Ее горло сжимается и она внимательно изучает его.

— Знаешь, Драко, нам не обязательно ехать завтра. Если ты…

Он напрягается, и выражение его лица мгновенно меняется.

— Мы уже договорились, — говорит он, откладывая телятину в сторону, достает чугунную сковородку и ставит ее на плиту. — Все будет хорошо. Мы прекрасно проведем время.

Сковородка уже почти раскалилась, а он все еще ничего не говорит, поворачивается и начинает жарить телятину. Мясо издает резкий, шипящий звук, и его запах наполняет воздух, когда оно приобретает коричневый оттенок.

Она задумчиво смотрит на него, теребя ножку бокала.

— Вероятно, утром. Как только мы закончим с завтраком и подарками… я не возражаю… мы могли бы отправиться в поместье…

— Я уже сказал маме, чтобы она нас не ждала, — перебивает он.

Он вздыхает, все еще не поднимая глаз.

— Рождество — твой любимый праздник, поэтому мы проведем его с твоими друзьями.

Он говорит это спокойно, с категорической ноткой окончательно принятого решения. Выражение его лица замкнуто и ясно дает понять, что он больше не хочет об этом говорить.

Гермиона делает глубокий вдох и наблюдает, как он откладывает обжаренные голяшки в сторону и начинает добавлять нарезанные ею овощи в кастрюлю.

Тишина угнетает. Утомляет. Их намерения насильно преодолеть упорную социальную пропасть не учитывали, насколько это будет истощать; что большая часть времени, которое они проведут наедине, в конечном итоге будет посвящено декомпрессии от всего этого.

Она тихо вздыхает и смотрит в окно, замечая, что падающий снег уменьшился до нескольких рассеянных хлопьев. Она ставит свой бокал и на минуту подходит к кухонному окну, прежде чем вернуться.

— Тебе нужна еще какая-нибудь помощь?

— Кажется, я справился, — тон Драко все еще отстраненный.

— Мне нужно кое-что проверить. Я сейчас вернусь.

Она натягивает куртку и шарф, прежде чем сунуть ноги в ботинки. Мир снаружи хрустящий, холодный и сверкающий. Снег оказался не больше, чем просто переполохом, но все слегка припорошило. Она выдыхает, наблюдая, как ее дыхание поднимается подобно облаку. Она протягивает руку в варежке и ловит один из последних падающих хлопьев. Послеполуденное солнце начинает пробиваться сквозь облака над головой.

Она выходит в сад перед домом и, обернувшись, видит, что Драко смотрит на нее из окна. Его брови слегка нахмурены, что многие истолковали бы как угрюмость, но она знает его достаточно хорошо, чтобы распознать тщательно скрываемую неуверенность в выражении его лица.

Она улыбается и машет рукой, стараясь приободрить. Он неуверенно машет в ответ, и продолжает смотреть, пока она не поворачивается и не уходит за угол дома.

Она возвращается через пятнадцать минут.

Духовка включена, кухонные поверхности вымыты, все ножи и сковородки возвращены на свои тщательно организованные места. Драко стоит у раковины и чистит устрицы.

Она останавливается в дверях, наблюдая за ним, освещенная зимним светом. Она склоняет голову набок и снимает шарф. Его бледные пальцы вставляют нож в петлю каждой раковины, прежде чем он резко проворачивает запястье.

— Все в порядке там? — его голос по-прежнему отстранен.

— Да, я просто хотела кое-что проверить, — говорит она, подходя к нему.

Если он не останавливается и не наклоняется, ей не дотянуться, чтобы поцеловать его в щеку, поэтому она прижимается к его плечу, что стало обычным поцелуем.

Это одна из тех мелочей, которые развивались вместе с их отношениями. Когда он угрюм и замкнут, это возвращает его к ней. Это стало ее способом напомнить ему, что она никуда не денется. В первый раз она действовала импульсивно, пытаясь вытолкнуть его из своих мыслей, и когда это сработало, она сделала это снова в следующий раз. Теперь это привычка; одна из тех вещей, которые говорят обо всем без помощи слов.

Руки Драко останавливаются на середине движения.

Он поворачивается и целует ее прямо в макушку.

Ритуал завершен.

— У тебя снежинки в волосах, — говорит он. Это случайное, бесцеремонное замечание, но главное — интонация его голоса. Напряженное, замкнутое состояние исчезло, и он возвратился к ней от того беспокойства, которое занимало его разум.

Она встречается с ним взглядом, протягивая руку, чтобы стряхнуть их.

— Пока я была на улице, снова пошел снег, так что, может быть, у нас будет то белое Рождество, которое я хочу.

Она запрыгивает на край стола и снова смотрит на него.

То, как он готовит, и то, как он варит зелья, идентично, и она знает это, потому что все время наблюдает за ним. Это дотошное внимание к деталям, созерцательная точность. Ей нравилось наблюдать за ним в лаборатории, но интимность приготовления пищи уникальна. Никто больше не заботится о магловской кухне. Усилия, прилагаемые в процессе, являются излишними. Приготовление руками — это для зелий, зачем тратить время, когда хозяйственные чары могут сделать это за тебя?

Поэтому приготовление пищи — это то, что Драко делает только для нее.

Через несколько минут он кладет нож и пронзительно смотрит на нее.

— Ты собираешься кусать губы все время, пока я работаю?

Зубы Гермионы мгновенно отпускают нижнюю губу, когда она виновато отрывает взгляд от сухожилий, которыми восхищалась на его предплечьях.

— Я наслаждаюсь видом, — она властно машет рукой. — Продолжай.

Он смотрит вниз, выжимая дольку лимона над устрицей в руке, прежде чем сделать шаг к ней. У нее перехватывает дыхание, и она ерзает, когда он останавливается перед ней, достаточно близко, чтобы его брюки касались ее коленей.

Он смотрит на нее сквозь полуприкрытые веки, не отрывая взгляда от ее губ.

— Открой рот, — говорит он через мгновение.

Она вдыхает, и ее губы медленно приоткрываются.

Он прижимает раковину к ее нижней губе.

— Вдохни. Дважды прожуй. Глотай, — говорит он так, словно это не сотая устрица, которой он кормит ее с рук.

Несмотря на это, она все еще краснеет, когда он наклоняет раковину.

Холодная, скользкая устрица скользит ей в рот, соленая и острая от лимонного сока. Он пристально смотрит на нее сверху вниз, пока она жует, а затем медленно глотает.

— Хорошо? — интересуется он, склонив голову набок.

Ее лицо пылает, когда она кивает.

— Очень… свежо.

Его челюсть дергается, и он смотрит на нее с мученическим выражением досады, когда его плечи обиженно опускаются.

— Свежо? И это все, что ты можешь о них сказать? Ты все еще не можешь признать, что они тебе нравятся?

— Я… — начинает она, а затем опускает глаза, стараясь выглядеть застенчивой, как будто это не сотый спор, который они вели об устрицах, — больше не испытываю к ним ненависти.

Он начинает дуться.

— Как ты можешь не любить устриц?

Она изо всех сил старается не рассмеяться, пока он стоит, сердито глядя на нее. Это тот Драко, которого она знает, а не тот замкнутый, который, защищаясь, уходит в себя.

— Мне очень жаль. Я знаю, что для тебя это важно, но ты не заставишь меня полюбить устриц. Они слишком холодные и скользкие, я не могу справиться с консистенцией, а вкус просто какой-то…

Она неопределенно жестикулирует в воздухе, глядя в окно. Снова идет снег: большие, похожие на перья, хлопья кружатся в темнеющем небе.

Драко вздыхает и откладывает раковину.

— Тебе не обязательно их есть. Ты же сама сказала, чтобы я купил устриц. Если бы я знал, что они тебе все еще не нравятся, я бы не стал…

Она выпрямляется.

— Я больше не испытываю к ним неприязни, — быстро говорит она, — и, что более важно, я не против того, чтобы ты кормил ими меня, пытаясь убедить полюбить их. Вот почему я сказала, что мы должны их купить. Меня легко можно было уговорить съесть еще несколько, по крайней мере.

Драко делает паузу, и его глаза вспыхивают за долю секунды до того, как его руки находят ее колени, пальцы сжимают их вместе, в то время как его тело нависает над ней. У нее перехватывает дыхание, а сердце учащенно бьется.