Исправник бросил на него очередной настороженный взгляд, и наконец потянулся к папке. Зашуршали страницы… и выражение не только лица, но даже вся постановка фигуры его неуловимо изменились: властно расправленные плечи согнулись, злая готовность сменилась растерянностью и даже страхом.

– Так это… Выходит… Меркулов Аркадий Валерьянович… – он глянул в паспорт, потом на отца. – Телосложение среднее… Волосом рус, бороду бреет… Из особых примет – шрам от резаной раны на левой ладони. – исправник потрясенно уставился на отцовскую ладонь. – Ваше высокоблагородие… Нынче всей губернской полиции начальник? – упавшим голосом закончил он… и встал по стойке смирно.

– Высокоблагородие… – урядник заполошно глядел то на Митю, то на отца, воображая, что новое начальство с ним сделает за взятого на прицел сынка.

В зале воцарилась тишина, прерванная пронзительным воплем Юхима:

– Вы шо, ваш-блаародь, ему верите?

– Заткнись, Юхим! – рявкнули оба полицейских – и два кулака с размаху врезались сторожу в челюсть.

– Блуп! – только и сказал тот, отлетая к стене.

– Бабах! – выпавшая из рук бывшего лакея дубинка стукнулась об пол. – А давайте я вам сюрточок-то почищу, пане! – заголосил тот. – И сынку вашему! Вы не сумлевайтесь, я умею! При старых господах в младших лакеях… могу и рекомендации представить. А вы пошли, пошли вон! Не видите, их высокоблагородия не принимают. – он деловито замахал руками на стражников, точно на забредших в палисадник кур.

– Остап-Степанычу це не сподобается! – прижимая ладонь к разбитому носу, мрачно пробурчал сторож.

Под неловкие поклоны пятящихся к дверям стражников Митя направился к саквояжу и принялся разыскивать в нем чистую рубашку. Руки слегка подрагивали.

– Прости… – неловко пробормотал отец. – Нельзя было сдаваться.

Митя замер. Если отец скажет, что был уверен: сдайся он, и урядник выстрелит всенепременно – Митя это примет. Не поверит, конечно: уряднику нужна была покорность, а не смерть… Но примет.

– Пойми… – выдавил отец. – Нужно, чтоб здешние порядочные обыватели меня уважали… а непорядочные – боялись. Но какой страх может быть, если по губернии разнесется, что нового полицейского начальника сельский урядник повязал?

– Не беспокойтесь, батюшка. – возвращаясь к тону, которого придерживался всю дорогу, с холодной вежливость кивнул Митя. – Я ваш покорный сын, располагайте мной всецело ради вашей карьеры.

– Опять? – взревел отец. Оглянулся, почувствовав устремленные на него со всех сторон любопытные взгляды, и понизил голос. – Пойми уже наконец, я не собираюсь жертвовать важным для всей империи делом ради твоих… никчемных светских мечтаний!

– А также ради моей жизни. – старательно изображая готовность, закивал Митя.

– Да не выстрелил бы он! – скривился отец. – Думаешь, после двадцати лет в полиции я не различу, когда и впрямь готовы стрелять, а когда только грозятся? Хватит труса праздновать! Собирайся – едешь со мной.

– Вам угодно меня еще и опозорить – прокатить через всю губернию в драных штанах? – процедил Митя.

– Вот они, брючки-то, зашитые! И сюртучок почищен, паныч, и батюшки вашего! – бывший лакей подскочил к Мите с его вещами. – В лучшем виде! Дозвольте-с помочь?

– Не надо! – Митя принялся натягивать брюки.

Каким же дураком он был! Паро-кони, ночная скачка, штурм имения, утренние дурачества у колодца… Он позволил отцу думать, что между ними может быть что-то, кроме холодного отчуждения – и тот немедленно подвел его под выстрел!

– Поторопись! – скомандовал отец, направляясь к двери.

Митя ненавидяще посмотрел ему вслед: пади он от руки пропахшего салом солдафона, отец бы и над бесприютной сыновьей могилой своих полицейских муштровал! В носу отчаянно защекотало, а стиснутый в руках сюртук стал расплываться от навернувшихся на глаза слез. Еще не доставало перед полицейскими расплакаться – не объяснишь же им, что это от глубокого разочарования. Здешние таких тонких материй не поймут. С сюртуком в руках Митя уже привычно сунулся в окно на задний двор.

– Куды, паныч? Батюшка ждёть! – завопил вслед бывший лакей.

– Не ваше дело! – рявкнул Митя, перескакивая подоконник. – Сначала здешние меня пристрелить собирались, теперь еще и командовать начнут? – зло вытирая непрошенные слезы краем шейного платка, проворчал он.

– Я бы не позволила тебя убить. – донесся сверху скрипучий, будто старушечий, голос, и в жаркое летнее утро на Митю дохнуло острым и влажным, до ломоты костей, пахнущим землей холодом. – Тебе еще рано умирать. Пока рано.

Митя медленно поднял глаза. Восседающая на крыше дома рыжая мара ощерилась в клыкастой усмешке, так что провалились и без того обтянутые бледной кожей щеки. Плеснула угольными крылами – и прянула в яркую голубизну, словно истаяв черным пятном в ослепительном свете подбирающегося к зениту солнца.

Живые кони дичились автоматонов. Только меланхоличный каурый урядника покорно рысил на полкорпуса позади отцовского паро-коня.

– Прощенья просим, ваш-высокблаародие… – хмуро бормотал сам урядник, – Все Юхимка, бес, попутал: «понаехали, ледве утек…» – передразнил он и погрозил кулаком тащившемуся в хвосте стражницкой кавалькады сторожу. – И сынка вашего я б ни за что не стрелил. Так, попугал только.

Отец многозначительно обернулся к Мите, а тот стал еще мрачнее: а что отец ожидал услышать? «Всю жизнь мечтал начальство перестрелять, желательно с семейством»?

– Тут еще я с убийством налетел… – с другой стороны бубнил исправник. – Уж простите великодушно, ваше высокоблагородие, уверен был, что по следам убийцы скачу! У здешних-то паро-коней нету, а кто мог убить, как не пришлые?

– Любопытные методы в уездной полиции: чуть что не так, пробежался по отелям, да и набрал подозреваемых. – усмехнулся отец.

– Нема у нас готелей, токмо в уездном городе! – отрапортовал урядник.

– И методов тоже нет, ваше высокоблагородие. Мы, как вы сами изволили заметить, полиция уездная, все больше сбором недоимок занимаемся.

– А ще беззакониями всякими! – радостно сообщил урядник.

Отец уставился на него настороженно, а исправник так и с явной опаской.

– Колы без законов всяких, без цих… статей, пропишешь кому трэба в морду за ругань матерную, або к властям неуважение – и все дела! – пояснил урядник.

– Места наши тихие. – словно извиняясь за недостачу, развел рукам исправник.

– Ни одного человека. – пробурчал Митя.

Трое всадников уставились на Митю, будто слышать от него живую человеческую речь было также удивительно, как от его паро-коня.

– А и верно! – с нарочитым оживлением согласился отец. – Сколько едем – никого, как вымерли все!

– Та Господь з вамы, ваше высоко-блаародь! То ж омороченное имение, шо тут людишкам делать?

– Омороченное? – напрягся отец.

«Какой же на этих руинах морок? Обычно руины роскошными кажутся, упыри так доверчивых путников заманивают. А тут – наоборот? Чтоб отпугивать? Зачем отпугивать?»

– Выморочное, Гнат Гнатыч. – поправил исправник, лучше понимающий своего подчиненного. – Кому тут быть? Как последний хозяин помер, так и стоит в запустении. А имение отличное, ваше высокоблагородие, без малого три тысячи десятин.

– Зовите Аркадием Валерьяновичем, мы ж не в армии. – отмахнулся отец. – Неужели землю даже в аренду не сдавали? Был же здесь какой-то управляющий от казны?

– Благодарю, ваше… Аркадий Валерьянович. А я, значит, Зиновий Федорович, честь имею… – поклонился исправник. – Вам бы насчет аренды в Екатеринославе, в губернской управе поспрашивать, или в земской.

Занятно. Митя повернулся в седле, оглядывая россыпь пеньков, некогда бывших не иначе как рощей. Может, поля в аренду за деньги никто и не брал, а вот лес бесплатно в отсутствии хозяев свели подчистую. Странно, что вон та роща уцелела.

– Там их и нашли. – урядник указал хлыстом на эту самую уцелевшую рощу.