А процесс выпаривания тем временем набирал силу, и Борис, забрав хронометр у агронома, активно включился в работу: то показывал, как равномерно помешивать раствор, чтобы осадок не пригорал, то материл истопников за излишнюю щедрость в закладке тюков сена в топку печей и постепенно, еще до возвращения Петра Ильича, опытным путем установил задвижки на печах в оптимальное положение, а дальше все пошло легче – закрывая и приоткрывая дверцы поддувала, его подручные смогли более дозированно нагревать раствор, который начал густеть на глазах, что и требовалось в данном случае. После полудня раствор стал пригоден для фильтрации, но было решено продержать его еще час, уменьшив огонь до минимума. Это было очень удачное решение, плотность нефильтрованного опия достигла разумного максимума через полчаса, и казаны-противни сняли с огня, давая остыть концентрату перед фильтрацией, финишем процесса.

Борис ликовал – в старых казанах раствор только начал густеть, хотя на огонь их поставили сразу после завтрака, на 5 часов раньше, и вдобавок, с одного из казанов явственно чувствовался запах подгоревшего осадка. Вайнштейн было повернулся, чтобы сказать об этом агроному, но тот еле заметно качнул головой, призывая к молчанию, и тут же задал какой-то малозначащий вопрос, после чего преувеличенно внимательно начал осматривать куски старой ткани – будущие фильтры, понял Борис и снова не утерпел: – Нельзя такую старую дерюгу – дырок много, потеряем товар, тут шелк нужен, чистый шелк. – Сказал так уверенно и безапелляционно, что Петр Ильич быстрым шагом пошел в хозяйский дом, на женскую половину, откуда вскоре вернулся, неся на плече штуку белоснежного шелка.

– Ну, мил человек, не сносить нам головы, если запорем процесс. Взял я грех на душу – соврал хозяйке, что Митрич распорядился мне выдать шелк из свадебных запасов, даже думать не хочу, что он нам устроит в случае проигрыша…

– Тогда вперед, – заряжаясь возбуждением своего напарника, почти выкрикнул Борис.

Фильтрация была достаточно простым и рутинным процессом. Два узбека держали кусок шелка длиной чуть более метра на овальным тазом и, поочередно поднимая и опуская каждый свой край вверх-вниз, гоняли концентрат из конца в конец в образовавшимся углублении шелковой купели, а Борис или Петр Ильич поочередно помогали, подгоняя густеющий на глазах осадок специальной деревянной лопаткой, – такой прием значительно ускорял процесс разделения концентрата. Большая миска быстро наполнялась отфильтрованным осадком, и через час все три казана-противня опустели. Их тщательно промыли и рачительно, по-хозяйски, пропустили воду после мойки через шелковый фильтр, это добавило еще пару пригоршней фильтрата в общую копилку.

Петр Ильич направился к весам в угол их импровизированного цеха, и в этот момент откуда-то из воздуха материализовались все три брата, до этого с напускным безразличием ходившие мимо новой площадки. Борька вздрогнул от неожиданности, когда ему в ухо засопел младший из братьев. А следом зашли и все сыновья-племянники – все вдруг случайно оказались рядом.

Судя по реакции Петра Ильича и братьев, которые заставили трижды повторить взвешивание и много раз сжимали фильтрат в горсти, пробуя на избыточное содержание влаги, такого результата не ожидал никто.

По команде Митрича на соседней площадке быстро затушили огонь под старыми казанами, перелили густеющий раствор в новые и, разбудив тлеющие угли в печах, стали доводить смесь до ума. Нюх Вайнштейна не подвел: на дне одного из казанов осадок спекся в твердый корж, который не смогли отковырнуть даже дамасским кинжалом Митрича.

– 25 плетей, – бросил он в сторону узбека-истопника и его напарника, – каждому!!!

Посмотрел на братьев и добавил: – Всыпать лично и без жалости!

Повернулся к двум молодым казакам: – Ты неси штоф мой и рюмки праздничные, а ты бегом на кухню, пусть стол накрывают, праздновать будем… Два дня гуляем, так всем и передай.

Под свист нагаек и визги узбеков из-за дувала старшой наполнил три тяжеленных граненых рюмки синего стекла, которые по вместимости были, скорее, стаканы на ножках.

– Ну что, господин хороший, будем знакомы: я – Алексей Дмитриевич, потомственный казак, старший есаул Особого отряда Первого полка в армии барона Унгерна, это, – он кивнул в сторону дувала и визгов, – мои родственники, брат двоюродный Николай и Игнат – дядька мой. Как прикажешь тебя величать?

– Да я ж говорил, я Виктор Семенович Гиреев, инженер-путеец, вы ж документы видели…

– Ну, Гиреев так Гиреев… А крестили тебя с каким именем, помнишь еще? Лады, захочешь, расскажешь… Так, с сегодняшнего дня спишь в доме, в боковой горнице на мужской половине. За процесс, – он кивнул в сторону печей, – отныне спрос с тебя, а Петр Ильич теперь этому делу сторона, у него своих забот полон рот, уборочная у нас скоро…

Нила вздохнула и покосилась на соседа по вступительному экзамену. Угрюмый прыщавый паренек строчил столбики с цифрами, тыкая в чернильницу пером и брызгая чернилами и на лист, и на рукав рубашки, и на пальцы. Она достала из кармана платочек и провела ему по щеке. Тот от неожиданности дернулся.

– Пятно на щеке от чернил! Сейчас размажешь под носом, как у Гитлера, – все ржать будут. Вот держи, руки вытри.

Пацан насупился, но платок взял, а Нила вдруг по-детски радостно улыбнулась ему и, пожав плечами, шепнула:

– Я – полная дура. Дай, пожалуйста, одно задание списать, чтобы хоть трояк поставили. А то меня мама за двойку убьет. А так просто по баллам не пройду. И у тебя там в условии две ошибки… Грамматические.

Митя подвинет свой листок поближе и сделает вид, что размышляет, покусывая ручку, чтобы Ниле было виднее. Та идеальным почерком перепишет первое задание и благодарно кивнет.

– Да все пиши! Мне не жалко, – шепнет он ей, едва коснувшись локона возле ушка. – Все успела? Тогда я сдаю первый, а ты посиди еще минут десять, как будто сама думаешь.

Нила опустила голову, улыбнулась.

Она выйдет через пятнадцать минут. Митя будет дожидаться ее у входа.

– А ты чего в нефтяной пошла?

– Ты специально ждал, чтоб спросить? – прыснет Нила. Юный «математик» густо покраснеет: – Нет, платок хотел отдать.

– Та ладно, себе оставь, и так спасибо тебе огромное.

– Зачем мне девчачий! Еще и с буквами. Ты, что ли, вышивала?

– Нет. Мама. Она так нервы успокаивает. Нитки кончились, вязать нечего, так она вышивает. И математику сильно любит, – вздохнула Нилочка.

– А ты?

– А я не люблю ни вышивать, ни считать. Никчемная совсем.

– Ну что-то тебе ж нравится?

– От ты какой цикавый! – хмыкнула Нила. – Я люблю печь. И петь. И все!

– А что?

– Пирожки всякие. С печенкой, с яичком и луком, с капустой. Штрудель с маком, как бабушка научила. Или с яблоком.

– Ну тебя! – рассмеялся Митя. – Жрать захотелось страшно. Я про песни спрашивал.

Нила хихикнула и, как Женя, уперла руку в бедро и приосанилась, а потом подмигнула Мите и внезапно звонко, хрустально и удивительно легко запела:

Все, что было, все, что ныло,

Все давным-давно уплыло,

Утомились лаской губы,

И натешилась душа-а-а.

Все, что пело, все, что млело,

Все давным-давно истлело,

Только ты, моя гитара,

Прежним звоном хороша-а-а!

Митя смутился и стал оглядываться на притормозивших прохожих.

– Антисоветчина какая-то мещанская! – произнес.

– Значит, не слушай, – фыркнула Нила и пошла по улице. Митя догнал ее.

– Ну не обижайся. Голос у тебя очень красивый, а вот репертуар подкачал. А тебя как зовут, кстати?

– Нила.

– Как?!

– Неонила. Имя тоже старое, идеологически невыдержанное и поповское. Так что, Митя, спасибо за помощь. С меня пирожок, когда война кончится.

– А может, раньше? За поступление?