– Помоги, Севастьян, подай палку.

– Я передумал, – сорвавшимся от злобы голосом бросил Севастьян и направился прочь.

Заворотнюк осел глубже – засосало по грудь, и его охватил ужас, жуткий, холодный, как весенняя вода, только что освободившаяся ото льда.

– Севастьян, ты же обещал!! – кричал Заворотнюк, неимоверно цепляясь за кочку, но она издевательски колебалась, похоже, прощалась с ним.

Севастьян отошёл на несколько саженей, не оборачиваясь, он слышал истошный вопль утопающего. Раздавалось неоднократное: «Помоги!!!» и последнее, что можно было разобрать из захлебнувшейся гортани: «Спа!..» – и всё стихло. Тишина воцарилась над болотом, вроде минутами назад здесь ничего не произошло, никто не ходил по болоту, не издавал звуков.

Безмолвие зловонных испарений больше не донимало Севастьяна, он выбрался на сушу. Прежде чем войти в зимовье, взял в руки лопату, стоявшую под навесом у входа, поодаль выкопал яму и зарыл в неё мёртвого Норда, утоптал землю и припорошил прошлогодней листвой и мхом, поверх бросил несколько мелких веток. Ничто не напоминало, что здесь покоится его любимый пёс. С минуту стоял, смотрел на погребенное место, а уж потом зашёл в зимовье Заворотнюка, собрал и сложил в мешок все ловчие изделия, изготовленные руками отца, взвалил на спину. Прежде чем покинуть избушку, бросил взгляд на пушнину: «Пусть пропадут они пропадом, не разбогатею, а чужое только во вред станется». Севастьян прикрыл дверь избушки, не оборачиваясь, отправился в путь к отцову охотничьему угодью…

Через несколько дней группа охотников, отправившихся на розыски Перваковых Михаила и Марии и Никодима Заворотнюка, вернулась ни с чем, в полном недоумении: куда пропали люди? В зимовье бесследно исчезнувшего охотника Заворотнюка забрали пушнину и его немногочисленные ловушки на соболей, ружьё и пояс с патронами. Медвежьих следов и растерзанных тел двух охотников и женщины не обнаружили, загадка удивляла и настораживала, а больше навела страху от неведения. Слухи поползли всякие, от невероятных небылиц и жутких страстей. Находились и такие, утверждали: их съели оборотни, другие – поглотили демоны, третьи – проделки лешего, всё сводилось к нечистой силе. Все эти выдумки не являлись истиной, а владел правдой лишь один человек в Олёкминске – Севастьян Перваков. Селяне лишь сопереживали молодому человеку некое время, а опосля этот случай стал забываться, как, впрочем, и всякие неприятные происшествия, происходившие с людьми в таёжном поселении.

Севастьян же после гибели родителей и расправы над их убийцей не раз заходил в сельскую церквушку, стоял подолгу пред иконами святых, шептал молитвы. О чём он молил и просил Бога, прихожане могли лишь только догадываться…

В это утро Севастьян поднялся ранее обычного, следовало исполнить просьбу купца и советника: дойти до Окулова, сделать так, как просили.

Подойдя к дому Окулова, Севастьян открыл калитку, а собака принялась лаять, не злобно, но настойчиво.

– Давай, давай, колокольчик, зови своего хозяина, – призывал Севастьян пса, а сам поглядывал то на окно, то на дверь, из которой кто-то должен был появиться.

Дверь избы отворилась, и на пороге появился Окулов, глянул на Первакова и сиплым спросонья голосом произнёс:

– А, это ты, Севастьян, чего ни свет ни заря, стряслось чего или помощь нужна?

– Ни то ни другое. Поговорить след потребно, дело больно неотложное.

– Заходи, коли так.

Хозяйка Окулова – Прасковья уже была на ногах, суетилась подле печки, похоже, готовила похлёбку. Предложила гостю чаю, отчего Севастьян не отказался и присел к столу. Подсел с кружкой чая и Зиновий с желанием составить компанию, он смотрел на Севастьяна и задал вопрос:

– Ну, и с чем же пожаловал?

– Издалече заходить не буду и вокруг да около кружить не стану, а начну в лоб – времени нет много разговоров говорить.

– Неуж так всё серьёзно?

– Больше чем. Ты, Зиновий, и в ум не возьмёшь.

– Что ж за невидаль раскрыть собрался?

– Слыхал, в село двое господ иркутских прибыли?

– Слыхал, как не слыхать, оно даже видел, как мимо дворов вальяжно вышагивали. Кто-то где-то взболтнул, вроде и в твой дом заглядывали. Брешут или правду глаголют, не знаю, но слух пробежал.

– Не брешут, истинно были и разговор вели до полуночи.

– Иди ты! Не уж? – удивился Окулов. – О чём толковали, почто продолжительно?

– За этим и пришёл, выложу как на духу. Ни к кому иному, а к тебе явился. – Севастьян отпил из кружки несколько глотков, хотелось промочить пересохшее горло. – Как-то по осени прошлой ты обмолвился мне, не мешало бы золотыми делами заняться. Было?

– Ну, была мысля, а чего тут отпираться. Многие желания имеют, да где ж знать, где это золото таится. Те прииски, что работают, на издыхании копошатся, вот-вот прикроются, а новые так никто пока не обнаружил.

– Вот тебе что выложу: имеются речки богатые, есть такие речки! Но наперёд заклинаю, о чём скажу, губами не шлёпать, на замке держать след. – Севастьян глянул на жену Окулова. Тот же, заметив, что имеет гость в виду, заверил:

– Нет, нет, не беспокойся – могила. Какие слова здесь вылетят, дальше стен не полетят. Так о каких речках речь идёт? Неужели сам на них набрёл, иль подсказал кто? Не томи.

– Не спеши, не блох ловишь. Есть говорю, есть, и всё тут. По этому предмету и беседу вели с господами. Отряды решили они зарядить и отправить их на поиски и застолбить золотые земли. Долго говорили, много я дум передумал. И так и эдак раскладывал, взвешивал, в уме прикидывал. Одно скажу: не могу в сторону от их предложения отойти, не могу, страсть как хочу жёлтыми камнями заняться, приобщиться к делу занятному.

– Заманчиво, но…

– Чего «но», слушай далее: купец иркутский Трубников – фамилия его такая, так решил меня назначить своим доверенным лицом. Двух человек попросил в помощники подыскать. Напрягали меня насчёт найти кандидатуру и на второе доверенное лицо. Это уж для компаньона купца – статского советника Рачковского. Долго не думал, чего головой мотать, враз твою фамилию и назвал. Заинтересовались они, спрос учинили: кто таков, какой из себя, учён иль неуч, какого сословия, характером ли вышел правильным, а главное, есть ли надёжа в тебе. Рассказал, дурного не выкладывал, а оно и не имеется, давно знаем друг друга. Одобрили выбор и объявили, прежде чем дом мой покинуть: завтра же с утречка раннего дойти до тебя и вместе шагать до полицейского управления.

– А это ещё зачем?

– Бумаги на нас оформлять будут, а к тому настоятельно просили метрики с собой прихватить.

– Ну и рубаху ты завернул, кто б подумать мог, а?.. – Окулов почесал правой рукой затылок. – Дело стоящее, а выгорит ли? Откуда им известны земли злачные, они ж на речках не сеяли, чтоб урожай снять?

– Ты, Зиновий, скажи лучше, согласен ли, готов в компанию и отряд возглавить?

– Думать надо, не шуточно, то ведь не день, не неделю, а месяц, а то и два-три, да что там говорить – до мух белых бродить придётся по тайге, мошку кормить. А потом не факт, что золотую жилу найдём. У господ денег немерено, им что – не обеднеют, а мы-то лето кобыле под хвост бросим.

– Зиновий, ты меня знаешь, говорю: речка есть такая, я знаю, но пока назвать не могу.

– Не хочешь, не можешь или сомневаешься?

– Не могу. Да пойми ты меня, не могу, и сам должен понять почему. Чего пытать меня в таком положении.

Окулов задумался: «Что ж, если верить Севастьяну, утверждающему, что есть такая речка, то резон налицо. Откажусь, а тут вдруг и вправду золото откроют, а я в стороне окажусь… К тому же люди серьёзные поиски оплачивают, зажиточные, раз в глухомань прибыли, знать, намерения их не напрасные. Смотри-ка, доверенность иметь буду, лицом особого порядка значиться. Чего в таком разе раздумывать, да и Севастьян торопит, а больше, видать, господа спешат. А Севастьяну не верить не могу, знатный охотник и на слово кремень. В сомнения кинусь, ждать не будут, другого человека подыскивать станут, на мне клин светом не сошёлся, найдут».