«А почему вы, Мария Ивановна Сергеева, довели до смерти комсомолку, активистку, отличницу Кристину Константиновну Мерлину? Может, у вас есть какие-то обиды на Партию?». Конечно, я не комсомолка, но подозреваю, Марь Иванна об этом не знает. Она застряла где-то на рубеже 50–60-х годов. И не активистка я, уж точно. Но и это ей неведомо. В общаге пять этажей, на каждом по двадцать комнат, в каждой комнате по три-четыре студента. Итого в среднем (если вычесть подсобные и сдаваемые в аренду помещения) получаем около трехсот мучеников науки. Вот откуда ей знать, кто из нас кто? Главное действовать нужно на ее психику мягко, не пережимая гайки, чтобы у Марь Иванны не вступила в силу вторая ее ипостась: «На понты берете, гады! Думаете, я вас боюсь?!? Да ни фига я вас не боюсь! А ну, пошла в дождь, шпана малолетняя!»
Поэтому, я действовала тактично. У меня всегда это лучше всего получается. Войдя в холл, я долго и тщательно вытирала ноги о коврик, подкашливала и шмыгала носом. Короче, как могла, изображала умирающую лебедь.
– Простите, Марь Иван. Я больше так не буду, – полным раскаяния голосом произнесла я.
Тетка с проплешиной на голове и ярко рыжими концами волос, закрученными в хлипкий пучок, в ответ недоверчиво хмыкнула, но смилостивилась:
– Все вы так говорите, Мерлина. Давай уж. Иди. Да скажи вашим с третьего – не угомонятся, милицию вызову.
«Милицией» Марь Иванна стражей закона по старинке называла. Никак врубиться не может, что мы уже несколько лет – прогрессивное демократическое общество. Но, кстати, на тревожный звонок имела полное право. Заунывное многоголосье сверху довольно слажено выводило «Ой, то не вечер, да не вечер…».
– Скажу, Марь Иванна, – бодро соврала я.
Не вызовет. Она стражей закона как чертей боится. Говорила же насчет ее ахиллесовой пяты.
Я уже собралась было топать наверх, как уловила некое движение под ногами. Мое зрение опять стало, как и было всегда, средней степени паршивости. Поэтому я прищурилась, силясь разглядеть, что это.
– И-и-и! – тонкий противный визг вырвался из меня.
Я вскочила на стул, с ужасом взирая на рыжих и усатых, деловито ползающих по ковровому покрытию.
– Мерлина! А ну прекрати визжать и мебель мне портить! – гаркнула Марь Иванна.
– Т-тараканы. Живые, – простонала я. Я их до смерти боюсь.
– Что ты, милочка, – возмутилась старуха и добавила с гордостью. – У нас приличное заведение. Дохлые. Нам их на днях «Формальдегид&Ко» презентовал. Для уборки помещений. Спонсорская помощь. А то от вас, грязнуль, у Ларисы Петровны давно руки опустились… А ну слазь, сказала, со стула, Мерлина, а то Ларисе Петровне расскажу, как ты тут беспедельничаешь!
Угроза на меня подействовала. Лариса Петровна – это наш комендант. Еще одно исчадье ада, время от времени омрачающее нам жизнь. Но, в отличие от Марь Иванны, относится к высшей нечисти, поэтому договориться с ней очень сложно.
Аккуратно прижимая раздувшийся рюкзачок как щит к груди, я двинулась к коридору. Тараканы резво рассыпались в стороны от моей поступи, а потом дружно стекались к тому месту, где только что находились мои кроссовки. Вообще, весь мой путь от дверей до конца холла можно было проследить по рыжим шевелящимся холмикам. Я отвернулась и поспешила к себе.
Чем выше я поднималась по лестнице, тем становилось темнее, а прочувственные завывания делались все громче. «Догорай, гори моя лучина, догорю с тобой и я», – старательно выводили голоса. Вот уже и бренчание гитары начало пробиваться сквозь хор. Мое зрение больше не радовало в темноте сверхвозможностями, поэтому приходилось ступать осторожно. Зайдя на свой этаж, я от ужаса остолбенела. В середине коридора оранжевым огнем горели глаза. Много глаз. Я попятилась назад на лестничную площадку и заорала, натолкнувшись на кого-то. Хор смолк, а мне в лицо ударил сноп белого света.
– Блин, Крис, ты чего так пугаешь!
Валька Будейкин замахал фонариком и закричал:
– Именинница, наконец, пожаловала.
И подтолкнул меня вперед. Ох, я не знала, плакать мне или смеяться. Это надо же было так перепугаться, чтобы огни свечей принять за глаза мутантов. Хотя с другой стороны, судя по очень и очень нетрезвым рожам, может, я и не совсем ошибалась.
Янка сидела на полу в обнимку с каким-то парнем, которого я не знала. Как, собственно, и половину присутствующих здесь. Похоже, наша частная вечеринка переросла в нечто гораздо большее.
– Ну, и зараза ты, Кристи… ик, – возмутилась Янка. – Я готовила, старалась, а ты взяла и смылась.
– Штрафную имениннице! – провозгласил ее кавалер под одобрительный вой собравшихся.
Он с трудом поднялся на ноги, держа в одной руке пластиковую бутылку, а в другой рюмку. Ярик Маслов с пятого этажа, известный балагур, пьяница и любимец девчонок, начал негромко наигрывать на гитаре марш. Остальная братия принялась тихонько отбивать руками-ногами темп и приговаривать зловещим шепотом:
– Пей до дна, пей до дна, пей до дна…
Все это звучало достаточно жутко в темноте, которую жалкие огоньки свечей вовсе и не освещали, а как бы даже наоборот. Но этим придуркам понравилось. Кто-то завыл, кто-то заклацал зубами. Я затравлено оглянулась: может, все-таки мутанты? Валька пьяненько ухмыльнулся мне и положил руку на плечо:
– Пей, Мерлина. Уважь общество. Ведь ради тебя собрались.
Ага, ради меня! Уж мне-то можно не заливать. Чуть дрожащей рукой я приняла рюмку.
– Пей до дна, пей до дна, пей до дна, – шепот нарастал, гитарное бренчание усиливалось.
Я выдохнула и опрокинула в себя жидкость.
– У-у-у… а-а-а, – я взвыла и выпучила глаза.
– На, запей быстрей, – чьи-то руки вручили мне граненый стакан.
Я жадно отхлебнула и закашлялась. Вот гады – спирт заставили водкой запивать. Раздался дружный ржач.
– Приговор приведен в исполнение. Теперь, ты Криська, прощена, – давясь от смеха, сообщил Валька.
Приятель, называется. Но безмятежность стремительно овладевала мною. Я плюхнулась рядом с Янкой и ответила:
– Гады вы все. А я вам пирожки принесла.
– Еда! – дружно взревело сообщество и потянулось ко мне.
Больше я ничего не помню.
– Тр-рр-тр-рр-тр-рр…
Самый отвратительный звук вырвал меня на поверхность гнусной действительности. Голова трещала не меньше этого будильника. Я застонала и закинула руку к прикроватной тумбочке, где он стоял. Увы, рука прошлась вскользь. Будильник свалился на пол, продолжая отчаянно верещать.
Ох-хо-хо, как же мне было плохо. С трудом разодрав глаза, я наклонилась и подняла эту орущую гадость. А потом взгляд мой упал на дверь, и остатки сна мгновенно покинули меня. И даже голова стала болеть меньше. Одна из досок была разломана посередине. Сквозь довольно приличную щель проглядывал коридор.
Я затравленно осмотрелась. Янка лежала тихо-тихо, уткнувшись лицом в подушку. Кровать Машки была аккуратно застелена. Ну, это и понятно – она в больнице, счастливица. А вот Янка какая-то слишком неподвижная. Я потерла виски. Но это не поспособствовало работе мозга. Я никак не могла понять, что было вчера, что не было. А главное – кто сломал дверь?!?
– Ян! Ну, Янка, – принялась я тормошить подругу.
– М-м, – промычала она и подняла голову от подушки.
Всклокоченные темные волосы, оплывшее лицо, глазки-щелочки – она была похожа на тунгуса, пережившего метеоритную атаку. А потом увидела дверь и загрустила.
– Писец, – печально изрекла она. – Лариса Петровна нас с потрохами съест.
В голове царил полный сумбур, а провалы в памяти и дикая головная боль усиливали мое смятение. Но комната была до боли знакома. Янка тоже. Я сама…
Взглянула на настенное зеркало.
Темно-русые волосы, серо-зеленые глаза, чуть вздернутый нос – тоже вроде такая же, как обычно. Может, разве что излишне бледная. Но это понятно, учитывая вчерашние возлияния. Валька, гад! Я ему еще отомщу.
– Слушай, – морщась, спросила я, – а что было-то вчера?
