– Так то оно так, – отозвался Перековец на эти слова, – да ты Мандро́*, забыл, что за человек наш гетман... Недаром в Сечи говорилось – от Богдана до Ивана* – не было гетмана. – Иван Мазепа не абы какой гетман был!

– Вольному кошу гетман не указ, – возражать Мандро, – а что у нас молодята большую волю взяли, так это правда. Им всё одно – хоть до шведа, хоть в пекло – абы шум был, а войско пропало...

– А когда старики за Москву тянули, – ворчливо перебил его Таран, – так молодята грозили песку за пазуху насыпать, да в Чертомлык* посадить раков кормить...

– Эх горазд, не горазд, – прервал все споры Перековец, беспечно махнув рукой, – славному кошу и под турком будет добро жить... Давайте, братцы, поснедаем, а то аж душа болит – есть хочется...

***

Целый день отдыхали и собирались с силами беглецы. Шульга ничего не жалел для нежданных гостей: – «всё одно – не вам – так москалям достанется», – проговорил он и по его приказу молодики резали без счёту баранов и бросали мясо в котлы с варившейся пищей.

– Как вы утрапились на зимовник, – расспрашивал Омелько.

– Да просто бежали без дороги и набежали.

Водил Омелько побратима – показывал пойманного ночью коня.

– Вот так конь, – хвалили козаки.

– Одно слово огер!

Ходили и шведы смотреть – но никто, ни шведы, ни запорожцы не признали коня за своего.

– Кто его знает, – толковали сечевики, – теперь по Дикому полю и людей и коней много растеряно...

Подкрепившись едой и сном сечевики оживились – посыпались шутки, остроты. Шведы же держали себя мрачно и сосредоточенно.

Одни возились всё время около одного своего сотоварища, беспомощно полулежавшего, облокотясь на седло.

Сам Перековец тоже принимал большое участие в этом шведе.

– Добрый швед, – рассказывал он, – если б не он, то может быть мы и не вырвались из лап москалей.

Омелько подошёл взглянуть на «доброго» шведа, которому товарищи клали примочку ко лбу.

– Ирих! Ирих! – слышалось среди них.

– Занедужил бедняга, – пояснял Перековец Кисланю, – а завзятый рубака, козаку не уступит...

Омелько с сочувствием смотрел на бледное лицо шведа, которое ему понравилось чисто детским наивным выражением.

Солнце повернуло на запад, и Перековец уже велел готовить коней к .дальнейшему бегству, как на зимовник наскакали два козака – одвуконь каждый.

– Беда, братцы, – кричали они ещё издали, – погоня! Москаль по сей бок Ингульца гоны гонит.

Усталые кони храпели, поводили мокрыми потными боками – не стали и отдыхать.

– Некогда, пановы, москаль головы рубит, – и оба, наполнив сушёные тыквы и деревянные баклажки водой, понеслись дальше.

– На конь! На конь! До зброи!* – раздалось в зимовнике, и более торопливые уже выводили коней на дорогу. А там скакала уже новая ватага – те уже не кричали, не останавливались, а только, оборотившись назад, грозили и показывали нагайками – «смотри, мол, берегись».

А вот ещё один подскакал. Шапка потеряна, окровавленная голова обвязана грязной тряпицей. Серый, разгорячённый ездой; конь рвёт и кидается вперёд. Уздечка в крови и клочья белой пены падают на землю.

– Гей, паны-братья, прямуйте на Ингул... За теми байраками драгунские подъезды... Словили шведского офицера... Сам не знаю, как ушёл... – и, прокричав это одним духом, козак стегнул нагайкой коня и помчался, не разбирая дороги, через терны, вспугивая жаворонков, перепелов, куликов и всякую другую мелкую птицу.

В зимовнике начался страшный переполох.

– Выезжайте! Выезжайте! – кричал Перековец.

– Кто воды не набрал – без воды... Поделимся!

– А ты, старый? А ты, Омельку? Скорей с нами!

– Я не еду, – спокойно ответил Шульга, – не поклонюсь басурману на старости лет!

– А ты, побратиме?

– Я тоже, Максиме, до турка не пойду...

– Остаюсь и я, – прибавил Таран, – а врага христианской веры шановать* не стану...

– Ой, хлопцы, лихо вам будет! Москаль не помилует...

– Мы по байракам* перебудем – теперь не холодно!

Молодики и мальцы большей частью решили не уходить – «по тернам попрячемся», – говорили они, – «пока до турка добежишь – очи вылезут». Но часть их – во главе с Луцем – захватили коней и примкнули до козацкой ватаги.

Шульга не отговаривал: «Пусть их. Кому как лучше – так и делай. Дело смертное».

Уже во дворе остались только Перековец да шведы – о чём-то толковавшиеся.

Высокий швед важного вида в мундире, расшитом подзументами, подозвав Перековца, убедительно начал что-то говорить ему, мешая польские, немецкие и украинские слова,

Кислань, прислушивавшийся к этому разговору, с трудом понял, что речь шла о больном шведе – Ирихе.

– Побратиме! сказал Перековец, обернувшись к Кисланю, – вот швед – это их полковник – просит поберечь этого больного... Слушай, Омелько*, я тоже прошу принять его от москалей... Мы бы взяли с собой – да на коне он не усидит.

– Добре, для тебя, Максиме, сделаю – яров и байраков много – есть где спрятаться!

Перековец снова начал толковаться со шведским офицером – указывая на Кисланя.

– Ну, Омелько, швед даёт двадцать золотых за твою услугу – но хочет, чтобы ты целовал крест, что будешь беречь этого Ириха.

– Скажи ему, что козацкое слово свято, а если хочет – то вот...

Вынув из-за пазухи медный крест, Омелько набожно перекрестился и поцеловал его.

Минута и – Перековец и шведы уже догоняли свою ушедшую вперёд ватагу.

***

Час спустя Омелько и Таран, захватив с собой Кавунца, выехали на разведки.

В степи им удалось заметить ещё несколько ватаг и одиночных всадников, спасавшихся бегством по разным направлениям,

Оставив коней под наблюдением Кавунца, Омелько и Таран – ползком в густой траве – взобрались на высокую могилу.

– Смотри, Омелько!

– Вижу!

– На балке Маловодяной стали...

– Ну, если на Маловодяной – то долго не простоят... водопоев нет...

– Та й сила его москаля!

Действительно вдали видны были массы конницы.

Дымились костры. Взад и вперёд шныряли отдельные разъезды. Насколько глаз хватало, вдоль балок видны были табуны стреноженных коней, повозки, людские толпы.

Да, это был «москаль» – забравшийся вглубь безысходного, наглядного Дикого Поля.

Это были страшные гончие – князь Григорий Степанович Волконский* и бригадир Кропотов*, – посланные царём вдогонку за Мазепой и Карлом XII. Пётр Великий знал, кого посылал. Волконский не раз командовал козацкими войсками, проходил с ними из края в край Польшу, а Кропотов уже не раз имел дёло с козаками и выдерживал жестокие бои с запорожцами, приставшими к Булавину*.

Обоим им – и князю Волконскому и Кропотову – хорошо были известны все военные хитрости и увёртки запорожцев.

Петровские гончие неутомимо гнались по следу за красным зверем, но разобраться в беспредельной степи было трудно. Сплошь и рядом попадались ложные следы, прошмыгивали конные ватаги, ничего не имевшие общего с шведским королём, а представлявшие остатки запорожской конницы, уходившей куда глаза глядят. Наконец попался след тяжелого рыдвана. «Король!», – обрадовался Волконский и приказал «гнать коней нещадно!». Заморив людей и лошадей, отбившись от водопойных мест, Волконский нагнал небольшой отряд, сопровождавший рыдван с больным шведским офицером. Взбешённый своей неудачей и потерей времени, Волконский круто повернул в сторону и безводными, непроходимыми урочищами двинул свой отряд к Ингулу, стараясь наверстать упущенное время.

Такое неожиданное появление в самых глухих местах запорожских вольностей сильного русского отряда навело панику на сечевые ватаги, и было причиной переполоха в зимовнике Шульги. «Москаль, Москаль идёт!» – раздавался отчаянный крик, и всё спешило туда за Ингул, к Бугу* «до турка».

***