– Что-то долго нет, – толкуются молодики.
– Может, сами попались в засаду?
– Э, Омелько не такой...
– Едут, едут, – закричал один из мальцев, черноглазый Стецко Кавуне́ц.
– И коня на аркане ведут...
– Ну и козаки-ж...
– Кто словил?
– Та Омелько, – отвечает Луц, рассёдлывая потного от упорной погони коня.
– Та-й гонялись за ним...
– Ну и конь – настоящий бахмат*.
– Куды там! Птица, а не конь!
– Кислань, веди до огня, – распоряжается Шульга, – молодцы, подкиньте в костёр сушняку да сена, чтобы светлей стало!
Пламя, пробежавшее золотистыми струйками по веткам, вдруг ярко вспыхнуло и осветило великолепного чёрного коня, дико косившегося налитыми кровью глазами и вздрагивавшего, затянутыми от долгой скачки, боками.
Все молча рассматривали пойманную добычу.
– Седло не наше, козацкое.
– И не татарское...
– И не польское...
– Может, турецкое?
– Овва, чего турецкому коню тут быть, – возразил Шульга, – да опять же у турок не такие сёдла.
– А ну, раздвиньтесь, хлопьята, – и к коню подошёл один из козаков. – Таран – э... э... да это и седло, и убранство, и тавро – всё шведское... Я уж насмотрелся на них.
– Что за чудасия*, – удивился Луц, – по просту шведский конь не зайдёт в Дикое Поле!
– От войска ушёл!
– Конь в бою не был, а верно из рук ушёл и узда волочилась...
– Не возьму я в толк, – рассуждал Шульга, разводя руками, – чего шведам быть на Ингульце, когда всё их войско за Днепром на левой стороне.
– Ну, старый, – перебил Кислань его размышления, – хоть по обычаю всех забеглых коней надо отправлять до коша*, а этого коня беру себе. Ведь и коша чёрт-ма, да и кошевой Гордиенко, Бог его знает где.
Шульга нерешительно покачал головою.
– Скажи гоп – козаче – как перепрыгнешь. Ещё, может, хозяева за конём явятся.
– Всё одно – без выкупу не отдам, – задорно отвечал Кислань.
– Завтра будет видно, а теперь спать...
Мало-помалу все стали расходиться по местам продолжать прерванный сон.
Кое-где ещё под возами, в коморах слышны были отрывочные разговоры, но скоро всё угомонилось.
Сторожить – «вартовым» – стал сам «господарь».
Шульга, взял с собою «мальца» Стецка.
Неспокойно было у старого козака на сердце, он взялся сам оберегать свою «госпо́ду»* до утра, отпустив Омелька на отдых.
Сердце не обмануло старика.
Едва только забрезжила ранняя розовая зорька – на зимовнике опять поднялась тревога.
Припав с мушкетами в руках к загороде, козаки, поёживаясь от предрассветного холодка, наблюдали за вереницей всадников, медленно направлявшихся к зимовнику.
Вот они остановились. Передний всаднике немного отделился от прочих.
Вдоль ограды зимовника послышалось сухое щёлкание взводимых мушкетных курков.
В это время передний всадник подъехал ещё ближе и протяжно крикнул;
– Пугу!.. пугу!.. пугу!..*
Омелько приложил руки ладонями к губам и также громко и протяжно ответил:
– Пугу!.. пугу!..
Наступило минутное молчание.
– А кто такой? – закричали из-за ограды.
– Козак с лугу!
– А с какого лугу – с Великого или с малого?
– С Великого!
– Если с Великого лугу*, так иди, козаче, до кругу!
Пока шёл этот обмен условных приветствий – по строго соблюдаемому в Диком поле обычаю – всадник не трогался с места – зная, что при первой же попытке приблизиться к зимовнику – он будет встречен мушкетной пулей, теперь же, опустив конские поводья, он вольным шагом подъезжал к воротам.
– Отворять? – спросил один из молодиков.
– Подожди...
— Что вы за козаки? – высунув голову, осматривал Шульга пришельца. Недоверчивый старик не хотел впускать незваных гостей, не убедившись с кем имеет дело.
– Менского куреня* знатный товарищ Максим Перековец, – с достоинством отвечал всадник, – с козаками того ж менского куреня.
– Боже мой, – закричал весело Шульга – мы тож менские козаки! Гей! Мальцы, хлопцы, ну же швыдко! Хутко! Геть* все камни! Впускайте! Я ж и Перековца знаю!
– И я его знаю, когда-то побратались, – говорил Кислань, помогая отваливать плотно заваленные ворота.
Новоприбывшие, спешились и, ведя коней в поводу, вступили во двор зимовника.
– Вяжите коней до ясел, да идём до «госпо́ды», – просил Шульга.
Но прибывшие козаки не торопились привязывать коней, а, сняв шапки, кланялись, приговаривая по правилам запорожской вежливости.
– Отаманы товариство – ваши головы, – т.е. гости этим приветствием отдавали себя в полное подчинение хозяевам, говоря, что наши головы уже не нам принадлежат, а вам.
На это хозяева с низкими поклонами отвечали тоже: – «ваши головы! ваши головы!».
Ни та, ни другая сторона не хотела высказать себя незнающей «звычаев-обычаев запорожских» и тем уронить свое козацкое достоинство.
Приехавшие имели очень изнурённый вид.
Видно было по всему, что они сделали длинный и трудный путь. Красные «каптаны» были запылены и обтрёпаны, широкие суконные киреи* были изорваны, сине китайчатые шаровары у многих были в клочьях. У всех были заметны следы какой-то отчаянной схватки. Пятиаршинные копья, окрашенные спирально красной и чёрной краской, были поломаны, ронды – конские уборы были в беспорядке, запачканы, иссечены, смяты и на скорую руку связаны верёвочками. Загнанные кони едва держались, и кровь сочилась по избитым бокам.
Отдельной кучкой среди козаков сбилось несколько человек, одетых в синие мундиры.
– Шведы, – сказал Таран, разглядев их, – ну, брат Омелько, готовь коня!
– Увидим, – недовольно пробурчал тот.
– Га! Омелько Кислан! – вдруг расставил руки Перековец – плотный, мускулистый козак с бесшабашным выражением лица.
– Я и есть! – отвечал Кислань, обнимаясь и целуясь с Перековцом.
– Чего ж ты, Омелько, не в войске? Я и не гадал тебя увидеть – слух был, что ты, побратимо, пропал совсем...
– Было и дал дуба, да спасибо старо́му, – указал Кислань на Шульгу, – отходил меня. Всю зиму отлёживался в зимовнике.
– Ну, хлопцы, – обратился Перековец к своим, – пускай. коней на роздых... Трое суток, диду, обернулся он к Шульге, – на взаводы* гнали, что было духу!
– За какой бедой?
– Не своей волей – москаль гнал.
– Москаль? – удивлённо пронеслось среди столпившихся зимовничан, – москаль в Диком поле?! Козаков да москаль гнал? А где же войско?
– Войско тю-тю, – свистнул Перековец.
– Как?!
– Нету ни войска, ни гетмана, ни короля... Всё пошло к чёртовому батьку!
– Овва!
– Где же оно делось?!
– Побил под Полтавой москаль... У пень порубил и шведское войско и кошевое... Сам король, живой-неживой, бежит теперь степовыми шляхами до турка... И гетмана в рыдване* степом потягли... А за ними наша старшина и товариство чуть-чуть.
– Что ж, москаля сила была? – спросил Шульга среди всеобщего молчания.
– Если б сила! Бились, диду, в ровнях, да их верх оказался! Сначала пошло разгордиящем* – полк на полк, а там царь как двинет лавою* с москалями – сразу начался галас* и шведы и москали. перемешались... Царь как крикнет – тур по степу так не кричит – «порадейте, товарищи», а москали заревут, как скаженные бугаи*, да на шведов, а за ними компанейцы*, а к ним и из сечевого товарищества кой-кто пристал... Шведы то туды – то сюды... Куды там... Москали как двинут, как двинут – не дают и на небо взглянуть. Раскололи шведское войско пополам, загнали в лес, сбили и пеших и конницу... Короля и не видно и не слышно... Кричат отаманы – гони, хлопцы, в Дикое поле – пропали козацкие головы...
– Занапастили* – панове – вы Запорожье, – сказал Шульга, печально помотав головою.
– Да, не горазд* сделали, – угрюмо заметил Таран, подёргивая седой ус, – и чёрт втаскал наш кош за этим ляшским подпанком Мазепой – никогда от этой польской души добра кошу запорожскому не было...
– Что верно – то верно, – поддержал его один из прибывших козаков, – добра от Мазепы никогда низовому войску не было, и как это товарищество доверилось ему...
