Вдруг в коридоре раздались весёлые голоса, и к нам ввалилась компания молодых людей – три юноши и девушка. Они заслонили челноков и принялись раскидывать вещи по полкам. Их появление растормошило нас, и мы тоже оживились, заговорили, задвигались.

Ребята были из Украины; они уже посмотрели Москву и теперь ехали в Питер. Мы быстро перезнакомились, и когда поезд, постукивая и поскрипывая, неторопливо набирая ход, полз по вечерней Москве, уже вовсю распевали песни под гитару, на которой играл белобрысый юноша, самый старший из их компании. Мы пели украинский рок, русский рок, зарубежный рок и чувствовали, что мыслим на одном языке. Спать собирались нескоро – да и какой сон, когда тебе семнадцать и ты едешь в Питер! Но и в самый разгар веселья, в минуты общего безудержного смеха я подчас замечала какое-то необъяснимое выражение на лице Кирилла. Он был замкнут, и чем больше старался вести себя как все, тем сильнее бросалась в глаза его отстранённость. Оказалось, он тоже умел играть на гитаре, но голосом сильно уступал белобрысому и потому всё больше слушал, чем пел, и тогда его взгляд застывал; Кирилл будто забывал, где находится, и уходил в свои мысли. Ему не было скучно, нет, он отвечал, улыбался, но наш разговор не занимал его, хотя и не вызывал неприязни.

Когда в поезде притушили свет, а челноки вопреки нашему концерту давно спали, подошла рассерженная проводница: «Горланите! Совесть-то надо иметь!» Белобрысый с готовностью спрятал гитару: его клонило в сон. Проводница скрылась, и началась возня, кто займёт верхние полки; ребята толкались рюкзаками и хохотали. Белобрысого оттеснили, и он, беззлобно ругнувшись, привалился к столику и захрапел. Нижние места уступили нам, девушкам. Кирилл сел у меня в ногах. Мерцали лампы, и в их тусклом сиянии белели пылинки. Стало прохладно. Кирилл дал мне свою ветровку. Вагон плавно покачивался и скрипел. Я уснула.

Проснулась я от слепящего солнца. Тоненькие занавески были до половины подвёрнуты, и жаркие лучи, вспыхивая, озаряли стены купе. Кирилл спал сидя, обхватив свой рюкзак и чуть свесившись над проходом. Девушка и белобрысый, с ногами забравшись на лавку, перекидывались в карты; их друзья мирно посапывали на верхних полках. Челноки на боковых местах тоже спали. Я взглянула на часы – скоро будем в Питере.

Я села. Что-то мягко упало на пол – ветровка. Я подняла её и набросила на плечи Кирилла. Он мгновенно проснулся, выпрямился – ветровка съехала на сиденье – и огляделся.

–Хочешь прилечь?

Кирилл помотал головой. На его щеке виднелись лиловые следы от рюкзака.

Я подвинулась к окну. Под бескрайним голубым небом роились островки пышной растительности: ближние мелькали так быстро, что глаз не различал ни кустов, ни деревьев, ни трав – сплошная зелень. За нею, испещрённые бороздками, простирались золотистые поля; проносились речушки, деревни, станции. Вдалеке, над полосой леса, застыли высокие облака. Радостно было от этой привольной картины, и хотелось скорее на воздух.

Но вот стали появляться заводы и склады; потянулся забор, за которым угадывались городские дома. Всё в вагоне зашевелилось: хлопали сиденья, стучали двери; челноки, переговариваясь, тащили баулы к выходу.

–Вы где остановитесь? – спросил белобрысый, надевая кепку. Мы с Кириллом переглянулись: до сих пор нам не приходило в голову, что придётся искать жильё.

–Впишитесь в общагу, – посоветовал белобрысый. – Или снимите угол, как мы, например.

На Московском вокзале мы попрощались: ребята отправились по своему адресу, а мы с Кириллом зашагали вдоль платформы. В этот ранний час встречающих было мало; кто-то держал в руках плакаты «Сдам комнату» или «Квартиры посуточно».

–Что будем делать? – растерянно спросила я.

–Рискнём.

Мы наудачу подошли к первой встречной женщине. Она сдавала места на ночлег в бывшей коммуналке. С надеждой, уговаривая робко и одновременно настойчиво, она сбавила цену, и мы оплатили два места. Женщина продиктовала нам адрес и осталась у поезда, а мы пошли дальше. Платформа понемногу опустела, и казалось, будто на всём белом свете стало безлюдно и тихо.

–Заглянем в «Рок-палас»? – спросил Кирилл.

–Что это?

–Магазин неподалёку.

–Значит, туда первым делом.

–Это вторым. Первым делом всё-таки Питер! – Кирилл распахнул ворота Московского вокзала, и Питер подхватил, завертел нас в потоке людей и машин, перебросил через площадь и понёс вдоль проспекта. Тут только мы вспомнили, что магазин, конечно, ещё не открыт. Тогда мы зашли в круглосуточное кафе и сели у окна.

Я посмотрела на улицу. Как, в сущности, всё это пока напоминает Москву: те же пробки на дорогах, те же ранние посетители, которые наспех перекусывают и бегут по своим делам… Что-то же должно отличаться? Что ждёт нас на улицах этой, но уже северной, столицы?

Я поглядывала то в окно, то на Кирилла, который по-прежнему держался немногословно. Поначалу я боялась, что он жалеет о поездке или тяготится моим присутствием – в компании он казался оживлённее – но редкие слова его были приветливы, и я успокоилась. Бывают люди закрытые, которые не решаются всё время показывать своё доброе расположение, – только теперь я стала догадываться, что Кирилл был именно таким, что ему стоило больших трудов поддерживать разговор, в силу ли своего характера, привычки или обстоятельств жизни, не знаю… Но очень скоро его молчание перестало меня стеснять, и вновь, как тогда, в жарком московском дворе, я почувствовала, будто наши мысли смешались и стали общими. Кирилл располагал к себе своей сдержанностью, спокойствием; он сидел неподвижно, и мне захотелось его нарисовать. Я любила разглядывать лица, любила угадывать в них проявления внутренней жизни, улавливать то неуловимое, что одно может рассказать о человеке. Часто дома, по памяти, я пробовала рисовать знакомых, но у меня ничего не получалось. Незаметные промельки души, такие живые на лице, становились карикатурным на бумаге, и приходилось выкидывать свои наброски.

Когда чай был выпит, а магазины открылись, мы отправились в «Рок-палас». Кирилл долго разглядывал витрину, но так ничего и не купил.

–Мечтаю о кольце, – пояснил он. – Только не найду подходящее.

–Хочешь, я тебе подарю? В виде льва? – спросила я. У меня дома в ящике стола лежало крупное кольцо из нержавейки – я уже и забыла, откуда оно там взялось. Я думала сама носить это кольцо, но оно спадало.

–Покажу, когда вернёмся, – пообещала я.

Мы вышли на Невский, прямой, как стрела, проспект. И вдруг, неожиданно, от свежести ли ясного дня, от невиданного простора или от свободы, юности и ожидания чуда – меня охватила внезапная и всепоглощающая, какая-то новая, немосковская, радость; хотелось не просто идти – бежать, лететь по проспекту, запоминая каждое мгновение этого дня. Я улыбалась и была уже не та, что ехала сюда, а другая, новая, у которой не было ни прошлого, ни будущего, а только настоящее, и жизнь моя начиналась каждый миг с каждым шагом по Петербургу.

–А правда, что одна половина Невского всегда на солнце, а другая – всегда в тени?

–Пойдём по солнцу.

И мы пошли. Сколько всего было вокруг! Скульптуры, лепнина, барельефы, переходы, подземка, фонтаны, кафе, скверы, парки, и каналы, каналы, каналы! Глядите, глаза, идите, ноги! Память, не забудь ничего, забери с собой и этот прозрачный воздух, и красочные мосты, и катера у набережных, и сиянье дворцов, и парадные флаги, и оживлённых прохожих, и лёгкую, едва заметную улыбку немного усталых глаз – всё, всё забери, всё сохрани, ведь однажды ты сможешь помочь и мне, и ему – и другим!

Мы шли и шли по прямому, как стрела, проспекту, пока не свернули в объятия Казанского собора. Там, в тени колонн, к нам привязалась бойкая продавщица экскурсий. Обзорная поездка? Петергоф? Кронштадт? Ораниенбаум? Прогулка на катере? Что-то другое?

–Петергоф?

–Давай напоследок, перед отъездом…

–А денег хватит?

–Будем голодать. Мы же теперь студенты!

Мы не замечали ни времени, ни расстояния: шагали, шагали, шагали, и могли так пройти всю планету, не чувствуя усталости. Мне стало легко и свободно с Кириллом, да и он заметно оживился, хотя оставался немногословен, так что иногда казалось, будто я одна, а рядом отражение, которое говорит, если говорю я, и молчит, когда я молчу. Или это я была его отражением и сама повторяла за ним?