Пройдёт время… И когда-нибудь это будет просто песня.

–У тебя умирал кто-нибудь? – внезапно спросила я и не увидела, а скорее почувствовала, как Кирилл покачал головой.

–У меня тоже нет, – сказала я. – Точнее, умер, когда я была совсем маленькой, – дед. Приехали родственники, и я подумала, что наступил праздник… Мы всегда собирались по праздникам… Так и запомнилось: смерть – это праздник…

Ночью я никак не могла уснуть. В комнате что-то поскрипывало, и было душно. Я вышла на кухню. Кирилл сидел за столом и пил чай. Тусклая лампа почти не давала света, и в углах прятались тени; изломы старой штукатурки напоминали кресты на кладбище. Из недр квартиры доносился кашель хозяйки; слышался запах лекарств.

Кирилл подвинул мне чашку и налил кипятку.

–Здесь пахнет одной из песен «Анчара», – сказала я. – Эта песня пахнет лакрицей. Она такая же чёрная.

–Как это? – спросил Кирилл.

–У многих песен есть запах и цвет. У «Анчара», например, всё чёрное или бордовое, всё какое-то болезненное, мне даже иногда не по себе становится…

–Ох уж этот «Анчар». Не зря я его бросил слушать.

–Как бросил? Что же ты делаешь в фан-клубе?

–Помогаю с сайтом, – хмыкнул Кирилл. – Мы с Админом одноклассники.

Во дворе хлопнула дверь, и эхо закружило по колодцу. Кирилл тихонько постукивал пальцами по столу, а я, размешивая чаинки, вспоминала снежные вихри над тёмной равниной, лучи прожектора в багровом небе, сияние средневековых башен и низкое рычание невидимых волков – одну из последних песен «Анчара».

–Я имена тоже чувствую, – продолжила я, зная, что Кирилл меня поймёт. – Есть имена гордые. Есть тихие. Есть мирные, а есть беспокойные. Есть крепкие, есть мягкие. Есть лёгкие, есть тяжёлые, есть тёмные, есть светлые. И человек, сам того не зная, ведёт себя по имени.

–В смысле?

–Если его называть легко, то он лёгкий. А если твёрдо, то он твёрдый. Надо очень чутко с именами обращаться. Их иногда видно, имена. Вот, например, Алиса. Сизая дымка, шелест ветра в тёмном саду. Только на форуме я Эл… Это что-то совсем другое, что-то… незавершённое. Одна из букв. Тринадцатая в алфавите. Двенадцатая, если в латинском… Просто буква. Буква, с которой начинается слово. Только какое слово? Не знаю… И я иногда забываю, кто я – Алиса, Эл, – забываю, какая, как будто во мне два разных человека …

–Наверное, поэтому у меня и нет прозвища на сайте, – произнёс Кирилл. – Хочу оставаться самим собой.

–Порой это сложнее всего…

Тень от абажура закрывала лицо Кирилла, и мне казалось, что я разговариваю сама с собой.

–А насчёт образов, – сказал Кирилл. – По-моему, я где-то читал про людей, у которых смешанное восприятие: они слышат картины, видят звуки. Чаще всего они видят разноцветные буквы и цифры.

–Но что это – просто особенность этих людей? Или и вправду есть что-то такое, что можно увидеть, почувствовать? Может, всё не так просто, как кажется? И есть что-то такое помимо нас? Есть или нет? Неужели слова весомы и зримы? Не образно, а по-настоящему? Ведь я вижу их цвет… То есть не вижу, а чувствую… Как бы объяснить… Названия месяцев, скажем, все разные. Они идут по кругу, против часовой стрелки. Круг начинается с сентября. Ты видел круглый календарь?

–Нет.

–А он круглый, как часы. Только всё движется против часовой стрелки. Начинается с сентября – там, где на часах девять; внизу, на шести, декабрь. Весна справа, а лето вверху. Все месяцы разные: один серебристый, другой красный… Есть белый месяц, есть серый, есть жёлтый… Есть лёгкие месяцы, есть тяжёлые. Хуже всего низ круга – будто тупик: кажется, что дальше ничего не будет. Но наступает новый год, и время снова идёт, снова тянется вверх, к лету, и как-то живёшь дальше.