В этом же очерке я предлагаю посмотреть на истоки Первой мировой войны в конфессиональной перспективе. Для этого обращаюсь к одному недоразумению в национальном и религиозном самосознании, доселе недостаточно изученному и неосмысленному недоразумению, которое эту войну спровоцировало, а именно, недоразумению относительно «русскости» русинского или карпаторосского населения Австро-Венгрии, якобы колебавшегося между австро-венгерским униатством и русским православием, недоразумению, раздутому в миф именно благодаря русской православной епархии в Америке, куда в течение двух десятилетий перед войной вошли русины-униаты, иммигрировавшие из Австро-Венгрии в Америку.

Герхард Динес, заместитель директора австрийского музея «Йоаннеум» в городе Граце и куратор проходившей в 2013 году в Австрии выставки, посвященной истории лагеря для русских военнопленных времен Первой мировой войны, сказал: «Первая мировая война стала забытой войной».[6] Что он имел в виду? Судьба победителей оказалась не намного счастливее судьбы побежденных. И те и другие ее стыдились и обращались к ее истории с основным вопросом: как она могла произойти? Хотя ответы даются разные, историки подчеркивают случайный характер возникновения войны. Победители винят побежденных Австро-Венгрию и Германию как ее зачинщиков. Что касается России, то она, проведя предварительно всеобщую мобилизацию и медля с ее отменой, тем не менее никому сама войны не объявляла, хотя и сосредоточила свои войска на австрийской и германской границах с целью оказать дипломатическую поддержку Сербии.

Однако поражает тот факт, что с самого начала, по мере продвижения российских войск по территории Галиции и Буковины в ответ на объявление Австрией войны России 6 августа 1914 года, русское правительство сразу же стало образовывать на завоеванной территории собственные губернии. В течение первых месяцев войны были уже созданы Львовская и Тернопольская, позже также Черновицкая и Перемышльская губернии Российской империи. Губернии сразу же делили на уезды, и их администрация и на губернском, и на уездном уровне практически полностью комплектовалась чиновниками из России. Это само по себе представляется вызывающим поведением одной из воюющих сторон на только что занятой территории противника, причем именно той стороны, которая была втянута в войну как бы против своей воли и ради защиты даже не своего, а чужого государства (Сербии).

Это генерал-губернаторство было образовано с несвойственной для имперской бюрократии расторопностью 25 августа, меньше чем через три недели после объявления войны, сразу же с занятием русскими войсками части Галиции. Губернатором был назначен генерал, граф Георгий Александрович Бобринский, канцелярия которого начала работу 5 сентября во Львове, как только его взяли русские войска. Военный губернатор Бобринский в своей программной речи заявил: «Я буду учреждать здесь русский язык, закон и строй» – и сразу же начал проводить политику, направленную на скорейшую инкорпорацию Восточной Галиции в состав Российской империи. Это выглядело вызывающей агрессией по отношению к территории противника, которая никогда не была российской территорией, уже полтора века принадлежала Австро-Венгрии и могла отойти к ней обратно при перемене военной фортуны, что и произошло через несколько месяцев, а именно в июне 1915 года, в связи с контрнаступлением войск центральных держав. Несмотря на эту довольно необычную и явно вызывающую в военных условиях политику, граф Бобринский был поощрен и вскоре из временно исполняющего обязанности генерал-губернатора был утвержден в этой должности императорским указом. Затем при посещении царем Львова он был пожалован званием генерал-адъютанта с прибавлением к фамилии именования «Галицийский».[7]

Когда же Галиция в результате отступления русской армии опять оказалась в своих прежних границах, то есть внутри Австро-Венгрии, это новое русское губернаторство не было упразднено и его канцелярия была «временно» эвакуирована в Киев. Это означало, что русское правительство не отказалось от завоевания Галиции и не потеряло надежду на ее окончательную инкорпорацию в состав Российской империи. Упразднена эта канцелярия военного губернатора была лишь в марте 1916 года, когда надежда на скорую русскую победу стала угасать.

Надо отметить, что ничего подобного не происходило при занятии русскими войсками Восточной Пруссии и области Мазурских озер. Здесь Россия не учреждала никакого русского губернаторства и собственной администрации. Завоеванная территория была под военным режимом действующей армии (российской), пока не была отбита обратно немцами. Чем же в этом смысле отличалась Галиция? Очевидно, тем, что русское правительство имело на нее свои виды, желало ее завоевать, получить в качестве своей собственной территории еще до подписания всякого мирного соглашения. Также очевидно, что оно полагало местное население своим, русским и потому поставило над ним русских чиновников. Если до начала войны не было оснований утверждать, что Российская империя имела какие-то завоевательные цели в отношении Австро-Венгрии, то такая решительная инкорпорация в ее состав захваченной в первые месяцы войны территории уже не могла оставить у противника сомнений, что со стороны России эта война – захватническая. Пока историки не нашли никаких свидетельств того, что захват Галиции и ее присоединение к Российской империи серьезно планировались на правительственном уровне.

Однако именно о том, что таковые намерения питали в некоторых кругах, в том числе питал их и самодержец России, свидетельствует Записка П. Н. Дурново императору Николаю II, написанная в феврале 1914 года, за пять месяцев до начала войны. В этой Записке бывший российский министр внутренних дел и действительный член Государственного Совета, кроме того, возглавлявший (1908–1915) в его составе крайне правую группировку[8], писал царю следующее про Галицию: «Нам явно невыгодно, во имя идеи национального сентиментализма, присоединять к нашему отечеству область, потерявшую с ним всякую живую связь (полужирный курсив мой. – о. М. А.-М.). Ведь на ничтожную горсть русских по духу галичан сколько мы получим поляков, евреев, украинизированных униатов? Так называемое украинское или мазепинское движение сейчас у нас не страшно, но не следует давать ему разрастаться, увеличивая число беспокойных украинских элементов, так как в этом движении несомненный зародыш крайне опасного малороссийского сепаратизма, при благоприятных условиях могущего достигнуть совершенно неожиданных размеров».[9]

О какой же «идее национального сентиментализма» и о «какой ничтожной горсти – русских по духу галичан» говорит Дурново в своей записке как о возможной причине войны и, уж во всяком случае, как о рациональном основании включения этой части Австро-Венгрии в состав Российской империи в форме готовых губерний и уездов? Речь идет о русинах-униатах, поскольку, как мы попытаемся показать ниже, именно переход этой небольшой иммигрантской общины обратно в православие посредством ее вступления в русскую епархию в Америке дал основание определенной группировке русского общества, церкви и правительства, включая царя, считать и коренное славянское население Галиции потенциально православным, а значит, и «русским». Тем самым этот переход и это определение «русскости» привели к эскалации вражды между католической Австро-Венгрией и православной Россией – вражды, перешедшей сначала в холодную войну между ними, а затем и в Первую мировую войну.

Добровольный переход униатов-русинов в православие через вступление в русскую епархию в Америке продолжался в довоенный период несколько более двух десятков лет и получил широкую церковно-политическую огласку в русской прессе, прежде всего, через издание «Американского православного вестника» (АПБ). К тому времени «русская Америка» уже исчезала. С продажей Аляски русское присутствие в Америке начало сходить на нет и, кроме нескольких приходов на Аляске, в конце концов сохранилось в русском соборе в Сан-Франциско, где чуть ли не номинально ютилась русская епархия в Соединенных Штатах.