На протянутый мной кусок мыла Елка смотрела пустым взглядом и не двигалась. Кажется, она не понимала, что это и зачем оно нужно. Забыла. Память, чтобы не мучить, стерла прежнюю жизнь, только поэтому Елка жила. И это позволяло надеяться, что однажды все вновь переменится, и у памяти появится новая работа: стирать недавнее и возвращать приятное былое.

Дрова давно прогорели, я наскоро смастерил вертел с поперечиной на двух треногах, выставил над углями жердь с кусками конины и, вернувшись к Елке, так и не сдвинувшейся с места, подтолкнул ее к реке.

– Она тупая? – донеслось недовольство Евы.

– Она умная, просто непомерно устала. Ей не давали мыться, и она забыла, как это делается. Я объясню, и все будет как надо.

– И сам помойся, от тебя разит потом не меньше, чем от этих. – Ева пнула валявшийся в ногах труп.

– Чтоб не воняли, я брошу их в реку.

Лучше убрать с глаз долой, пока Ева не передумала насчет человечины. Такого зрелища надломленная психика Елки просто не перенесет. Из огня в полымя. Пусть думает, что с нами лучше, чем с убегайцами. В какой-то мере это действительно так.

Против уборки территории Ева не возражала, и я взялся за это в первую очередь. Труп Сяпы, самого низкого из компании, я раздел, его вещи, легкий доспех, сапоги и пояс с ножом оставил для Елки – пусть выглядит прилично. Ничего женского у нас с собой нет, но женское и не нужно, оно привлечет внимание новых прохожих мерзавцев. Пусть со стороны будем казаться тремя воинами – мускулистым парнем в расцвете сил, воинственной амазонкой, которая издали тоже сойдет за крепкого юношу, и юным воином-подростком, чей пол в мужской одежде тоже воспримется однозначно. К трем вооруженным парням сунется не всякий.

Еще я поменялся с Арканом перевязью меча. Моя прежняя перевязь крепилась к поясу-портупее, составляя единое целое, и была удобнее на марше, верхом и в бою; а новая представляла из себя длинную ременную петлю и одевалась через голову. Меч в ножнах при этом просто болтался на боку, но его можно было перевесить на другую сторону или откинуть за спину.

Замену Ева видела, ее это не заинтересовало.

А зря. Недавняя схватка навела на одну мысль. Я решил опробовать идею. Дождусь, когда вновь понадобятся дрова, и потренируюсь.

Елка так и стояла с мылом в руках.

– Раздевайся, – сказал я ей.

Она бросила мыло на землю, быстро стянула мешок-рубаху через голову и застыла, глядя в сторону. По глазам вновь ударило обезображенной грудью. Я отвернулся, тоже разделся и, подняв мыло, повел Елку в воду.

– Мыться. Вот так. – Войдя в речку по пояс, я показал на себе.

Лицо Елки осталось неподвижным, в глазах мелькнул испуг. Кожа пошла пупырышками.

Видимо, к воде убегайцы Елку не пускали. Течение и холод страшили ее, но ослушаться меня она не смела.

– Мойся! – Я взял ее руки в свои стал тереть ими ее кожу.

Безвольно водимые мной маленькие ладони постепенно обретали собственную волю. Я тер ими лицо Елки, шею, плечи, бока, живот, бедра, не касаясь только места, где раньше была красивая грудь. Дотронуться до уродливых ран было выше моих сил.

Елка закрыла глаза и поддавалась моим усилиям, действуя синхронно, при этом переставая двигаться, как только мои руки ее отпускали. Кажется, ей нравилось то, что я делаю. Она с радостной готовностью отдавалась моим рукам и смиренно замирала, когда я отстранялся. Взор по-прежнему оставался пустым.

Ева наблюдала за нами. Я протянул Елке мыло:

– Теперь намылься. Быстрее, время идет.

Елка приложила обмылок к животу, он выскользнул из нетвердо державшей руки и исчез в воде.

Я шумно выдохнул и мысленно посчитал до пяти, чтобы не ляпнуть лишнего. Мало мне было одного большого ребенка – не понимавшей очевидных вещей здоровенной Евы – и нате вам, теперь у меня их два.

– Мясо подгорает, – сообщила Ева.

От нее костер был в нескольких шагах, но она была «человеком», а я «обезьяной», и мне пришлось нестись из реки и проворачивать вертел другим боком. Заодно я захватил из поклажи еще кусок мыла, предварительно разломав пополам, так как он был последним.

Терпением Ева не отличалась, и затянувшееся мытье могло выйти нам с Елкой большим нехорошим боком. Я больше не церемонился.

– Иди сюда. Встань передо мной.

Там, где я остановился, вода едва закрывала колени. Елка приблизилась. Меня передергивало от ее ран, и я приказал:

– Развернись.

Она повернулась ко мне острыми лопатками и хлипким задиком, некогда бывшим сдобной упругой попой. Раньше талия напоминала горлышко над роскошным кувшином. Сейчас…

Сейчас фигуру Елки можно сравнить разве что с колбой для анализов крови. Нечто тонкое и бесформенное – в смысле, что без выпирающих форм. Раньше была гитара, теперь – гриф от гитары.

– Руки в стороны, – скомандовал я.

Елка послушно изобразила крест. Я принялся ее намыливать. Только к месту, где была грудь, прикоснуться у меня не получалось, не хватало силы духа. Остальному досталось по полной программе. Я намыливал и ожесточенно оттирал все – и голову, и застывшее в страшной равнодушной маске лицо, и шею с плечами, и руки с подмышками, и спину, и попу, и ноги, задирая их из воды поочередно, и все, что между ними. Мне не было стыдно, и я не стеснялся. Женщину в половом плане я в Елке не видел. Сейчас в компании со мной оказались две половозрелые особы, но ни одна из них не была женщиной в обычном смысле и не могла меня смутить или заставить переживать по поводу того, что я с ними делал. Ни та, ни другая физических реакций в моем организме не вызвали. В моих руках послушно мылилась и оттиралась от природной и человеческой грязи живая девушка, в которой женщину убили, а с берега на это глядела бездушная нечеловеческая сущность с внешностью секс-бомбы, внешне – невероятной красоты и сексуальности женщина, а внутренне – хищный зверь.

– Ты не хочешь Еву и не хочешь рабыню, – прямо заявила внимательно следившая за моими стараниями Ева. – Ты хороший раб, но плохой мужчина. Или ты совсем не мужчина?

Я почувствовал, как напряглась в моих руках Елка. Мне тоже не понравилось, в какую сторону потек разговор. Неверный ответ заставит хозяйку поэкспериментировать с рабами.

– Чапа – мужчина, – ответил я, – но для этого ему нужны особые условия.

Знает ли Ева слово «любовь»? Отношения с Адамами (от множественного числа уже смешно) говорили сами за себя.

Ответ Еву удовлетворил. Или она потеряла интерес к разговору еще до моего ответа.

Отмытая Елка облачилась в собранные мной вещи, а нож она сжала с затаенной радостью, которая никак не отразилась на лице. Но я заметил по дрожи рук и брошенному на меня быстрому взгляду. Уверен, что умей лицо Елки что-то выражать, я увидел бы на нем благодарность.

Затем были ужин и сон, во время которых нас (то есть, ни меня с Елкой, ни всех троих) никто не тревожил. Ева спала на ворохе мягких веток по одну сторону костра, я – по другую, Елка прилепилась ко мне и, как мне показалось, пролежала всю ночь на одном боку, уткнувшись носом мне в подмышку, в шею или в спину, когда я ворочался.

Мысли упорно возвращались к одному и тому же: где тот ад, через который проходят беляки? Почему через него надо плыть? Почему туда бросают невзирая на неумение плавать? Кто бросает? Зачем бросает? Если это портал из другой реальности, то почему в него бросают только взрослых, воспитанных в духе «сила есть, ума не надо»? Или это особенность портала – пропускать исключительно таких? А если это путь не из параллельного, а из подземного или загорно-запустынного мира – почему по нему не идут все подряд?

Ох, сколько разных вопросов, на которые нет ответов…

И вот главный из них: как все это соотносится с идеей магического зеркала, недавно так легко связавшего и объяснившего известные факты?

Разбудили яркие лучи, они упорно лезли в глаза, и мне пришлось вынырнуть из благословенного сна. Снилась Зарина. Мы с ней заходили в подъезд моего дома, я объяснял, как пользоваться домофоном и зачем нужен лифт.