Я тоже оделся и вооружился – приготовленными кривым мечом и кинжалом. Лук и стрелы я с сожалением оставил, они мне не понадобятся: охотиться в этих краях не на кого, с возможными врагами разберется Ева, а ее саму стрелы не берут. Зачем же таскать лишние вещи? Сейчас мне нужно больше о сохранении жизни. Поэтому я тоже надел шлем – тоже легкий и не столько красивый, сколько крепкий. Береженого Бог бережет.

– Может быть, вывесить флаг, – рискнул я предложить, – чтобы крепость никто не занял?

– Сейчас у Евы нет флага.

– Флаг можно нарисовать или сделать из чего-то, если Ева покажет, как он выглядит правильно.

Подспудной мыслью было научиться делать фальшивые флаги.

– Некогда. – Ева вскочила на коня. – На месте возьмем новый.

– Где?

– Скоро.

Я рассчитывал на другой ответ, но лучше такой, чем сломанная шея, как у Рябого. «Эта обезьяна слишком много себе позволяла».

Оставшихся в конюшне двух лошадей я отвязал: сена здесь достаточно, проживут как-нибудь. Или сбегут на волю, если ворота оставим открытыми. О таких мелочах, как чужие жизни (тем более, жизни животных) Ева не задумывалась. Когда понадобятся новые лошади, она пошлет за ними рабов, и проблема, по ее мнению, решится.

Выезжая, о воротах Ева не распорядилась, и они остались открытыми. Лошади не пропадут. Пока их не найдут люди. Тогда, в условиях царящего голода, лошади, скорее всего, станут кониной.

Я люблю животных и не желаю им такой участи. Но… Пусть лучше лошади станут кониной, чем люди – человечиной. В этом плане я шовинист, антропоцентризм у меня в крови.

Может быть, беляки – прививка от антропоцентризма?

Солнце постояло в зените и поползло умирать на запад. Время обеда. Ева о нем забыла – начались долгожданные приключения. Сначала ей не хотелось куда-то ехать, оттого и появлялись постоянные причины отсрочек, а сейчас захватила жажда новых впечатлений.

Вороной конь Евы шел рысью вдоль берега вверх по течению, я следовал позади на гнедой кобыле и на привязи – с запасной, рыжей, что, вообще-то, ближе к светло-коричневому. Этой же дорогой мы с царицей добирались к порталу. Меня направление более чем устраивало. С каждым пройденным метром я приближался к цели. Простое сопоставление фактов убеждало: мы едем в «деревни» оружейников (теперь, увидев их собственными глазами, не могу называть без кавычек). Все следы и слухи вели туда. Кроме портала в мой мир где-то рядом должно быть место, где, как сказала Ева, беляки «появляются на свет».

– Ты обещал игры, – на ходу бросила Ева.

– Можно сыграть в города, – объявил я.

Сколько же информации можно выудить из ответов об известном белякам мире…

– Объясняй.

– Например, я говорю: Еконоград. Оканчивается на «дэ». Еве нужно ответить названием города или деревни на эту букву… – Еж копченый, она же не знает букв. – На звук «д»…

– Скучная игра. Давай другую.

Облом-с. Ничего, однажды выведу и на эту тему, а пока…

– Можно продолжить играть в мяч, но теперь на конях.

– Во что играть?

– Этот снаряд, – я подкинул в руке тряпичный шар, – называется мячом.

Мы попробовали. Еве не понравилось. Результат зависел не от ее способностей, а от возможностей лошади и от умения управлять. Оказалось, что в этой дисциплине у меня опыта больше. Ева привыкла полагаться на свои ноги, и в экстренной ситуации (когда в нее летел запущенный мной тряпичный мяч) лошадь ей только мешала.

– Все, никаких мячей и догонялок, давай другую игру.

– Прятки? – с надеждой спросил я.

Справа лес, слева река, условия для побега вроде бы идеальные.

Вопрос номер один: догонит ли бегущий беляк несущуюся галопом лошадь? Если взять с места в карьер…

Не хочу проверять. Помню, как Ева раскидывала всадников, стремившихся вырваться а ворота.

Тогда – вопрос номер два: беляки плавают так же быстро, как бегают и прыгают?

Зависит от того, умеют ли они плавать. Если да – лучше мне в реку не соваться.

– Никаких пряток.

– Тогда вот: называется «Камень, нож, лопух». Кулак обозначает камень, он разбивает нож, но завертывается в лопух. Нож – два пальца – режут лопух и боятся камня, а лопух – открытая ладонь – побеждает камень и проигрывает ножу. На счет «три» нужно показать одну из фигур. Раз, два, три!

Ева показала кулак, я – ладонь.

По коже побежали холодные мурашки, но я сообщил:

– В этот раз Ева проиграла.

– Нет, Ева выиграла. Камень раздавит и порвет любой лопух. Он сильнее всего.

– Но в игре…

– Глупая игра. – Ева поглядела на небо. Солнце с упорством бывалого диссидента бежало на запад, словно ему там медом намазано. – Надо поторопиться.

Она пустила коня галопом.

Пришлось не отставать. Если расстояние между нами увеличивалось, Ева определяла это на слух и оборачивалась. Одного такого взгляда хватало, чтобы выровнять дистанцию и дальше соблюдать ее строго.

Время летело, мы тоже летели. Похоже, Еве не терпелось быстрее прибыть на место. Похвальное желание, но лошади – не машины, они не рассчитаны на долгий бег в таком темпе. Галоп надо чередовать с рысью и шагом намного чаще, а Ева делала это не потому, что заботилась о здоровье нашего транспорта, а из-за смены рельефа: по илистому мелководью или камням нельзя скакать так же, как по утоптанным тропам.

– Если Ева позволит обратиться…

– Что еще?

– Лошади не могут бежать с такой скоростью так долго.

– Как видишь – могут.

– Они не выдержат.

– Все время забываю, что обезьяны такие хилые и ранимые. Боишься упасть и сломать что-нибудь? Держись рядом, Ева постарается подхватить. Чапа – хороший раб, Ева ценит Чапу.

«Постарается», ага. И Ева ценит Чапу пока он единственный раб, а как только появятся другие…

– Я беспокоюсь о лошадях. Они погибнут.

– Беспокойся о чем-нибудь важном.

Мы во весь дух неслись дальше.

Я оказался прав. Не прошло и получаса сумасшедшей гонки, как моя взмыленная кобылка пошатнулась и споткнулась. Естественно, никто меня не подхватил. Падать было страшно и больно. Счастье, что обошлось без переломов.

Это случилось на травянисто-песчаном берегу, в пяти метрах от воды. Мой шлем улетел в реку и сгинул, подхваченный течением. Лошадь дергалась в агонии, и я прекратился ее мучения ударом кинжала.

Ева остановила коня, и тот, брызгая розовой пеной, тоже завалился. На ногах осталась запасная лошадь, ее спасла меньшая нагрузка. Прихрамывая, я подошел, взял ее поводья и стал водить по кругу. Иначе мы останемся совсем без лошадей.

Справа, метрах в двадцати, шумел кронами дремучий лес, слева текла река, по другую сторону которой высились горы. До места переправы, куда с царицей мы добирались трое суток, оставалось недалеко. На конях прежним темпом – несколько часов. Если бы у нас остались кони.

Ева легла на траву.

– Лошади – сильные. – Она явно недоумевала. – Почему они сдохли?

Как объяснить еще большему профану, чем я сам, понятия инфаркта и инсульта?

– Когда лошадью управляет человек, она слушается его и бежит до разрыва сердца.

– А почему пена розовая? Она всегда белая.

– Из носа пошла кровь и окрасила пену.

– А откуда берется пена?

По сравнению с Евой я оказался академиком коневодства.

– Пена – взбитая слюна.

– Почему лошадь не глотает свои слюни?

– Глотать и дышать одновременно она не умеет.

Когда я закончил заниматься оставшейся лошадью, Ева подняла руку:

– Зажарь.

Ее палец указывал на павшего коня.

Я отправился за дровами. Впервые за много дней оказаться одному на природе – счастье не меньшее, чем остаться невредимым при падении с лошади. Я никуда не торопился. Другого раба у Евы нет, и моя жизнь, как уже понимаю, вне опасности, пока не найдется, кому еще обслуживать Еву.

Лес полнился звуками. Треск, шуршание, шум листвы в вышине…

Давно я не был в лесу. С непривычки казалось, что за мной следят из-за каждого дерева. В крепости, за надежными стенами, я расслабился, там даже голым ходить можно было – никто, кроме такого же голого нечеловека, не увидит.