Основою этого рассказа послужили отголоски предания, слышанные автором в юности. Может быть, дело и не так происходило – как представляли себе простодушные хуторяне – а может быть, и напротив – память людская, не хуже писаного манускрипта – сохранили все подробности.

Во всяком случае, автор постарался не затемнить все те крупицы истины, которые сквозь мглу веков, в изустных преданиях от поколения до поколения, освещают давно минувшую эпоху.

Автор.

В зимовнике*[1] старого Шульги было тихо и сонно.

Тёплая ночь сменила жаркий июльский день и, изморенные дневным зноем, отдыхали и люди и животные.

Серп луны, по временам заслоняемый бегущими облаками, бросал мягкие лучи и на сумрачную степь и на зимовник, приютившийся между балками.

Сторожевым эту ночь – на «варте»* – стоял Омелько Кисла́нь. Приладив у заваленных камнями ворот зимовника два заряженных мушкета и прочно укрепив медную затинную пищаль*, Омелько прислонился к каменной загороде и спокойно, почти неподвижно, наблюдал за окрестностями.

Глаза его были полузакрыты, но чуткое ухо сторожко ловило всякий звук.

Вдруг он встрепенулся.

В степовой тишине настороженному уху почудился какой-то шум.

Ничего не слышно,

Но вот, где-то далеко, далеко снова раздался неясный звук.

Омелько впился глазами в тёмную даль.

За дальней балкой еле слышный плач – стон волков.

Неумолчно трещат дергачи*. Уныло свистнул раз другой – «ночная птица» – вивчарик*.

Бесшумно махая крыльями, мелькнула летучая мышь.

Где-то высоко комар выводит тонкую трубную ноту.

С жужжанием налетел хрущ. Омелько досадливо отмахнулся рукой, «иди к нечистой...»

Жук ударился о ладонь и мигом смолк.

По-прежнему тихо в степи – тихо и на зимовнике.

Посреди убитого конскими копытами двора чуть-чуть тлеют угольки костра, на котором варилась «вечеря», да возле костра глухо ворчали псы, оспаривая друг у друга остатки козацкой еды.

Кислань тихо свистнул. Псы насторожились и прервали грызню.

«Разбужу старого», – решил Омелько и в сопровождении псов, вилявших хвостами, подошёл к хате.

Здесь он слегка постучал в «кватырочку» – маленькое оконце, прорезанное в ставне, на высоте человеческого роста.

Дверь хаты скрипнула, и на порог появился сам «господарь»* Шульга, казавшийся совершенно белым при лунном освещении – благодаря седой голове и белой холщёвой одежде.

– Чего ты, Омельку?

Омелько предостерегающе поднял руку – он опять уловил подозрительный шум, но только ясней, чем прежние разы.

Шульга его понял, и белая фигура старика – опустившись к низу – приникла седою головою до земли.

Омелько тоже приткнулся ухом к плотной сухой почве.

– Так и есть, конь скачет, – через минуту сказал Омелько, поднимаясь с колен.

– Да, одним конём бежит кто-то на зимовник, – подтвердил старик.

Из-под возу вылезла и присоединилась к говорившим третья низкая широкоплечая фигура, спавшего там козака Луца.

– Коня чуть*?

– Эге!

– Волки гонят, – полувопросительно полуутвердительно высказал своё мнение Луц, – в Терновой балке, не иначе, захватили... там, чабаны говорили, целый выводок держится диких коней...

– Нет, это не то, – задумчиво проговорил Шульга, – конь сам по себе, а волки как будто только по следу вдогонку гонятся...

В это время тяжёлый ритмический топот был слышен вполне ясно. Вот донеслось до козаков отдалённое ржание. Ржание повторилось звонче и сильней.

Могучие удары сильных конских ног гулко разносятся в ночной тишине.

Вот видно, как по склону балки легко несётся какая-то масса. Мгновение, и на площадку перед зимовником лёгким галопом выбежал конь без седока.

– Косю! Косю! – звал его Шульга.

Конь круто присел на задние ноги, пронзительно заржал и, давши широкий круг, метнулся прочь от зимовника. Слышно было, как затрещали кусты тёрнов и тальника* под напором конского тела.

Зимовник сразу ожил.

С бешеным лаем метались псы вдоль ограды, звонко ржали и били землю ногами жеребцы, выводимые из «стоень»*. Торопливо перекликались полусонные люди.

Молодики*, хлопцы, мальцы, бегали то в «стойни», выводя оттуда козацких коней, то в «лёхи»* за боевыми припасами, то тащили из комор* сёдла и оружие.

Все помогали козакам снарядиться в погоню за ускакавшим конём.

Одни отваливали камни от ворот, другие держали храпевших и дыбившихся жеребцов, поспешно накидывая сёдла и затягивая подпруги.

– Гей, хлопьята*, не отставай, – крикнул Омелько и во весь скок понёсся туда, откуда ещё продолжало слышаться ржание.

Луц и ещё два-три козака один за одним рассыпались по балке.

А ржание раздавалось уже за балкой.

– Не уйдет, – говорил Шульга оставшимся молодикам и мальцам, – конь по всему видно наморен. А вы, хлопцы, пока час да время, готовьте мушкеты, всё может случиться – даром кони по степу не бегают.

Действительно, обстоятельства переживаемого времени оправдывали тревожное состояние зимовничан.

Был 1709 год – решающий год борьбы Петра Великого с Карлом XII. Запорожье, увлечённое полякующей малороссийской старшиной и своим недальновидным кошевым Костей Гордиенком, нежданно-негаданно для самого себя очутилось в рядах шведских войск.

Гнев Петра обрушился на запорожское войско.

Славная Чертомлыцкая сечь была истреблена соединённым русским и украинским отрядом.

Запорожские города – Келеберда, Перевологно, Старый и Новый Кодак, зимовники по Днепру, Самаре и Орели были стёрты с лица земли полковником Яковлевым* и компанейским полковником Галаганом*.

Нестроевые запорожцы – «сидни» или «гнездюки» – жившие по зимовникам, выселялись русскими властями на север Украйны, подальше от шведов.

Вот почему, притаившиеся по глухим уголкам Дикого Поля в балках, байраках, плавнях, урочищах, остатки земледельческого и рыболовного населения Запорожья наблюдали крайнюю осторожность, ежеминутно ожидая гибели.

***

Прошло часа два после отправления козаков в погоню за конём.