– Что ж тут непонятного, наследуем мы не только дома и должности, но и идеи, и конфликты. Хочешь тут или не хочешь, у крови память долгая. Ты один у родителей?

– Да… нет. Ещё сестра. То есть, вообще-то не сестра, а племянница, так уж у нас получилось с возрастом. Сестрой мне была её мать, которую я, понятно, никогда не видел, мама родила её в далёкой юности и отдала на удочерение, у неё тогда были сложные времена. Отец, когда услышал эту историю, решил разыскать… Ну, Дэвентри оба, как оказалось, умерли, Мэрси росла в приюте. Отец убедил мать, что надо её забрать, вот так и получилось, что племянница, но как бы сестра.

– Хорошо… Ну, у нас бы так не сказали, у нас иметь дочь – это, считай, ерунда, значимо только в том плане, что через неё с кем-то породниться можно. Но у вас-то не так. Это хорошо, когда у родителей ты не один, и если с тобой что случится – жизнь твоя пострадает или честь – им будет, кем утешиться, не останутся без помощи.

У Гидеона имелись определённые сомнения, что легкомысленную глуповатую Мэрси можно рассматривать как утешение и поддержку, но говорить об этом не стал. Это было тяжёлой темой. Мать всякий раз, как заходил разговор о каких-то проблемах с Мэрси, винила себя – что когда-то бросила её мать, что за все эти годы не нашла смелости попытаться что-то разузнать о её судьбе, закрыв для себя тот период жизни, словно ничего не было – и её, получается, не было тоже. И ничего, что как раз у матери Мэрси жизнь сложилась вполне успешно, она получила прекрасное образование, работала, создала семью, а в её и её мужа преждевременной смерти уж точно нет вины её биологической матери.

– Ладно, будем надеяться, сумеете вы все выбраться отсюда до того, как всё окончательно рухнет в преисподнюю. А мы? Ну, нам куда выбираться… Это наша преисподняя, как ни крути. Ничего, такой поворот, знаешь, к лучшему. Всё одно жизнь – медленное гниение в ожидании своего часа. Просто разнести себе череп – грустнее вариант. Здесь, так понял я, посвободнее насчёт этого вот… Вдруг да найду себе кого, хоть натешусь перед смертью. Вполне, как ни посмотри, выигрыш.

Не верилось, что это те же подземелья, которые вызывали у неё такую тоску и отчаянье. Хурры, может, не преуспели в создании памятников архитектуры, которые можно б было показывать туристам, но к основательным, на века, утилитарным постройкам у них имелся природный талант. По новому госпиталю сновали деловитые раннята, раздавая больным очередную порцию отвара, служащего здесь, увы, ввиду скудости ресурсов, главным средством детоксикации и самым доступным противовирусным, несколько мешков сухого сырья силами местных ребятишек было заготовлено практически в считанные минуты – трава растёт во многих огородах, Миу организовала сбор.

Аскелл, Галартиатфа и часть его людей, Алварес и Схевени руководили эвакуацией сверху, быстро и технично поделив город на районы и препроваживая жителей каждого района к ближайшему для них входу в туннели – многие из них специально были раскопаны для этого. Альберт и остальные действовали уже внизу. Непостижимо, как, но им удалось свести к минимуму неизбежно ожидаемый хаос паники, давки, дезориентации и истерик. Дайенн из госпитального туннеля наблюдала за нескончаемым людским потоком – мужчины, гружёные тяжёлыми мешками, женщины с детьми на руках, ловко снующие в толпе солдаты подхватывают падающих и мешкающих, помогают тащить особенно тяжёлое, раздают затрещины подросткам, под шумок пытающимся карманничать. Неужели на всех хватит тех домов, в которых ютились они тогда, толпой полумёртвых пленников с базы? Невероятно, Новый Рувар возвращается в Рувар Старый…

Гроумы от «грузовых» ходов таскали мешки и корзины с провизией – эвакуация складов. Матап истово восхищался Фимой и Миу, сортирующими их быстрее, чем они приносили.

– Это ж силища какая! А Фима ещё и ранена ведь… Что и говорить, не ценят хурры своих женщин, мы-то умнее в этом, у нас бы Фима непременно какой-нибудь начальницей стала… А то и Марги, а чего ж нет?

– Ты, Матап, никак, влюбился? – усмехнулся Даур.

– А я почём знаю? – вздёрнул подбородок Матап, – может, и влюбился! А чего ж тут странного? Сестра моя хурром не погнушалась, может быть, и я такой? А только если хочешь сказать сейчас, что ничего мне не светит, так это я и сам понимаю. У неё Галартиатфа вон, а до него не то что мне, а любому тут куда уж… А вообще молчи ты, Даур, плоско ты мыслишь, сразу и влюбился… Уважаю я её, это первее. Ты б не зубоскалил, а вон возьми-ка да те корзины отнеси к Дайенн в госпиталь, больных-то, чай, уже кормить пора…

– Очень уж ты, Матап, оборзел и раскомандовался, – пробурчал Даур, но пробурчал как-то одобрительно.

Миу, старавшаяся поберечь раненую подругу, раз уж сама она себя не бережёт, усадила её за опись, а сама составляла друг на друга мешки и корзины, но попутно, конечно, мучила подругу расспросами.

– Фима, что ж ты такая, а! Видишь же, я от любопытства сейчас лопну! Ну!

– Что – ну?

– Кусну! Будто я не знаю, ты с Галартиатфой два раза уже была, ну так… какой он? Как это вообще? Ай! Будто начала уже подруги стесняться!

– Ну, если скажу – лучший на свете, это для тебя ответ будет?

– Ну другого-то я услышать и не ждала… Ай, будто у тебя сравнить есть с кем… Ну, ну! Замужние подруги, бывает, друг другу такие ужасы рассказывают, а ты мне хорошее рассказать не хочешь? По сложению-то он вроде такой, стройный, наверное, тело у него красивое? А ты… а ты с ним делала чего-нибудь? Я ж сколько тебе рассказывала, чего мне маменька рассказывала, ты ж сроду сопела и отворачивалась, поди, и не запомнила ничего… Ну так я ещё повторю, не поздно ещё… Ай! Чего дерёшься!

Сколько раз уже суета, загруженность приходилась кстати, отвлекая от мыслей, которые необходимо было отложить куда-нибудь на потом. И если б в одном только проклятом Аскелле было дело. Тут и за время её отсутствия успело кое-что произойти. И от того, как походя об этом сообщили – ну случилось и случилось – было ещё более не по себе. Ну не делать же событие вселенского масштаба из того, что раскрыли очередного предателя. Раскрыли, получается, благодаря ей, её разговору с Танафаль, который проходил, естественно, посредством Забандиакко, а как бы ещё. Танафаль-то оказалась не беременна. А Забандиакко, даром что мужик простой и в разного рода интригах опыта не имеющий, быстро сообразил, к чему это муженёк так внезапно загоношился. Да, так уж получается, теперь не только базовские не выпускают никого из города, но и свои, городские, тоже.

Дайенн не знала, как к этому относиться. Человек, намеренный сбежать из осаждённого города и бросить женщин и детей своей семьи, не может вызывать сочувствия. Даже если верить, что он действительно не побежит к базе, не отдаст всё скоробчённое добро на пушки, которые завтра направят на Рувар. Но на вопрос, не ею, впрочем, заданный, не жестоко ли лишать перебежчика жизни, Галартиатфа ответил, что может предложить вариант оставить его в тюрьме – пусть примет на себя грядущую любезность базовских, вдруг да уцелеет под обломками? Танафаль по своему вдовству не проронила ни слезинки.

Оставалось ждать… быть может, скоро всё закончится. В огне, льющемся с неба, в воде, подступающей из глубин. Выдержат ли, укроют ли их своды старого города, или станут братской могилой? Уснуть, даже когда уже всё угомонилось, отгремела тазами Миукарьяш, убирая за тяжёлыми больными, притушили светильники и заняли свой пост бессонные стражи – Рефен и Эльгард, Дайенн не могла ещё долго. Завтра, быть может, их последний день…

– Нормально так вдарило, – проговорил Забандиакко, наблюдая за сыплющейся с потолка струйкой песка, – над нами прямо разорвалось…

– Шпиль бы не повалило… – проговорил кто-то рядом.

– Шпиль повалить не так просто, – отозвались с другого конца площадки, – сам в постройке участвовал, гарантирую.

– Что шпиль ваш, когда нас всех тут заживо похоронят? – в новом голосе, даром что мужском, послышались явственные истеричные нотки, – там камня на камне, небось, не осталось, и здесь не останется. Сами себя в могилу загнали…