– Я всё же думаю, это самое лишнее, что сейчас можно делать – усугублять и без того мрачный настрой, отдаляясь, оставляя себя в одиночестве. Я понимаю вас, хотя сам и не испытываю подобного, разве что, в куда меньшей степени.
– Подобного?
– Для вас это очень болезненный вопрос – законность ваших действий. Как для полицейского и как для минбарки. Но иногда трудности оказываются более трудными, чем те, к которым мы себя готовили.
– Ну, я вовсе не готова полагать, что меня удерживают здесь силой, – она болезненно усмехнулась, – мои коллеги, или неодолимые обстоятельства.
– Вам было бы спокойнее, если б это было так?
– На самом деле, нет. Потому что… потому что даже если бы нас здесь не было – тилоны всё равно прилетели бы, испытания машины всё равно бы начались, люди Галартиатфы, наверное, тоже всё равно бы пришли… А вот пациентам госпиталя, скорее всего, некому бы было помочь. Не было бы лучше. Только вот… только вот не может мне быть спокойно, когда на меня смотрят так…
– Так, как будто от вас что-то зависит, как будто вы… ведёте? Ну, в какой-то мере так смотрят на нас всех. Не переживайте, вы ничего не можете с этим поделать. Таковы эти люди. В общей массе и в основном они, конечно, вам не доверяют, вы чужачка, а простые хурры не привыкли к чужакам и знают о них больше сказок, чем правды. Они вас боятся… но страх здесь сопутствует понятию силы. Вы пришли из космоса, вы знаете много больше, чем они, вы… имеете смелость. Ту смелость, какой у них тут исторически не было.
Это было, откровенно говоря, несколько шокирующе.
– Смелость лечить больных?
– Сами видите, в какой-то мере и это тоже. Но вообще – успокойтесь, ведёте не вы и не я, ведёт Галартиатфа. И в общем-то, ему самому это… не так чтоб нравится. И тем более не нравится Алваресу и Схевени. Они предпочли бы… большую классовую сознательность, а не подстраивание под обстоятельства, стадо, просто идущее за сильной личностью…Но они именно таковы пока, через ступени эволюции трудно прыгать. Что же теперь, отказаться быть для них этим символом? Думается мне, если в результате этого выступления хоть что-то изменится к лучшему – то и хорошо.
– А если – к худшему?
– Честно говоря, и я боюсь того же. Боюсь, что у отряда Галартиатфы не слишком много шансов, при такой разобщенности и инертности масс. Но это, опять же, не ваша и не моя вина. Это именно что не наша война – не мы её начинали, и в общем-то, и остановить её, думаю, не в нашей власти. Но если вы действительно верите, что всё не случайно… Ведь зачем-то судьба привела нас сюда? Думаете, просто для того, чтоб мы прошли мимо и ничего не трогали?
Она присела, теребя в руках пакет с капельницей – их осталось так мало… Всего осталось так мало, и не хочется думать, что будет, когда кончится всё, совсем. Подвозов-то не ожидается.
– Не знаю. Честно, не знаю. На самом деле, я ведь на Ранкезе… ничего не трогала… почти… Мне просто, наверное, надо всё это как-то пережить, осмыслить, Ви’Фар. Слишком многое за последнее время… изменилось, пошатнулось…
Она сама понимала, о чём именно речь, лучше, чем ей бы хотелось, и потому довольно быстро свернула разговор и ушла, сославшись на дела, которые её, действительно, ждали, но главным было то, что даже мыслей своих показывать ей не хотелось. Это тоже то, с чем ей просто предстоит справиться. Иногда кажется, что вечность прошла с того дня, как она совершила эту позорную ошибку, позволив увезти с Ранкезы и себя, и Дэвида, и детей. Тогда ведь ею тоже двигало желание сбежать от того, что казалось ей… не то чтоб неправильным, но сомнительным, незаконным, просто тем, в чём она не должна участвовать, даже молчаливым наблюдателем. «Твоё стремление к законности и порядку тебя когда-нибудь убьёт», – сказал ей как-то Альтака. И вот теперь они снова почти в таких же условиях, мира на грани бунта, пусть пока в мелких масштабах… Но кто знает, каковы могут стать эти масштабы вскоре? И может быть, это означает, что теперь она не должна бежать… Конечно, ситуация иная в корне, Имару и Илкойненасу она может доверять, дело не в этом. Наверное, это действительно какой-то странный экзамен для неё, но смысла его она пока не видела…
И конечно, она не могла не испытать, при виде Илкойненаса, тихой и сумасшедшей радости. От того, что он жив, цел и невредим, она наконец видит это воочию. От того, что это было первым шагом, первой вестью того, что они не потеряны здесь, как ей порой, в чёрные минуты, уже начинало казаться. От того, что… присутствие ещё кого-то из коллег воскрешало атмосферу той, нормальной жизни, что в условиях такой зыбкости и неопределённости было просто целительно. От Алвареса и Схевени – ну да, тяжело это говорить – в этом плане не очень много было пользы. Илкойненас собирался остаться здесь – Химанторек проинструктировал его настолько подробно, насколько возможно, чтобы он мог настроить аппаратуру и в дальнейшем использовать её, а значит, ей всё же будет легче. Теперь она могла уже с уверенностью сказать, что даже если бы ей предложили – в обратный путь на «Квинрас» Имар мог взять двоих, максимум троих, больше в кабине не поместится – она не полетит. Потому что это всё же будет означать бегство. Будет означать, что она, не веря в успешный исход дела, старается держаться поблизости к кораблю, который, если что, имеет надежды успеть стартовать. Правильнее всего будет в первую очередь отправить детей. Хотя, это не однозначный вопрос, может быть, лучше переправить хотя бы кого-то из пациентов, с оборудованием «Квинраса» у них всё же будет больше шансов… Но как выбрать, среди всего огромного количества?
У Имара, впрочем, были свои соображения. Он прилетел главным образом за Матапом. И был мягко говоря удивлён, встретив решительный отказ. То есть, прежде Матап и решительность не очень хорошо сочетались. То есть, по правде и сейчас не очень. Но парень, зримо волнуясь, старался смотреть ему прямо в глаза. Старался, хотя видно было, мучительно не хотелось – боялся, что по глазам будет видно его колебание, его неуверенность и страх.
– Нет, я не полечу. Я останусь здесь. Не вперёд женщин и детей. Кого угодно из них, я останусь.
– Матап, прекрати глупости. Меня послал твой отец персонально за тобой. Сам понимаешь, ты нужен ему там и живой.
– Заберёшь позже. Мы же все отсюда выберемся. Так или иначе. Но это неправильно, если меня заберут первым. Совсем неправильно и… позорно.
– Матап!
До этого Имар не мог припомнить, чтоб видел Матапа вышедшим из себя. В общем-то, при его рассеянности и вечной наполовину погружённости в свои мысли это было для него нехарактерным явлением. Раздражение обычно вызывал сам Матап у окружающих.
– Нет! Отец прислал… хорошо… вот он я, живой… Ну какая разница, заберёте сейчас или позже? Что вы, прямо сейчас стартовать собираетесь?
«Боится, что если Имар продолжит настаивать – он поддастся, – мелькнуло в голове у Дайенн, – поэтому хочет оборвать разговор… Интересно, а в самом деле – возможно такое, чтобы «Квинрас» сразу стартовал, как только Матап ступит на борт? Нет, конечно нет, большую часть команды составляют наши…»
Даур и Вибап присоединились к убеждениям Имара, впрочем, в голосах их было не настолько много энтузиазма, сколько следовало. Может быть, ввиду некоторой обиды, что привилегированное положение Матапа позволит ему выбраться отсюда первым, может быть – даже внутренне гордясь им.
– Да отстаньте вы все! Я сказал! Хватит уговаривать! Я что, маленький? Сколько сами говорили – не всё отцу за мной ходить! Не пойду и всё! Не мужчина я что ли уже совсем?
– Матап, ты мужчина и сын. Хватит, поупрямился и пошли. Другое время найдёшь для семейных споров. Дай отцу хоть второго ребёнка живым увидеть. Без Талик теперь ты старший.
Вот это, наверное, было подобно обрушившимся сводам.
– Талик – что?!
– Погибла, в бою с силами Маргуса, защищая Ранкезу. Один ты теперь, сын одного отца и одной матери.
– Талик… – Матап пошатнулся, прикрыв глаза ладонью, – бог великий, Талик, Талик… Как так, как она могла погибнуть? Маргус проклятый…
