– Что-то долго нет, – толкуются молодики.

– Может, сами попались в засаду?

– Э, Омелько не такой...

– Едут, едут, – закричал один из мальцев, черноглазый Стецко Кавуне́ц.

– И коня на аркане ведут...

– Ну и козаки-ж...

– Кто словил?

– Та Омелько, – отвечает Луц, рассёдлывая потного от упорной погони коня.

– Та-й гонялись за ним...

– Ну и конь – настоящий бахмат*.

– Куды там! Птица, а не конь!

– Кислань, веди до огня, – распоряжается Шульга, – молодцы, подкиньте в костёр сушняку да сена, чтобы светлей стало!

Пламя, пробежавшее золотистыми струйками по веткам, вдруг ярко вспыхнуло и осветило великолепного чёрного коня, дико косившегося налитыми кровью глазами и вздрагивавшего, затянутыми от долгой скачки, боками.

Все молча рассматривали пойманную добычу.

– Седло не наше, козацкое.

– И не татарское...

– И не польское...

– Может, турецкое?

– Овва, чего турецкому коню тут быть, – возразил Шульга, – да опять же у турок не такие сёдла.

– А ну, раздвиньтесь, хлопьята, – и к коню подошёл один из козаков. – Таран – э... э... да это и седло, и убранство, и тавро – всё шведское... Я уж насмотрелся на них.

– Что за чудасия*, – удивился Луц, – по просту шведский конь не зайдёт в Дикое Поле!

– От войска ушёл!

– Конь в бою не был, а верно из рук ушёл и узда волочилась...

– Не возьму я в толк, – рассуждал Шульга, разводя руками, – чего шведам быть на Ингульце, когда всё их войско за Днепром на левой стороне.

– Ну, старый, – перебил Кислань его размышления, – хоть по обычаю всех забеглых коней надо отправлять до коша*, а этого коня беру себе. Ведь и коша чёрт-ма, да и кошевой Гордиенко, Бог его знает где.

Шульга нерешительно покачал головою.

– Скажи гоп – козаче – как перепрыгнешь. Ещё, может, хозяева за конём явятся.

– Всё одно – без выкупу не отдам, – задорно отвечал Кислань.

– Завтра будет видно, а теперь спать...

Мало-помалу все стали расходиться по местам продолжать прерванный сон.

Кое-где ещё под возами, в коморах слышны были отрывочные разговоры, но скоро всё угомонилось.

Сторожить – «вартовым» – стал сам «господарь».

Шульга, взял с собою «мальца» Стецка.

Неспокойно было у старого козака на сердце, он взялся сам оберегать свою «госпо́ду»* до утра, отпустив Омелька на отдых.

Сердце не обмануло старика.

Едва только забрезжила ранняя розовая зорька – на зимовнике опять поднялась тревога.

Припав с мушкетами в руках к загороде, козаки, поёживаясь от предрассветного холодка, наблюдали за вереницей всадников, медленно направлявшихся к зимовнику.

Вот они остановились. Передний всаднике немного отделился от прочих.

Вдоль ограды зимовника послышалось сухое щёлкание взводимых мушкетных курков.

В это время передний всадник подъехал ещё ближе и протяжно крикнул;

– Пугу!.. пугу!.. пугу!..*

Омелько приложил руки ладонями к губам и также громко и протяжно ответил:

– Пугу!.. пугу!..

Наступило минутное молчание.

– А кто такой? – закричали из-за ограды.

– Козак с лугу!

– А с какого лугу – с Великого или с малого?

– С Великого!

– Если с Великого лугу*, так иди, козаче, до кругу!

Пока шёл этот обмен условных приветствий – по строго соблюдаемому в Диком поле обычаю – всадник не трогался с места – зная, что при первой же попытке приблизиться к зимовнику – он будет встречен мушкетной пулей, теперь же, опустив конские поводья, он вольным шагом подъезжал к воротам.

– Отворять? – спросил один из молодиков.

– Подожди...

— Что вы за козаки? – высунув голову, осматривал Шульга пришельца. Недоверчивый старик не хотел впускать незваных гостей, не убедившись с кем имеет дело.

– Менского куреня* знатный товарищ Максим Перековец, – с достоинством отвечал всадник, – с козаками того ж менского куреня.

– Боже мой, – закричал весело Шульга – мы тож менские козаки! Гей! Мальцы, хлопцы, ну же швыдко! Хутко! Геть* все камни! Впускайте! Я ж и Перековца знаю!

– И я его знаю, когда-то побратались, – говорил Кислань, помогая отваливать плотно заваленные ворота.

Новоприбывшие, спешились и, ведя коней в поводу, вступили во двор зимовника.

– Вяжите коней до ясел, да идём до «госпо́ды», – просил Шульга.

Но прибывшие козаки не торопились привязывать коней, а, сняв шапки, кланялись, приговаривая по правилам запорожской вежливости.

– Отаманы товариство – ваши головы, – т.е. гости этим приветствием отдавали себя в полное подчинение хозяевам, говоря, что наши головы уже не нам принадлежат, а вам.

На это хозяева с низкими поклонами отвечали тоже: – «ваши головы! ваши головы!».

Ни та, ни другая сторона не хотела высказать себя незнающей «звычаев-обычаев запорожских» и тем уронить свое козацкое достоинство.

Приехавшие имели очень изнурённый вид.

Видно было по всему, что они сделали длинный и трудный путь. Красные «каптаны» были запылены и обтрёпаны, широкие суконные киреи* были изорваны, сине китайчатые шаровары у многих были в клочьях. У всех были заметны следы какой-то отчаянной схватки. Пятиаршинные копья, окрашенные спирально красной и чёрной краской, были поломаны, ронды – конские уборы были в беспорядке, запачканы, иссечены, смяты и на скорую руку связаны верёвочками. Загнанные кони едва держались, и кровь сочилась по избитым бокам.

Отдельной кучкой среди козаков сбилось несколько человек, одетых в синие мундиры.

– Шведы, – сказал Таран, разглядев их, – ну, брат Омелько, готовь коня!

– Увидим, – недовольно пробурчал тот.

– Га! Омелько Кислан! – вдруг расставил руки Перековец – плотный, мускулистый козак с бесшабашным выражением лица.

– Я и есть! – отвечал Кислань, обнимаясь и целуясь с Перековцом.

– Чего ж ты, Омелько, не в войске? Я и не гадал тебя увидеть – слух был, что ты, побратимо, пропал совсем...

– Было и дал дуба, да спасибо старо́му, – указал Кислань на Шульгу, – отходил меня. Всю зиму отлёживался в зимовнике.

– Ну, хлопцы, – обратился Перековец к своим, – пускай. коней на роздых... Трое суток, диду, обернулся он к Шульге, – на взаводы* гнали, что было духу!

– За какой бедой?

– Не своей волей – москаль гнал.

– Москаль? – удивлённо пронеслось среди столпившихся зимовничан, – москаль в Диком поле?! Козаков да москаль гнал? А где же войско?

– Войско тю-тю, – свистнул Перековец.

– Как?!

– Нету ни войска, ни гетмана, ни короля... Всё пошло к чёртовому батьку!

– Овва!

– Где же оно делось?!

– Побил под Полтавой москаль... У пень порубил и шведское войско и кошевое... Сам король, живой-неживой, бежит теперь степовыми шляхами до турка... И гетмана в рыдване* степом потягли... А за ними наша старшина и товариство чуть-чуть.

– Что ж, москаля сила была? – спросил Шульга среди всеобщего молчания.

– Если б сила! Бились, диду, в ровнях, да их верх оказался! Сначала пошло разгордиящем* – полк на полк, а там царь как двинет лавою* с москалями – сразу начался галас* и шведы и москали. перемешались... Царь как крикнет – тур по степу так не кричит – «порадейте, товарищи», а москали заревут, как скаженные бугаи*, да на шведов, а за ними компанейцы*, а к ним и из сечевого товарищества кой-кто пристал... Шведы то туды – то сюды... Куды там... Москали как двинут, как двинут – не дают и на небо взглянуть. Раскололи шведское войско пополам, загнали в лес, сбили и пеших и конницу... Короля и не видно и не слышно... Кричат отаманы – гони, хлопцы, в Дикое поле – пропали козацкие головы...

– Занапастили* – панове – вы Запорожье, – сказал Шульга, печально помотав головою.

– Да, не горазд* сделали, – угрюмо заметил Таран, подёргивая седой ус, – и чёрт втаскал наш кош за этим ляшским подпанком Мазепой – никогда от этой польской души добра кошу запорожскому не было...

– Что верно – то верно, – поддержал его один из прибывших козаков, – добра от Мазепы никогда низовому войску не было, и как это товарищество доверилось ему...