Набежавшее на город лето, назойливое и вздорное, лишь добавляло забот и долгов. В пустынной библиотеке она вновь и вновь пыталась вылепить из глины фразеологизмов нечто похожее на жизнь, о которой будет интересно читать. Не выходило. Тем более, что в душе обосновалась непонятная всеединая злобность, сродни паранойе и биполярному расстройству одновременно. Она старалась это давить в себе, чтобы не превратиться в бешеную и надменную тварь, которая видит вокруг не лица, а рожи, плоские, глухие рожи как на картинах Босха. Жизнь вокруг то заливалась идиотским смехом, то сплетничала и мыла кости, то капризничала и ныла, то пьянствовала и материлась, словом, делала все, чтобы стать еще сложней. И когда промозглый сентябрь возвестил о себе ударом дождевых капель в окна, она поняла: надо бежать.

Но куда? Как-то по телевизору она увидела передачу о Плёсе, кротком городке Ивановской области, и возмечтала уехать туда, даже стихотворение написала: «Я так хочу уехать в Плёс, жить в доме с окнами на Волгу», и прочее благостно-возвышенное, нутром понимая, что никуда она не уедет от родных могил и от отца. Страна бредила грядущей зимней Олимпиадой, под это спортивно-благородное дело в городе решили закрыть несколько библиотек, списывались тонны когда-то нужной и ценной литературы, остатки увязывались и передавались в резервный фонд, которому тоже, быть может, грозила печальная участь забвения. Естественно, она тоже увязывала, паковала и таскала, отрывала обложки с собраний Горького и Диккенса, Айтматова и Фицджеральда. «Цветочки Франциска Ассизского» отправлялись в макулатуру вместе с «Молодой гвардией», советская фантастика бесславно гибла вперемежку с Чейзом и Макдональдом… Твердые переплеты старых изданий отрывались от книжных тел неохотно, словно присохшие бинты от ран; она понимала, что книги тоже чувствуют боль, и находила в этом сладострастное утешение – не я одна страдаю, меня не печатают, а вас просто уже не читают! Облака в штанах и тигровые шкуры, дикие розы и голубые чашки, пышки, малахитовые шкатулки, всадники без головы и кладовые солнца, кондуиты, Швамбрании, Солярисы, Нарнии, – всё величие и бессилие культуры превращалось в связки старой бумаги. Она чувствовала себя убийцей, социопатом: ведь, уничтожая книгу, она уничтожала ту сферу чистого интеллекта, ту энергию мысли и восприятия, которую книга годами создавала вокруг себя; убивала память о всех читателях, о всех руках, что ее держали жадно, любовно и нетерпеливо. Конечно, на Западе на книгу смотрят утилитарно: информация устарела – из книги можно вырезать всякие арт-объекты от перстней до горных кряжей, но попробуй вытворить такое в России, подымется вопль: как, на святое? Типично русская черта: уж лучше святое уничтожить до основания, но только не придать ему новую форму или содержание. Когда ломать – не так душа болит.

Она злобно размышляла об этом, увязывая пачки шершавыми от пыли пальцами, кипя внутри от вселенской глупости, в которой приходится участвовать, и тут тренькнул телефон, возвещая о новом СМС.

Эсэмэска была от давней читательницы, живущей на такой окраине России, что и помыслить не хочется. «Приезжай в гости, – звала та. – У нас сейчас хорошо, самое время погулять». Она беззвучно расхохоталась: такое приглашение мог сделать человек, только погрузившийся в нирвану, не менее! Она ответила: «Извини, не могу. Загружена работой», что было правдой на сто процентов. Подруга отреагировала смайликом «Жаль» и осталась за гранью действительности Ники Перовской, библиотекарши-социопки, злобной, несчастной, неудавшейся букеровской лауреатки.

К середине октября город сошел с ума – через него должны были нести олимпийский огонь, на тротуарах под проливным дождем таджики и узбеки клали плитку, в лужи на дорогах сыпали дымящийся асфальт, а покосившиеся домишки, где смогли, прикрыли плакатами и транспарантами в лучших традициях потемкинских деревень. Она взяла выходной в день «несения», но к общему веселью не присоединилась, устроилась на диване с «Россией вечной» Юрия Мамлеева, рядом Жам похрапывал в надежде на вечернюю прогулку.

Распогодилось. Она подумала, не пройтись ли с фотоаппаратом, поснимать мокрую и алую листву, но навалилась лень и безысходность. Отложивши Мамлеева, она поплотнее укрылась пледом и задремала, почитая сон лучшим способом бегства от реальности.

Реальность напомнила о себе звонком в калитку. Спросонок она свалила с дивана Жама (протестующий визг) и побежала открывать, полагая, что это очередная проверка счетчиков.

Однако у калитки стояла машина с логотипом экспресс-почты и долговязый отрок в желтой бейсболке и с желтым же конвертом в руках.

– Вы – Ника Перовская? – дыша мятной жвачкой, спросил он.

– Да.

– Вам письмо заказное из О-банка. Здесь распишитесь.

– Из банка? Черт… А паспорт нужен?

– Формальности. Вот ручка.

Она расписалась, получила глянцево блеснувший тяжелый конверт и вернулась в дом, хмуро гадая, какую гадость ей предложил О-банк. Собственно, она этому банку выплатила кредит за диван, но долгов не было, и какого, спрашивается, ляда им от нее надо? Может, это вообще не из банка, а какой-нибудь террористический выверт? И пусть. Давно пора взорваться ко всем чертям, Жама только жалко, один останется, скучать будет.

Однако угроза теракта миновала, когда она вскрыла конверт и вытащила стопку ярких проспектов и увидела прикрепленную к одному из них кредитную карточку «Виза голд».

– Искушаете, паразиты, – пробормотала она, читая бодрые банковские мантры насчет неограниченных возможностей карты. – Не выйдет.

Но с другой-то стороны – долги! Кран в ванной течет, несмотря на десять слоев изоленты. Нет зимних сапог, впрочем, осенние тоже дышат на ладан. И вообще, пора себе что-нибудь неадекватное позволить.

На активацию карты ушло чуть более суток. Когда увидела сумму лимита – слегка ошалела – она столько за год не зарабатывает, обалдели они в этом О-банке! Сразу вспомнился булгаковский Мастер, который выиграл в лотерею огромные деньги, купил квартирку, взялся писать роман, и чем это кончилось, знает каждый школьник. Только вот ее там не ждет покой в доме с витражами и виноградным лозами, и Маргариты (само собой, в мужском лице) не намечается.

Она целую неделю упорно не вспоминала о карте. Но к выходным кран отвалился окончательно, а наличных – с гулькин нос, так что пришлось пойти в магазин сантехники и совершить первое кредитное безумство. Плюс к тому – на работе ее нервы регулярно использовали в качестве балалаечных струн, и отпуск – пусть за свой счет! – был необходим, как никогда. Вспомнилась эсэмэска от подруги с окраины России, ее несвоевременное приглашение, и она решила написать: «А что, если я приеду?» «Приезжай», – просто и радушно ответствовала та, и Ника решила узнать цены на железнодорожные билеты.

До города Анны ехать нужно было восемь суток, билеты стоили запредельно, но с учетом кредитного лимита хватало как раз туда, обратно и на сувениры. Она упросила отца на время ее отсутствия не забывать кормить и выгуливать Жама, собрала чемодан, купила билет и взяла отпуск за свой счет. Где-то в районе гипоталамуса скулила мысль о том, что долг по карте платить будет нечем, но безудержное желание перемены мест глушило этот скулеж и гнало вперед.

– Где ты только деньги берешь? – докучали добродетельные коллеги, но Ника делала глупо-терпеливое лицо и отвечала: «Рисую».

День отъезда был переменчив – несколько раз принимался дождь, потом небо расчищалось и проглядывало солнце. Отец с Жамом провожали ее на вокзале, Жам заметно страдал, отец был индифферентен.

– Пап, ты не пей много, у тебя же стенокардия, – тщетно просила она. – Жама за калитку не выпускай, его бездомные собаки порвут. Я звонить оттуда не буду, дорого, но ты не волнуйся, суповые пакеты я тебе купила, на кухне лежат в среднем ящике, а Вулканчику кости из морозилки вари…

– Ладно, разберусь, – нетрезво убеждал отец.

Ника перекрестила его и Жама, на мгновение вся внутренне сжалась, но переборола себя и поднялась в вагон.