Порошин и предложил мне однажды написать что-либо в газету. Я написал какую-то заметку, она была помещена. За ней последовали и другие, в том числе довольно обширные рецензии и статейки. Живя один и скучая вечерами, я писал также разные рассказики и даже пытался написать популярную книжку об удобрениях и агрохимии. Но, видимо, у меня не хватило знаний, чтобы ее закончить. Плодом моих упражнений в писательском деле был, в частности, рассказ о Нижегородских лагерях 1925 г. Я пытался, видимо, писать в юмористическом тоне и, вероятно, несколько «перехватил». Но рассказ этот каким-то чудом уцелел в моих бумагах. Вот этот рассказ:

Еще с утра стало известно, что будет «начальство». Спешно чистились у палаток. Свое «начальство» расхаживало по задним линейкам и у кухонь, то и дело приказывая «подчистить». Появились дощечки-вывески «По траве не ходить!».

Из города примчался дивизионный врач и долго разыскивал штаб дивизии. Найдя, наконец, он вошел в палатку, вытер пот и, подозвав посыльного, отдал распоряжение вызвать врача N-ского полка. Начальник снабжения наспех справлялся в оперативной части о числе довольствующихся.

С полдня пошел дождь. Сразу стало грязно. В палатке штаба лихорадочно стучали 9 машинок. Люди носились от стола к столу за разными справками. Дивизионный врач пробирал вызванного полкового врача, через слово вставляя мат… «Что же у вас уборные-то? Сколько ведь раз говорил… не чешетесь… да и на кухнях тоже поглядеть, можно в обморок упасть… Халаты на чертей похожи…».

К 4 часам надоело ждать. Завразведкой, подойдя к помначу оперативной части, пытался его уговорить: «Ну их к черту! Пойдем домой! Неужто, как приедет, так прямо к нам? Пошли!..».

Начальник оперчасти на уговоры своего помощника отправиться домой уныло отвечал: «Мне нельзя!., а вдруг спросит что-нибудь! Тут, брат, тебе не какая-нибудь хозяйственная, а оперативная!.. Верно! А что ты думаешь? В Германии на оперативном деле все генштабисты!».

К 6 часам все наконец успокоилось, командиры разошлись. Только дежурный переписчик о чем-то тихо разговаривал с посыльным. Оба дымили цигарками.

В столовой N-ского полка «комсостав» пил чай. Комбат рассказывал командиру полка подходящие «случаи»:

— У меня был такой случай, когда я командовал в старой армии ротой в чине капитана. Приезжает ко мне в роту начдив… у нас был собака, генерал-майор К. с пузом… Ну, как полагается, построил роту…

— Вам еще чаю?

— Да, еще стакашку… Ну вот…

— А то, Павел Николаевич, — прервал комполка, — у нас тоже в старой армии, в 5 Сибирском, когда мы у Ковеля…

— Товарищ командир, командующий на первой линейке и требует вас, — доложил откуда-то вынырнувший дежурный.

Все сорвались с мест…

Начоперчасти получил приказание выполнить в срочном порядке предписание № 85458/124. Для этой цели нужно созвать весь штаб.

Все в городе. Телефоны в телефонной будке зазвонили все сразу…

— Это 12–52? Позовите делопроизводителя Грушина!.. Что? Нет? Где же он? Пошлите сейчас же! Начальник приказал…

— Это театральный техникум? Позовите к телефону товарища Цифрова… Ушел?.. Куда?.. В театр?

— Это театр? Позовите товарища Цифрова!

— Так что, товарищ начальник, Грушина нет, а Цифров гримируется… Скоро придет.

— Ну ладно, скажите, чтобы скорее!

— Подвел меня завразведкой. Ведь сколько раз говорил: театр театром, а служба службой! Ну вот, теперь придет сюда, что я могу сделать? Ящик запечатан… Черт знает что…

— Ну, как? Скоро сюда придет?

— Да он уже уехал!

— Как?

Вышли из палатки. Темнялось… По жидкой грязи шлепали красноармейцы…

22 июня (1925 г.).

Н. Новгород.

Я не помню, было ли в действительности описанное здесь происшествие. Но, вероятно (память не сохранила фактов), нечто подобное в жизни нашего штаба происходило.

Писал я в то время и другие рассказы и даже начал писать нечто вроде романа под заглавием «Вдоль службы»⁴³, отрывки из которого каким-то чудом уцелели в моих бумагах. Вероятно, не всегда мои писания того времени были на высоте. Вспоминается, что однажды я напечатал в газете «Нижегородская коммуна» небольшую рецензию на одну переводную, вышедшую к тому же в частном издательстве, брошюру Адольфа Рифлинга «Новая мировая война». В этой брошюре описывались ужасы химической войны. Брошюра была написана бойким языком и не могла не привлечь моего внимания своими оборотами речи. Я сейчас уже не помню ее содержания, кто-то давно «зачитал» у меня эту брошюру. Помню из нее, например: «Вопрос стоит не в центре внимания, а невдалеке от центра» и т. д. Когда я пришел в штаб в день появления моей рецензии, меня вызвал И.С.Конев и пробрал как следует за похвальную рецензию этой брошюрки, которая отличалась сильным «буржуазным душком», чего я в то время не смог понять.

Кроме разнообразных обязанностей по службе и в Авиахиме, я, видимо, стремился приложить свою энергию (которой было в то время много) и к писательской работе. В 1925 г. я опубликовал по меньшей мере 7 заметок и статей и среди них довольно важную статью: «Немецкий полевой измеритель сопротивления дыханию в противогазе» (Журнал «Война и техника» № 263–264). В дальнейшем мои публикации на темы о противохимической защите также появлялись время от времени.

Много раз я выступал и с лекциями. Больше всего мне приходилось выступать в Доме обороны, но часто я выступал и на различных предприятиях и в учреждениях. Видимо, я настолько примелькался со своими лекциями нижегородцам, что все они поголовно меня знали, в чем я, к своему удивлению, убедился в конце 1927 года. Объявления о моих лекциях иногда печатались, обычно в сводных афишах мероприятий Дома обороны, иногда же отдельными специальными афишами. Выступал я многократно и по радио.

В связи со своей работой в Авиахиме я как член президиума губернской (а затем краевой) организации часто командировался в уезды (районы) на уездные конференции общества в качестве представителя губернского правления. Эти конференции обычно проходили активно. В те времена общественная работа была на подъеме. Многие стремились принять в ней участие, и в Авиахиме недостатка в общественных деятелях не было. Но, как бывает обычно в такие периоды увлечения общественной деятельностью, в Авиахим стремились попасть различные «чудаки», от «нечего делать». Они всегда были присяжными ораторами на уездных конференциях, и их речи, не отличавшиеся глубоким содержанием, пестрели разными выражениями, которые я, в конце концов, не мог не заметить. Так, от одной из конференций, кажется, в Балахне (или, может быть, в Чебоксарах или Лыскове) у меня сохранились заметки от речей такого рода ораторов. Вот некоторые из фрагментов речей: «Народ, по существу вопроса, много несознателен… Первое, надо сократить, так сказать… Дать толчок по массам… Во время военного времени… Формула практической жизни осуществления, так сказать, страны… Необходимо, так сказать с показаниями, в общем целом рабочие и крестьяне… Чтобы вбили в уши трудящимся, которые заинтересованы были в интересах… В члены привлечь… По всему губернскому масштабу… Это именно агитация, в дальнейшем именно темные массы…» и т. д. и т. д.

Вообще я старался записывать то, что было, может быть, не совсем обычно и одновременно в известной мере типично. Возможно, что это было связано с моим стремлением писать. Но я тогда и не понимал, что для писательской деятельности сам я был весьма и весьма черноземен и что надо было много учиться, прежде чем выступать даже в газетах с заметками. Но молодость самонадеянна, и на основе своего семинарского «литературного минимума» я полагал возможным писать!

Впрочем, стремление учиться у меня имелось. Я мечтал, что поступлю в университет, как только будет возможность уйти со службы. Стремление учиться подогревалось постоянным общением со студентами в связи с работой в Авиахиме. Некоторые из них прямо советовали мне прежде всего учиться, и это находило живой отклик в моих устремлениях. Уже весной 1925 года, поговорив с начальством в дивизии, я решил подать заявление о поступлении в университет в Н. Новгороде. Я подал заявление, хотя и понимал, что учиться и служить в армии невозможно.