– И он оплатил твой проезд сюда?

– Нет. Он пригласил меня только что. Сказал, что хочет купить право на постановку фильма по моей книге.

– Я могу это использовать?

– Да. Мне не помешает известность, даже если Фланагану это не понравится. Давай условимся: я пойду на этот вечер и, если случится что-нибудь скандальное, я тебе тут же сообщу.

– Нужно что-нибудь новенькое, и не позднее 11 часов, а то все в газете уже уйдут домой.

– Хорошо, не позднее одиннадцати, – повторил я, и тут появился Ласло Ласлов. Я представил его Смоллету как поэта. Мы втроем поужинали в ресторане, и на прощание я сказал Смоллету: «Встретимся в баре без четверти одиннадцать».

– Какой странный, – заметил Ласло, когда Смоллет ушел. – И он всегда так много пьет?

– Всегда. Но он надежный, я знаю его давно.

Ласло взглянул на часы:

– Уже почти девять. Может, пойдем?

Вечер был в разгаре. Было много народу, сильно пахло духами и гаванскими сигарами. Мы едва нашли место за столом в углу, драпированном тканью, похожей на паутину.

И что я здесь потерял, думал я. Хотя, конечно, хороший контракт не помешает, особенно если не выгорит дело с дневниками. Я думал о Татане, о Борисе, о том, что они были сейчас вместе. Вдруг подошел Фланаган с женой.

– Вам здесь хорошо? – спросил он. Какая-то актриса втиснулась между нами и воскликнула:

– Это грандиозный вечер, Шон!

Все улыбнулись, за исключением миссис Фланаган. Это была маленькая женщина с высокой грудью, туго обтянутой зеленым шелком. Волосы ее были тщательно причесаны, глаза обрамляли густые, сильно накрашенные ресницы. Она напоминала мне хорошенький пончик, украшенный краской и драгоценными камнями. Я представил ей Ласло, он наклонился, поцеловал ей руку, она улыбнулась.

Шон похвастался подарком жены – громадным брильянтом на массивной золотой цепочке.

– Вы здесь фильм снимаете? – вежливо поинтересовался Ласло. – На вечере много наших кинематографистов, я многих знаю.

– Да, конечно, – сказал Шон. – Не хочу сказать ничего плохого, но приходится иметь дело с венграми. Хотя фильм предназначен для показа за пределами этой страны. Мы снимаем оргии в старых замках – историческое порно. Хотя я знаю, что вы, коммунисты, – известные пуритане, и назовете это порнографией, уж точно.

– Я не коммунист теперь, – сказал Ласло.

– Ну конечно, конечно. Никто в Венгрии уже больше не коммунист. Ну прямо, как немцы? – он засмеялся, отпил из бокала с шампанским. – За тебя, Ласло! – сказал он, поднимая бокал, но венгр даже не пошевелился.

Тут я не выдержал:

– Ради бога, не забывай, что ты не в Баварии! Ты здесь в гостях и мог бы быть повежливей!

Фланаган пришел в ярость.

– Вон отсюда, – сказал он, и за его плечом, немедленно вырос телохранитель. – Видеть не хочу этих червей!

Ласло спокойно пил шампанское, будто ничего не случилось. Я встал. Телохранитель оттолкнул меня, устремился к Ласло и вцепился ему в плечо.

Через секунду мы уже были в фойе.

– Как вы? – спросил я Ласло.

– Все в порядке?

– Это мелочь, не такое бывало, – сказал он.

Мы поспешили в бар, было без четверти одиннадцать. Смоллет уже ждал, попивая вино.

– Пошли к тебе, Фрэнк, – сказал я. – Ты получишь скандальный сюжет!

Смоллет вмиг протрезвел.

– Английский писатель и венгерский поэт изгнаны с вечера Фланагана. Как тебе это? – спросил я.

Через десять минут он передал необходимую информацию в Лондон.

На следующее утро я завтракал со Смоллетом. Он выглядел весьма довольным вчерашними событиями.

– Фрэнк, хочу тебе сказать кое-что интересное, – начал я.

Он оживился, огляделся:

– Как ты думаешь, здесь есть подслушивающие устройства?

– Вряд ли. Слушай, Фрэнк, если ты обещаешь два месяца молчать как рыба, я преподнесу тебе шикарную историю.

Он кивнул:

– Я знаю правила, не беспокойся.

– Если ты проговоришься, то подведешь не только меня, но и многих других, и к тому же погубишь замечательную историю.

– Слушай, не надо читать мне лекции. Давай факты.

Я начал медленно:

– Ласло Ласлов (между прочим, это его не настоящее имя) прошлой осенью ездил в Россию, и ему в руки попала рукопись.

– Принадлежащая перу будущего нобелевского лауреата?

Я отрицательно покачал головой.

– Автор этой рукописи не мог стать лауреатом, даже если был бы жив сейчас. Да это и не литература в точном смысле этого слова. Это дневник – личные воспоминания одного из советских руководителей высшего ранга.

Смоллет перестал жевать:

– Как его имя?

– Неважно. Узнаешь потом, через два месяца, если мы вообще договоримся.

– В последнее время столько мемуарной литературы пришло из России. Пеньковский – Светлана – Хрущев. Но не все мемуары подлинные, – сказал Смоллет.

– Об этом пусть ломают голову издатели.

– А ты читал этот дневник?

– Еще нет. Сегодня Ласло даст его мне.

– И ты провезешь его в Австрию, да? А если тебя поймают?

– Постараюсь, чтобы не поймали.

– А почему ждать два месяца?

– Чтобы не подвести людей. Например, Ласло. И других, живущих на Западе. Ты должен полностью на меня положиться и ждать моего сигнала.

– А почему ты сам не хочешь опубликовать эту историю? – спросил Смоллет.

– Потому, что я не просто курьер. Я должен буду убедить издателей, в частности, американских, в подлинности документа, а иначе никаких денег не видать. Мне нужен хороший свидетель. Ты им и будешь.

– Понимаю, – кивнул Смоллет.

Я протянул ему руку.

– Помни: если проговоришься, Фрэнк, потеряешь шикарный сюжет!

– Отстань, я все понимаю, – ухмыльнулся он. Выходя из ресторана, я увидел, что он заказал еще вина.

На следующее утро я покидал Будапешт, увозя с собой подписанные Ласло четыре страницы текста, содержащего подробный отчет о том, как был вывезен из России некий важный документ.

– Когда вы переведете с венгерского, узнаете все, что вам нужно. Здесь все правда, все до единого слова, – сказал Ласло, передавая мне эти четыре страницы.

Денег он так и не взял. Я был готов к этому и все равно испытывал смущение. Такой идеализм будто подчеркивал наше корыстолюбие. И хотя Борис говорил мне, что я мог бы вверить Ласло свою жизнь и ничего не опасаться, мне было легче иметь дело с Фрэнком Смоллетом, так явно преследующим свои личные цели и выгоды.