Но когда ее сознание наконец обрело контроль, ее отношение к Драко Малфою не изменилось.

Любовное зелье не ослепляло, не внушало ей, что Драко идеален. А просто вынуждало любить его в точности такого, каким он и был. Вынуждало даже умереть за него — костьми лечь ради его благополучия.

В дни, когда Драко ехидничал или злорадствовал. В дни, когда постепенно его охватывали вина и беспокойство. В дни, когда он медленно открывался ей, становился уязвимым и глубоко привязанным. И в последние дни — когда его переполняло любование ею.

Она была свидетелем этой перемены: сначала тотальное игнорирование, а в конце зеркальное отображение ее заботы о нем.

И когда любовное зелье исчезло, а Гермиона смогла проанализировать произошедшее, она обнаружила, что по-настоящему полюбила его. Не с безумной собачьей преданностью, а с радостью от самого факта его существования.

Это откровение никому не пришлось по душе.

Стокгольмский синдром — следствие любовного зелья. Еще один факт в ее коллекцию признаков психического расстройства. Не реальное чувство.

Определенно, не реальное.

Они продолжили поить ее противоядием. Бесполезно, Гермиона была неуклонна.

Почти год она провела в больнице, напичканная разнообразыми зельями, и все думали, что она придет в ярость, когда излечится. Гермиона выпила антидот, и в ту же минуту авроры арестовали Драко, опасаясь, что она уничтожит его, как только ее розовые очки разобьются.

Но вопреки всему она продолжала любить его.

Казалось, это дурная шутка судьбы. Рон не сдержал слез, узнав об этом. Единственным, кто не выглядел удивленным, был Гарри Поттер.

Практически любой другой мужчина во всем мире был бы ей достойным партнером.

Любой, но не Драко Малфой.

Искренне полюбить кого-то, кого раньше тебя вынуждали любить, — что за извращение. Полюбить своего надзирателя — это уму непостижимо. Человека, ради которого она убивала и мучила своих друзей. Так просто не могло случиться.

Но Гермионе было плевать. Плевать, звучало ли это безумно. Плевать, что ее чувства были обречены. Драко был нужен ей.

Она мечтала, что он посмотрит на нее без вины во взгляде. Поцелует исключительно потому, что так захотел, а вовсе не чтобы вернуть в реальность. И не потому что извинялся.

Но ее мечты ничего не значили.

Все было чушью.

Если бы Драко и остался с ней, то только мучимый чувством вины и личной ответственности. Гермиона могла допустить, что он любил ее. Но не любовь была бы причиной тому, что он остался бы рядом.

Он заслуживал жить собственной жизнью.

В отличие от нее, Драко не погряз во всем этом. Он не был сломлен, он мог жить дальше, испытывать счастье. Время стирало все. Он влюбился бы в девушку, которая сделала бы его счастливым. В девушку, которая могла что-то дать ему.

Ведь Драко не отвечал за нее, и ее состояние не являлось его провалом. Он сделал все, что было в его силах, чтобы сохранить ее разум неповрежденным, поделился с ней каждой частичкой счастья, которой мог — даже после войны. Он не воспользовался шансом сбежать, а остался заботиться о ней. Провел в больнице бок о бок с ней почти год, помогая выздороветь. И дал ей противоядие, будучи уверенным, что она возненавидит его и попытается убить.

В раздробленности ее сознания не было ни капли его вины. Так что если Драко положит свою жизнь на алтарь ее душевной стабильности, это ничего не изменит. Только добавит еще одну бессмысленную жертву безнадежному существованию Гермионы Грейнджер.

Таких жертв скопился уже целый список.

Драко заслуживал жить своей жизнью.

Она обязана была отпустить его. Убедить, что все в порядке, чтобы он смог двигаться дальше и забыть ее.

Но Гермиона не понимала как. Не в силах была притвориться достаточно убедительно, что с ней все хорошо. Она толком и не знала уже, как это, когда у тебя все в порядке.

Она пыталась, честно пыталась, но каждый раз…

Гермиона резко остановилась и разрыдалась.

Шли минуты. Когда, наконец, слезы закончились, она вытерла лицо и увидела, что солнце уже опустилось за горизонт. Она постояла чуть-чуть, успокаивая дыхание. Собралась было вернуться в коттедж, обернулась и увидела, что в нескольких футах позади нее стоит Драко.

Ее сердце рухнуло в пятки. Как долго он стоял там?

— Что ты здесь делаешь? — первой нарушила молчание Гермиона.

— Я беспокоился, — ответил Драко и сделал к ней пару шагов.

— Не нужно, — Гермиона добавила жесткости в голос. — Я в состоянии позаботиться о себе. Я никогда не захожу в воду, на случай, если я… — ее голос дрогнул. Она всегда старалась избегать слова “диссоциирую”. — На случай, если я немного потеряюсь.

Она смахнула последние слезы с глаз и выпрямилась.

— Ты подобрал подходящее жилье?

Гермиона смотрела на него в надежде, что выглядит менее отчаянно, чем чувствует себя. Вероятно, она видела его в последний раз.

Так глупо и безответственно с ее стороны было устраивать им встречу, надеясь, что это решит все проблемы. Гермиона только усложнила им обоим жизнь. Разрушила иллюзию. Если бы она держалась в стороне, он спокойно отпустил бы ее. Думая, что она в порядке. Зная, что ее состояние больше не его забота.

А она уничтожила для него эту возможность.

— Грейнджер, у меня и в мыслях не было оставлять тебя здесь в одиночестве, — ответил он.

В горле встал ком. Судя по всему, запасы слез, которые рвались из нее наружу, были поистине безграничны. Она моргнула, пытаясь убрать их.

— Ты не ответственен за меня. И я не одинока — Гарри и Рон постоянно приходят в гости. Ты мне не нужен, — ровным голосом возразила Гермиона, переведя взгляд на темнеющий океан.

— Почему ты вызвалась стать моим попечителем? — неожиданно спросил он. Его глаза внимательно изучали ее.

Она пожала плечами, чувствуя тупую ноющую боль.

— Я подумала, может… увижу тебя и что ты в порядке, и станет легче. Нам ведь так и не удалось поговорить. Я попросила тебя остаться и… затем тебя арестовали, вот я и подумала… Помогу тебе — и навсегда закрою этот вопрос.

— То есть это было прощание.

— Да. Именно так. — Она рассматривала свои ладони.

— Грейнджер, я не оставлю тебя здесь одну, — повторил он.

— А стоило бы! Правда, стоило. Не хочу, чтобы ты оставался, потому что считаешь, что несешь ответственность за меня! — полувскрикнула она, и ее лицо исказилось от боли.

Драко молча смотрел на нее несколько минут.

— Грейнджер, когда ты приняла противоядие, почему попросила меня остаться?

Внутри нее что-то оборвалось. И она ухватилась за ответ, который содержал достаточно правды, чтобы он поверил.

— Я…я видела, как ты изменился, когда мы были вместе. Амортенция не исказила мое восприятие — просто заставила любить тебя. Ты был очень грубым, ненавидел меня. Желал, чтобы Волдеморт убил меня. Был жестоким. И я знала все это, просто продолжала любить тебя, — начала Гермиона, наблюдая, как волны ласкают берег. — Но позже ты перестал ненавидеть меня и начал ощущать вину. Я видела. Ты был добр ко мне, перестал обвинять. И становился все печальнее, когда я начала терять разум — беспокоясь не о себе, а обо мне. А потом ты начал заботиться обо мне. Сначала я думала, что выдумала все это, слишком сильно желая. Но позже поняла, что это было по-настоящему.

Начался прилив. Шипящая волна вздыбилась над остальными и разбилась о скалы всего в нескольких футах от них, а затем сползла обратно в океан.

— Ты мог бы накачать меня наркотиками, — продолжила Гермиона. — Существуют десятки темных зелий, которые ты мог бы давать мне, чтобы защитить себя. Уверена, ты знал о них. Ты мог бы подсадить меня на одно из них, а затем давать дозу, чтобы сохранить мне жизнь. Использовал бы мою жизненную силу, чтобы погрузить разум в стазис, сберечь от разрушения. И это могло длиться сколь угодно долго, когда бы война ни закончилась. Если бы ты когда-нибудь предложил мне наркотики, я бы не сопротивлялась. Попроси — и я бы даже изготовила их сама.