Однообразие их компании нарушила молодая пара с завернутым в простынку младенцем: но после того, как они появились в приемном покое, их быстро куда-то увели, и больше они уже не вернулись. За это время он видел пару полицейских, стремительно продефилировавших по залу, массу усталых санитаров с нескрываемым выражением скуки на лицах – эти явно никуда не спешили. В столь поздний или, скорее, ранний час они просто отбывали тягостную повинность ночного дежурства. Похоже, никто в Берлине не получил удар ножом или пулю и не попал в автомобильную аварию. Во всяком случае, этой ночью. Кровавые пятна на рубашке Бруно выглядели тут странной аномалией. Если бы он удосужился выучить хотя бы одну полезную фразу на немецком, чего он, разумеется, не сделал, то мог бы сказать: «Это всего лишь кровь из носа».
Изоляция сознания от человеческого языка была полной – о большем он и мечтать не мог. Никто не вымолвил ни слова. А если кто-то заговаривал, то неслышно. Если же ему и удавалось расслышать слова, то все равно их говорили по-немецки. В памяти Бруно промелькнуло воспоминание о пребывании в подобном заведении, но это было вроде бы много лет назад. Его появление произвело здесь некоторый фурор, и он напряг память. Когда шофер Кёлера привел его сюда, все сочли, что он перенес инсульт. Дежурная медсестра показала его доктору, доктор натужно поговорил с ним по-английски с сильным акцентом, задав несколько стандартных вопросов, на которые Бруно смог ответить почти уверенно. Сильное впечатление произвело упоминание о мутном пятне перед глазами – как и о его коротком обмороке или припадке. Об этом мог бы чуть подробнее рассказать немец-толстосум, но его не оказалось рядом, когда же Бруно спросили, что тот имел в виду под словом «припадок», он вдруг понял, что и сам толком не знает.
Врач проверил его глаза. То, что раньше было личным секретом Бруно, о котором он с тревогой размышлял, теперь стало всеобщим достоянием. Во всем прочем, как ему казалось, он разочаровал врача. Конечности немеют, ощущаете там покалывание? Нет. С трудом вспоминаете нужные слова? Простите, нет. Не можете совершать простые привычные действия, с трудом ходите и поднимаете руки? Нет. К сожалению, Бруно был способен производить любые простые действия. Выполняя команды врача, после которых тому нечего или почти нечего было вписать в анкету нового пациента, Бруно ощутил, как поначалу напряженная атмосфера в смотровой рассеивается. Он еще больше разочаровал врача, признавшись в головных болях, в том, что накануне вечером перепил неразбавленного скотча, заев его немалой – по правде сказать, чрезмерной – дозой парацетамола. В последний момент, когда врач уже был готов его отпустить, Бруно упомянул об онемении губ. Врач поднял бровь. Неужели заинтересовался? Увы, нет. Бруно описал очень мало симптомов, характерных для инсульта, так что можно сказать, для отделения скорой помощи он как бы перестал существовать. Его вывели обратно в приемный покой.
Вопрос, что означает эта цепочка красных следов от подошв, которые тянулись от входных дверей через весь приемный покой и затем по одному из коридоров клиники, теперь стал для Бруно единственным занятием и утешением. Больше размышлять было не о чем. То есть не о чем, кроме мутного пятна или о том, как неудачно сложился у него вечер в доме Кёлера – но это был хоть какой-то, но результат, даже если его причины оставались загадочными. Внезапно обрушившееся на него невезение совпало с решением Кёлера повышать ставки: а что, если Кёлер просто-напросто хитрил, чтобы выпотрошить Бруно? Но это же невозможно. И тем не менее Бруно не мог избавиться от иррациональной убежденности в том, что Кёлер на деле был акулой. И теперь он стал подозревать, что хитрюга-немец пришел на игру с такой же мелочью в кармане, что и Бруно. Может быть, и особняк в Кладове не принадлежал ему. А может быть, и фамилия того, с кем Бруно играл в этот вечер, вовсе не «Кёлер». Это было чистое безумие, все эти мысли, что лезли ему в голову, – уж лучше сосредоточиться на красных отпечатках подошв. На полу в приемном покое были, надо сказать, и желтые отпечатки, которые вели в другом направлении. Бруно решил во что бы то ни стало разгадать тайну этих следов. А почему бы и нет? Времени у него было хоть отбавляй, и талантом он не был обделен – талантом добираться до глубинного смысла любой ситуации, в том числе собственной жизни.
Двери в отделение скорой помощи располагались под пешеходным мостом, и в стерильное чистилище приемного покоя свет с улицы почти не попадал. И все же первые проблески зари вползли в сумрачное помещение. Электрические часы на стене показывали 4:45. Он напряг слух, и ему показалось, что до ушей донеслось птичье чириканье. Пожилые фрау сидели не шевелясь, хотя они, как и Бруно, за всю ночь почти не сомкнули глаз. Когда из дверей вышел молоденький врач в ярко-зеленом халате с папкой в руках, с виду явный интерн, и встал перед сидящим Бруно, тот не сразу осознал, что вновь стал видимым для персонала клиники. Интерн был тощий, с соломенными кудряшками. Длинная ночь не оставила на его свежем лице ни следа. Возможно, он только что заступил на смену или взбодрился, поспав часок-другой на операционном столе. Интересно, есть ли в немецком слово «интерн»?
– Мистер Бруно? – Молоденький врач протянул руку.
– Да.
– Простите, что вам пришлось ждать так долго. Вас следовало отпустить гораздо раньше.
– Вы американец?
Интерн улыбнулся.
– Нет, я немец, но спасибо. Я учился в Коламбусе, штат Огайо, и потом недолго в Шотландии.
– Ясно. – Бруно, оставаясь на стуле, смотрел на интерна снизу вверх, и мутное пятно перед его глазами превратило молодого немца, свободно говорящего по-английски, в безликого арийского ангела, а его светлые кудряшки – в солнечный нимб вокруг головы.
– Вы, верно, утомлены. Давайте обсудим результаты обследования, после чего я вас отпущу: я вижу, вы указали свой отель.
– Да.
Врач сел за пластиковый столик напротив Бруно и раскрыл папку, которую держал в руках. Ему хватило одного взгляда, чтобы увидеть там все, что нужно.
– Уровень сахара в крови нормальный. Врач, который проводил осмотр, уверенно исключил вероятность инсульта.
– Да, – повторил Бруно.
– Раньше вам не говорили, что у вас мигрень, вызывающая нарушения зрительного восприятия?
– Такого диагноза мне не ставили. Но меня мучают головные боли.
– Приступы мигрени могут возникать в более позднем возрасте.
Более поздний возраст – так вот в чем дело. Следующий этап – билеты в кино со скидкой для пожилых.
– Хорошо, но кроме того, – продолжал врач, – при описанных вами нарушениях зрения есть вероятность временного артериита – воспаления капилляров глазного яблока. Но это только предварительный диагноз. Я вам оставлю координаты двух специалистов, которым вам хорошо бы незамедлительно показаться. Один – Augenarzt, офтальмолог. Другой – невролог.
– Но… у меня был припадок.
– Да, однако анализ ваших рефлексов показал, что никакого припадка не было. – Врач снова поглядел в папку. – Тут сказано, что вы потеряли сознание, увидев кровь из носа. Это так?
– Да.
– А потом снова не теряли сознание?
– Нет… нет.
– Врач, который вас осматривал, предположил, что это вазовагальный обморок. Он это с вами обсуждал?
– Нет.
– Вам знаком этот термин?
– К сожалению, нет.
– Ясно. При вазовагальном обмороке человек может потерять сознание при виде собственной крови. Это автономная реакция, и ее невозможно предотвратить усилием воли. В ходе обычных процедур это может представлять большое неудобство – у нас, например, бывают случаи, когда пациенты теряют сознание при заборе крови из вены. Но это безобидная аномалия, не имеющая никаких последствий.
Безобидная аномалия? Бруно променял бы ее на смертный приговор. Молодой врач не скрывал улыбки: она была различима даже сквозь мутное пятно. Была ли его необычная вежливость всего лишь ложным впечатлением, создаваемым его безупречным английским? А возможно, это чары Бруно заставили его размякнуть, как Патти Херст в ее шкафу[16].