– Есть ли уточненная информация по найденной… – здесь я замялась, не зная, как мягче выразиться в присутствии непосвящённых, – … девушке?

– Не, – вальяжно откинулся на бортик тигр, – до посадки на паром мне не звонили. А сейчас связи нет, здесь обычно телефон не ловит.

– А сколько нам ещё плыть? – да, на континенте я ни разу не была, это моя первая поездка. И терпение во мне на исходе, нервы и так натянуты в дрожащие струны.

– Ещё минут сорок, – и, заскучав со мной, бета снова переключился на молодых тигриц.

Паром высадил нас у серой гранитной набережной. За время плавания испортилась погода, и теперь свинцовые тучи вместе с унылым камнем давили тяжелым грузом на мои плечи. С того места, где мы вышли, не было видно зелени парков и кучерявых полей для гольфа. Только холодная сталь зданий и бездушное стекло, многократно отражающее сейчас графитовое небо в росчерках неоновых молний. Дождя ещё не было, но громовые раскаты в облаках, сопряженные с отдаленным рокотом улиц шумного города, все больше накаляли пространство, и ощущение неминуемого ненастья становилось плотнее, осязаемее.

Пассажиры парома, сойдя на берег, направились к стоянке транспорта и линиям поездов, что стальными лентами расходились от порта. Одни ныряли под землю, другие стелились вдоль парков и домов, увозя рабочих в промышленные районы Киоташи. А третьи и вовсе взмывали вверх, чтобы в воздушном пространстве парить над Киэдо – бизнес-центром города.

Ламото вышел из общего потока пассажиров и повернул в противоположную от него сторону, ближе к докам. Я – за ним.

Группу из десяти оборотней мы разглядели издалека. Двое служащих патруля в серых форменных костюмах, двое сотрудников службы безопасности порта – эти были в синем. Рыбаки стояли отдельной группой, тесно прижавшись друг к другу. Все в жёлтых непромокаемых комбинезонах и фирменных кепках.

Накрытая черной тканью у их ног лежала девушка. Ламото, заметив направление моего взгляда, чуть выступил вперёд, перекрыв тем самым обзор. От него сейчас веяло сочувствием и тревогой. Но не за себя…

За меня?!

Это он меня сейчас оберегает что ли?

Мое недоверие было абсолютно уместно. И все же… Возможно, не смотря ни на что, и в Суи Ламото есть отзывчивость и желание заботиться о близких. От этой мысли стало тепло. Хорошо, когда случай небезнадежен. Когда и во тьме рождается свет. Хотя случается, что и во свете рождается тьма…

"Иди к папочке, девочка!.. Ты моя!"

Свело живот. Сдавило грудь. И, чтобы не застонать, я так сжала челюсти, что загудели десны и заломило виски.

Едкий образ настойчиво жалил нутро, стрелял токами, и меня передергивало. Ламото это заметил, переместился, еще больше закрывая ожидающую группу. Он решил, что меня так лихорадит из-за погибшей? Есть гораздо более жуткие вещи, но ему я этого объяснять не собиралась. Теперь передо мной была только спина тигра. Я двигалась за ним, след в след, загоняя так глубоко, как могла, все ненужные сейчас переживания.

Подойдя к патрулю, Ламото представился, показал свои документы, махнул рукой на меня и кивнул на убитую.

То, что девушка убита, я уже знала. Чувствовала. Задушена. Перед этим, кажется, жестоко избита. Я ощущала, как ломались ее кости, как она жалобно плакала от боли, звала маму, но никак не могла остановить происходящее. Боль то нарастала, то отступала, но лишь затем, чтобы прийти вновь и ударить по ней еще сильнее. Чудовищные терзания…

Из задумчивости меня вывел Ламото. Кажется, уже не в первый раз он тряс меня за плечо. В месте, где касались его жилистые пальцы, изрядно болело. Посмотрела на тигра, перевела взгляд на патрульного, он был медведем. Последний сказал, слегка нахмурившись: "Пройдемте", и мы прошли.

Я села возле девушки. Простынь по-прежнему скрывала ее от меня, но сейчас это было даже на руку. В лицо я ее все равно не узнаю, а новые детали будут лишь отвлекать. Все, что могу, – это настроиться на нашу связь, слиться с сознанием тигрицы, стать проводником ее ощущений и эмоций. Поэтому, закрыв глаза, я успокоила свое дыхание, через него расслабила и тело. Отрешенно почувствовала, как происходящее вокруг меня постепенно меркнет: концертный зал, взгляды устремлены на сцену, и общий свет медленно тает, погружая во тьму все лишнее, оставляя на виду лишь важное. Гаснут огни рядов балкона, бель-этажа, амфитеатра, затихает в темном безмолвии партер. И все внимание сосредоточено светом софитов на главной сцене, что дрожит предвкушением встречи со мной. Ощутив цель, я отпустила сознание.

Боль! Она выдирает кости из суставов, раздирает сухожилия, рвет мышцы. Я чувствую, как сминаются, растираясь в кашу, внутренние органы. Кричу! Хочу уползти, но та дрянь, что мне вкололи, превратила мышцы в безвольные ленты, я не могу ими управлять.

Меня трясло. Не выходя из трансового состояния, продолжая ощущать все, через что проходила молодая тигрица, я старалась нащупать ее более ранние воспоминания. Мне важно было увидеть не только сам момент смерти, но и то, что ему способствовало. Уловив образ матери, промелькнувший среди ужаса, боли и усталости, я нырнула еще глубже.

Рыжая женщина с янтарными глазами качает на руках малютку. Что-то говорит, улыбается. Мне нравится ее улыбка. Нежная. Любующаяся совершенством на ее руках. Каждое прикосновение наполнено осторожностью, священным трепетом, благоговением.

Скольжение по линии времени, и я вижу уже другие события.

В рыжие волосы прокралась седина, но янтарные глаза все так же светятся искренним обожанием. Я любуюсь моей мамочкой, она у меня самая лучшая. Она та, что дала мне все. Какой ценой – только ей известно, ведь отца я потеряла в раннем детстве. А мама… Мама одна сделала все, чтобы я ни в чем не нуждалась. Сегодня у меня отчетное выступление в танцевальном классе, и я готова. На мне идеальное платье, тело помнит каждое движение. Я смогу.

Распахнула глаза. Графитовое небо тут же спикировало на мою больную голову, и глаза пришлось закрыть.

Во рту было отвратительно. Вкус ржавого металла с глотанием проникал в гортань, отравляя все живое до самого желудка. Последний возмущенно взбрыкивал, посылая все и всех. Эта страшная смесь озлобленного отторжения с беспомощностью его обуздать поднималась во мне вверх горечью.

"Сейчас вырвет", – мелькнуло в голове. Успела только завалиться на бок – вырвало.

Хотела подняться, но надвинулась чужая эмоция брезгливости и задавила на корню этот порыв.

Из носа капало уже на руки. Хорошо так капало. Обильно… А некто особо брезгливый все не отходил, лишь усиливая степень своего отвержения.

Ну не нравится тебе зрелище – отойди! Ни себе, ни людям, дохлый вурдалак!

Закашлившись, я начала подтягивать себя наверх. Там засуетились, чьи-то пальцы вцепились в плечо и, потянув, помогли мне сесть.

Вирейского слизня тебе в брюхо! Голова кружилась неимоверно.

О нет! Про слизней это я зря!

Тошнота вернулась под самое горло, и я глубоко задышала. Когда немного полегчало, снова осторожно открыла глаза. Один из патрульных сидел рядом на корточках, в его вытянутой руке были пачка салфеток и бутылка воды. Изобразив улыбку (как смогла, тут уже без претензий), взяла воду. Сделала пару глотков, умылась – звон в ушах отступил, кровь больше не заливалась в рот, полегчало.

– Медиум? – сопереживающе спросил патрульный. Голос у него был мягкий, немного печальный, как шелест листвы в остывающем осеннем ветре. Конец уже близок, он неизбежен, и оттого немного грустно, но вместе с этим есть повод еще более чутко относиться к себе и окружающим в эти оставшиеся считанные дни.

Неопределенно пожала плечами. Кто его разберет, как называется тот каламбур из способностей, которыми меня одарила природа.

– Позвольте осмотреть тело убитой, – прохрипела я.

"Голова гудииит, наверное, к дождю" – вспомнились слова из одной старой песни. В небе полыхнула молния и прокатился гром.