Наверное, вся наша жизнь – это вереница зеркал. И мы сами – всего лишь отражение в чужих глазах. Сложно не запутаться в этом лабиринте. Сложно не потерять себя настоящего.

Тьма вливается в меня, заполняет изнутри, я уже не тот, кем был утром. Это какое-то другое существо. Не человек. Не зверь. Тень.

Первые дни прошли спокойно. Я наслаждался уединением, слушал музыку, выбирался на пробежки по лесным тропам, читал, в общем, вел праздную, но приятную жизнь.

Что касается ночных кошмаров… Без них не обходится ни одна ночь. Я все еще просыпаюсь от собственного крика и почти никогда не могу вспомнить, что именно снилось.

Позапрошлая ночь не стала исключением. Пришел в себя от грохота выстрела, который долго отдавался в ушах тревожным эхом. Чтобы успокоиться, сходил на кухню, выпил воды. Сидел за столом и смотрел в окно, на косые струи дождя, хлеставшие по стеклу, пытаясь убедить себя, что это был всего лишь гром. Поднялся, сварил кофе и приготовил завтрак. Есть совершенно не хотелось. Кое-как одолел половину порции и вновь уставился в окно. Гроза все не заканчивалась, словно небеса решили взять реванш за двухнедельный зной. Быстро стемнело, хотя в это время занимается рассвет. Молодые деревца гнулись под порывами ветра, дождь остервенело бил по крыше, холодильник внезапно умолк – отключилось электричество. Я медленно и без удовольствия цедил остывший кофе. Плечо вновь заныло – эхо выстрела пробудило дремавшую боль. Что-то происходило, но я не мог сказать, что именно.

И тут, словно кадр из фильма, всплыло воспоминание – луг, проливной дождь, пепел над головой. Я давно не думал об этом дне. Или старался не думать. Холодный взгляд Айзека. Выстрел. Боль. Все эти образы слились воедино. Давняя история, которая невидимой, но крепкой нитью тянулась из прошлого. Я надеялся, что она оборвалась. Видимо, рановато было испытывать радость по этому поводу.

Я уже не различаю, где заканчивается боль физическая, и начинается душевная. Перед глазами проносится вереница прошлогодних событий – я снова и снова проживаю их. Снова испытываю вину, отчаяние, скорбь. Блуждаю среди зарослей, не видя выхода, а за мной медленно, но настойчиво, следует вода, темная и холодная. Она поднимается все выше и выше, и вдруг я понимаю, что оказался в ней по колено.

Сколько прошло времени? Трудно сказать. Бросаю взгляд на часы – но цифры ничего не говорят. В доме светло, вернулись привычные признаки жизни – холодильник, едва слышное гудение счетчика, будильник Августа мигает красными нулями. Стряхиваю оцепенение, выхожу на крыльцо, опускаюсь на ступеньки, бессильно приваливаюсь к перилам. Что происходит? Мой мозг ищет ответ – и не находит. Это пугает.

Вчера я смог заставить себя заняться хоть какими-то делами.

Сегодня – нет.

Ночь была паршивой. Я так и не смог уснуть. Только начинал задремывать, как внезапно вздрагивал, и меня выбрасывало в реальность. К утру я оказался во власти иррационального страха, совершенно необъяснимого. Сполз с кровати и сидел на полу до рассвета, обхватив плечи руками. Сердце гулко стучало в груди, громом отдавалось в ушах, я пытался остановить происходящее усилием воли, но так и не смог. Когда солнце заглянуло в дом, прошел, пошатываясь, на кухню, выпил воды. Наверное, я вырубился прямо за столом – подняв голову, увидел, что пятна света на полу сместились. Машинально взглянул на часы – кажется, был полдень. В голове все смешалось, я уже не понимал, когда это началось, и как долго я пребываю в таком состоянии.

Я не был голоден, но все-таки сделал бутерброд. Откусил дважды, пожевал и отложил, не ощутив вкуса. Выпил воды. Снова посмотрел на часы, но забыл, сколько было времени, когда пришел в себя. Цифры больше ничего не значили.

Я оказался внутри какого-то кокона, в котором ничего не было, кроме боли и страха. Когда второе отступило, осталась только боль. И тут-то под моими ногами и разверзлась та самая бездна. Она манила, обещая спасение, и я послушно шагнул в нее. Боль действительно утихла. Меня охватило безразличие. Стало все равно, что творится там, снаружи. Мир в этот момент просто перестал существовать. Я повис во тьме, никаких ощущений не осталось. И в первые мгновения это было даже приятно, но потом начало пугать. С трудом вынырнув на поверхность, обнаружил себя сидящим на полу в своей комнате. В окно вливались теплые золотые лучи вечернего солнца. Я почувствовал их живительное прикосновение, но это длилось недолго. Свет сменился на тревожный багровый, а потом и вовсе погас. С ним растаяла и надежда выбраться из этого оцепенения.

Не знаю, сколько я так просидел. Часы? Дни? Недели? Вскоре я перестал понимать, где заканчивалось мое существо и начиналась бездна. Границы размылись. Я больше ничего не контролировал. Мне бы позвать кого-то, но это было непосильной задачей – встать, взять телефон, произнести вслух слова «Мне нужна помощь!». Я лишился и воли, и голоса. Оставалось только слушать собственный крик, который раздавался где-то в груди. Так уже было год назад. И я помню, к чему это привело.

– Старики говорят, что судьбы людей сплетены в веревку и пристегнуты к спинам как поводья. Каждая нить – это событие, которое так или иначе повлияло на жизнь, это люди, которые изменили наш путь. Со временем веревка расплетается, нити обрываются одна за другой, пока кто-то не возьмет и не перережет их одним махом, – она делает резкое рубящее движение небольшим ножом, – Раз, и все, ничто больше не держит человека в этом мире. Его душа свободна, и он может улететь куда угодно.

– Даже к звездам? – спрашивает мальчишка, которому на вид лет семь. В его черных, как спелая смородина, глазах светится живое любопытство. Он сидит рядом с матерью у открытого очага.

– Да, даже к звездам. Хотя, казалось бы, что его там ждет? Только небесные звери да одинокая лунная девушка.

– Но ведь там еще и река. Я бы так хотел оказаться на ее берегах! – мальчик подтягивает ноги к груди, обнимает колени и мечтательно глядит в огонь.

– Тебе пока не следует об этом задумываться. Пройдет много-много лет, прежде чем ты достигнешь ее берегов, а пока не смей так говорить, слышишь? – мать наклоняется к сыну и строго грозит пальцем.

– Но если я заблужусь, ты ведь сможешь меня спасти, правда? Ведь твоя сила – в реке, значит, и та, небесная, в твоей власти. Вода ведь тяжелее звезд! И тебе ничего не будет стоить повернуть ее вспять, да?

Мать награждает сына легким подзатыльником, старательно пряча улыбку, потом снова берет в руки нож и продолжает скоблить шкурку зайца. Нож небольшой, с удобной рукояткой из березового капа, с остро отточенным лезвием, тускло поблескивающим при каждом ее движении.

– Вот вернется брат, и я расскажу ему о твоих глупостях.

– Нет-нет, пожалуйста, не говори, – мальчик испуганно моргает, для него нет большего позора, чем прослыть любителем сказок в глазах старшего брата, взрослого воина.

– Так и быть, ничего не скажу, только обещай вести себя, как положено, – помолчав, она добавляет, – И не следует вслух говорить о моей силе, это хвастовство, духи предков такого не любят.

Мальчик, который был готов выпалить следующий вопрос, сразу прикусил язык. Он прекрасно знал, чем может обернуться недовольство духов. Дед часто рассказывал, какие именно наказания настигали тех, кто имел наглость бросить им вызов – кара была неотвратимой и суровой. Даже самые искусные и хитрые воины не могли ее избежать. Рано или поздно, они начинали горько раскаиваться в содеянном, вновь и вновь возвращаясь к моменту, когда перед ними стоял выбор – потешить самолюбие или преклонить голову перед духами. После рассказов деда внук долго не мог уснуть, прокручивая в голове услышанное – ему казалось несправедливым соотношение наказания и проступка, ведь порой даже за малейшую провинность духи обрушивали на несчастных обитателей их мира весь свой гнев, копившийся, видимо, веками. Картины, которые рисовал дед, пугали – звезды скатывались с небес, шипя и рассыпая искры, светило же, наоборот, исчезало, и на земле воцарялась вечная тьма, время от времени разгоняемая всполохами холодного огня, который порой охватывал почти весь небосвод; из рек пропадала рыба, из леса – живность; мир сковывал мороз, от которого раскалывались стволы столетних лиственниц; и все это могло произойти от одного-единственного неосторожно брошенного слова. Наверное, это слово и переполняло чашу терпения духов, становясь последней каплей. Как иначе объяснить их бездействие после грехов, о которых взрослые говорят только шепотом? Мальчик еще толком не представлял себе всю их тяжесть, но не раз слышал, что люди могут сотворить друг с другом. Страшные времена, нужно бояться людей, а не зверей, недовольно бурчали старики. Хищник пощадит человека, если сыт; человек человека – никогда.