А первый питерский день мчал нас вперёд. Забывая поесть, мы бросали монеты в фонтаны, бродили по набережным и смотрели, как небо склонялось к Неве и над синей водой распускалась роза ветров. А потом мы увидели крейсер.

–Какой он тревожный, – сказала я, разглядывая стальную громаду.

–Почему? – удивился Кирилл.

–Как предгрозовые облака. Такого же цвета.

Мы поднялись на палубу. Кирилл остановился у спуска в корабельное помещение:

–Пойдём?

–Лучше не надо… Похоже на спуск в могилу…

–У тебя клаустрофобия?

–Нет, с чего… Ах да, забыла, ты же у нас специалист по диагнозам!

–Не забудь, я не поступил, куда хотел…

Мы возвратились к набережной.

–Как тебе Питер? – спросила я.

–Уже не Москва. Внешне как будто похоже, а потом видишь разницу.

Неужели он научился читать мои мысли?

–Здесь всё по-другому, – продолжал Кирилл. –Москва древняя…

–…будто старушка, – подхватила я.

–…а Питер молодой…

–…и гордый, как воин. Заметил, сколько здесь львов? Как будто они что-то охраняют. Никогда не спят…

–…и глядят на солнце, не мигая.

Мы присели на лавочку. Только сейчас я поняла, насколько устала. У меня болели ноги: видимо, кеды, которые я взяла в поездку, не подходили для долгих прогулок. Эти кеды мне очень нравились, я носила их с разными шнурками: на левой ноге оранжевый, а на правой – фиолетовый. «Зачем так? – спрашивали родители. – Выглядит нелепо…» Но я всё равно не меняла шнурки.

–Пойдём на разводку мостов? Или в другой раз? – спросил Кирилл, поглядывая на часы.

–Лучше сегодня.

Мы скоротали вечер в одном из кафе. Кирилл вдруг начал рассказывать о Николае Первом, о восстании декабристов, об Александре Втором, о революциях; он рассказывал так, словно видел всё своими глазами, и за окном исчезали машины, рекламные плакаты, асфальт; Петербург заполонили всадники и люди в старинной одежде, над площадью разносились выстрелы, гремели взрывы, стучали колёса экипажей. Я слушала затаив дыхание. Мне с трудом давалась история: учебники с их бездушным языком не трогали меня, и я всегда путала имена и даты; теперь, под неспешный рассказ Кирилла, картины прошлого словно живые проносились перед нами – близкие, понятные, правдивые и чарующие, как миф. Может, поэтому я и захотела учиться на мифологическом факультете?

Мы вышли из кафе, когда время перешагнуло за полночь. Синева наводнила город: светлая вдалеке, она казалась особенно густой над золотыми огнями домов. Дворцовая площадь светилась вспышками фотокамер, переливалась велосипедными трелями, махала флагами, разнося по округе смех, говор и гитарный бой, и ощущение праздника жизни, что-то новое, или, вернее, давно забытое старое нахлынуло настолько, что кружилась голова. А может, это усталость давала о себе знать, усталость от радости и впечатлений, от того, что пульс города совпадал с моим, что у меня не было ни прошлого, ни будущего, а только настоящее? Мы уселись прямо на брусчатку и подпевали музыканту в толпе таких же бездомных, как мы. Площадь кружила каруселью вокруг колонны, и стоило только закрыть глаза, чтобы улететь в неведомую даль, где полыхали зарницы под недремлющим оком Александрийского ангела.

Кирилл напомнил о мостах. Карусель нас вынесла к набережной, где плотной стеной стояли зрители. Мы с трудом отыскали свободное место у парапета и принялись ждать, стараясь не замёрзнуть. В небе причудливыми узорами чернели редкие облака; синева растаяла, и даль окрасилась розовой, почти прозрачной дымкой. На реке выстроилась длинная вереница катеров. Молчаливые и спокойные, застыли на берегу бронзовые львы. И природа, и город, и люди – всё стихло, всё замерло в безмолвном ожидании, и лишь в отдалении, подобно биению сердца, мерно стучали там-тамы. В тишине, сочетая небо и землю, вставала громада моста.

Кто-то захлопал, и люди начали расходиться.

–Не помню, куда идти… – сказала я, пошатываясь от усталости. Кирилл взял меня за руку и повёл по Невскому проспекту; замелькали шаги, левый оранжевый, правый фиолетовый. Потом мы очутились в глухом дворике и нажимали на все звонки подряд, пока нам не отворила хозяйка узкого коридора, где тусклая лампа едва освещала двери по сторонам. Кирилл исчез в одной из комнат, а мы шли дальше, и наконец хозяйка открыла последнюю дверь. Найдя в темноте диван, я мгновенно уснула.

***

Утром меня разбудило слабое жужжание. Я открыла глаза и с удивлением увидела незнакомый потолок. Мелькнуло – Питер! Интересно, чем питерский потолок отличается от московского? Наверное, узорами трещин.

Приподнявшись на диване, я огляделась. Сквозь ветхую рогожку, наброшенную на окна, пробивались солнце. Оно освещало широкий, заваленный старыми книгами подоконник и засохшее алоэ в деревянном горшке. В трухе листьев вяло копошилась муха. На батарее пылились тряпки; снизу, вдоль стен, стояли пустые ящики, банки и вёдра. Отовсюду – с истрёпанного покрывала, с отходивших обоев, с грязного половичка у шкафа – кричала бедность.

Когда я заправляла диван, жужжание повторилось – точно, пришло сообщение, я и забыла! «Эл, ты куда пропала? Почему на сайт не заходишь?»

Заметил! И пишет! Мне пишет! Как хорошо, что я не в Москве, как хорошо, что уехала! Иначе б не написал… А может, и написал бы? Он ведь первый подошёл тогда, рядом с учебной частью! И на встрече всё звал играть… А может, потому только, что мы с одного факультета? Но ведь написал же он мне, это ведь я «пропала»! Кирилл тоже «пропал», а пишет он мне! А вдруг он узнает, что мы «пропали» вместе? Интересно, Кирилл кому-нибудь сказал? Вряд ли, такой ничего не скажет… Как всё это странно… Поверит кто, что мы просто так уехали? Но ведь это правда. Взяли и уехали. Просто так.

Я без конца перечитывала сообщение Игоря. Что ответить? Как-нибудь так, чтобы он опять написал, чтобы захотел ответить… Куда я «пропала»? «Я вернулась в мой город, знакомый до слёз, до прожилок, до детских припухлых желёз» – вот куда! Мы только вчера уехали, а ты уже пишешь, ты заметил!.. Подольше б не возвращаться, чтобы ты писал… Вдруг, когда я вернусь, ты перестанешь писать? А так – будешь, ещё несколько дней… Кстати, о времени… Половина девятого. Тихо как; наверное, другие жильцы спят или уже разошлись. Можно пробраться на кухню… и приготовить чай…

Я впервые попала в питерскую квартиру и теперь, сидя на кухне, с интересом осматривалась. Среди обшарпанных стен и ржавчины рукомойников встретились прошлое и будущее: на старинной печи стоял пластмассовый чайник, осколки глазурованных изразцов были наполовину закрыты ярким плакатом, под потолком угадывалась замазанная краской лепнина, стиральная машина отражалась в высоком, прислонённом к стене резном зеркале – благородное достоинство нищеты и небрежность роскоши прятались в этой загадочной петербургской квартире.

На кухне появился Кирилл. Мы наспех выпили чай и вышли в длинный коридор с его тумбами и антресолями, с его коробками и пакетами, где всё пространство казалось сгорбленным.

–Детки, купите мне арбуз, – вдруг зашевелилась чья-то тень. Со стула поднялась хозяйка, усталая, понурая – мы не сразу увидели её среди хлама. Она с трудом держалась за стену и протягивала нам деньги. Кирилл от денег отказался – ему тоже стало жалко хозяйку, такую сиротливую в этой большой и нелепой квартире. Мы поспешили на улицу. За углом оказались торговые ряды. Пока Кирилл бегал с арбузом обратно, я проверила телефон. Пока ничего. Пока?

–Давай отдам половину за арбуз, – предложила я, когда Кирилл вернулся.

–Не надо, – он помотал головой.

–Надо. Пусть это будет от нас, ладно? Поровну.

–Питер – поровну. А это – не надо.

–Наверное, грустно стоять на вокзале и искать жильцов… И возвращаться в квартиру, где так одиноко.

–По-моему, кроме нас у неё сейчас никого, – сказал Кирилл.

–Да, в моей комнате было пусто.

Мы пошли по Невскому проспекту. Позолота домов ослепительно сверкала на солнце.

–Давай сочинять стихи? На память о поездке?