Зашла к проводнице. Таня пила чай и приветственно взмахнула рукой:

– Сегодня выглядите получше!

– Да, Таня, спасибо вам, ваша таблетка прямо чудо сотворила.

– Чаю хотите?

– Я в ресторан схожу, просто зверский голод напал, тут надо борща и котлет, а не чая.

– Попутчицы ваши тоже там, чумовые девки, скажу вам. Но вы на них внимания не обращайте.

– Не буду.

– Через два часа будет Ковылкино, там стоянка целых шесть минут, можно сойти, по снежку потоптаться, да еще бабки тамошние такие пирожки с картошкой продают – жизнь отдашь!

– Ковылкино? Название какое смешное для города.

– Да, это не город, поселок городского типа, большой. И звероферма там неподалеку. И леса глухие кругом на сто верст. Собственно, поселок от станции в двадцати километрах, сразу за озером.

Слова «Ковылкино» и «звероферма» отдались в сердце Ники чем-то теплым, пушистым, словно воспоминание детства. И вдруг она рассмеялась:

– Ну, надо же! У меня в детстве любимая книжка была «Недопесок», Юрий Коваль написал. Там как раз деревня Ковылкино и звероферма тоже сеть, «Мшага» называется. Значит, они действительно существуют! Чудеса! Может, около станции и песцы бегают?

– Песцы-то вряд ли, вот бабки с пирожками и солеными огурцами, с морозным укропчиком – это точно!

– Красота! Обожаю соленые огурцы, накуплю килограммов пять и буду есть всю оставшуюся дорогу! С пирожками! Обещаю с вами поделиться.

– Спасибо. Ну, вы идите, завтракайте, а как будем подъезжать, я вам дам знать.

В ресторане свободный столик оказался в самом непрезентабельном месте, а когда Ника за него уселась, выяснилось, что возле солонки лежит, трогательно задравши лапки, крупный дохлый таракан. Ника сначала хотела возмутиться, а потом достала из сумочки блокнот и ручку и принялась зарисовывать таракана, бросая на него умилительные взгляды. Через некоторое время она поняла, что практически вся публика вагона-ресторана отвлеклась от скучливого поедания экалопов и яичниц и смотрит на нее с неподдельным интересом. Тогда она принялась декламировать – негромко, но с выражением:

Когда Ника закончила драматическую декламацию, ее даже испугала ватная тишина в ресторане. Потом кто-то из мужчин кашлянул, звякнула пробка о горлышко графина, а к Нике подошла официантка:

– Э-э, заказывать что будете?

– Яичницу, бутерброды с маслом, кофе с сахаром и без молока. Да, и погребальную урну вот для этого бедняги. Желательно из малахита.

Официантка глянула на таракана, смутилась и махнула тряпкой:

– Извините.

– Ничего, – улыбнулась Ника, поражаясь бешеному току эндорфинов в собственной крови. Откуда это?

– Я сейчас все принесу. А чьи вы стихи читали? Свои?

– Увы, нет. Я замахнулась на Вильяма нашего Шекспира.

– А-а, – официантка удалилась, пораженная этим культурным феноменом.

Ника посмотрела в угол, где сидели Наташа и Маргарита. Они поглощали нечто салатообразное и лица имели бледные и раздосадованные. Любовь зла, даже когда ненормальна, вздохнула Ника. Потом поймала себя на том, что глупо улыбается всему ресторану и всполошилась: что с нервами, почему настроение такое лабильное? Права, права была ее психотерапевт, дама мудрая и практикующая тибетскую гимнастику: рано Нике отказываться от антидепрессантов, это может отозваться такими последствиями, что ой-ой-ой. И вот доказательство: вчера загибалась в крендель, а сегодня откуда вся эта эйфория? От таблетки проводницы? Вряд ли…

К столику подсело моложавое существо неопределенного пола и прогнусило:

– Угостите сигареткой!

– Не курю, – стерла улыбку Ника. – И вам не советую, рано постареете. А стареть грустно.

– С-сука, – констатировало существо. Помяло пальцами край скатерти, словно хотело ее сдернуть, но тут подошла официантка с подносом, цыкнула на вредоносную тварь, и оно уползло, скуля невнятные ругательства.

– Приятного аппетита, – сказала официантка. – Стихи классные.

– Thank you, sir William, – пробормотала Ника. – This breakfast with you was amazing.

Покончив с завтраком и нездоровыми размышлениями по поводу лабильности собственной психики, Ника вернулась в купе и попыталась сделать несколько снимков бесконечных лесов за окном. В ней возникла дрожь неизвестности, скорее всего, это было связано с тем, что поезд был совсем недалеко от загадочной станции Ковылкино. Так странно, подумала Ника, неужели история, сочиненная неоцененным писателем и много раз пережитая ею в детстве, имеет реальное место на земле, среди этих снегов и сосновых боров? Дошкольник Серпокрылов и прекрасная девочка Вера Меринова давно ушли на пенсию и, возможно, спились или подались в цивилизацию на заработки… Нет, не надо так безнадежно! Ласковые впечатления детства пусть такими и останутся, а сегодняшний день скрасится прогулкой по первому снегу, покупкой соленых огурцов и пирожков с картошкой и ожиданием грядущего завершения путешествия.

Через некоторое время проводница заглянула в купе:

– Подъезжаем, стоянка шесть минут, не забудьте!

– Да, – кивнула Ника.

…Когда она ступила гладкими подошвами своих осенних сапог на хрусткий ковылкинский снежок, когда вдохнула в грудь морозную крепость, настоянную на ароматах кедровой смолы и далеких печных труб, когда обняла взглядом светлую неохватность открывшегося мира, сердце зашлось и рванулось навстречу станционному домику, выкрашенному в розовый цвет, темной ленте деревьев, небу, расписному, как блюдо гжели.

– Ура, – прошептала она. – Ой, какое потрясающее ура!

Ее душа словно увеличилась в размерах, и чтобы унять ее нетерпеливый звон, Ника смахнула крышку с объектива камеры, выставила программу и принялась снимать все, что попадалось в видоискатель. Она бегала по станции с восхищенным писком и остановилась только тогда, когда в поле зрения образовались две крепкие бабульки в овчинных полушубках, пуховых платках и валенках с галошами пятидесятого примерно размера. У каждой бабульки имелись детские саночки, на которых стояли эмалированные ведра, заботливо закутанные телогрейками.

– Ой, здрасьте! – взвизгнула Ника. – А что это у вас в ведрах-то?

– Дак, пироги, милая, с рыбой, с капустой, с картохой, с помидлой клюковной…

– Ой, мне всяких и побольше! Почем просите?

– А по полтиннику штучка. Ты, дочк, не гляди, что дорого, у нас пироги знатные, здоровые, что твой батон французский.

– Я беру, беру, – торопливо вытащила кошелек и пакеты Ника. – Вот, вы мне на тыщу рублей дайте и вы тоже.

Старицы деликатно приняли тысячные купюры, крякнувши, оглядели их на просвет, припрятали и раскутали ведра. Из ведер пахнуло таким ароматом свежей выпечки, что Ника всплеснула руками, не в силах словами выразить восторг.

Ведра были воистину с особым ковылкинским секретом, поскольку пироги (каждый размером с хороший мужской ботинок) оказались горячи, ноздрясты, мягки, блестели корочкой румяной и убивали грехом чревоугодия наповал. Переметав четыре десятка пирогов в Никины пакеты, старушки прищурились, наблюдая за тем, как проезжая горожанка, не в силах устоять перед искушением, впивается крашеным ртом в первый пирог и издает приглушенный вопль блаженства.