В чью бы форму тот ни был заключен.

— Он придет за мной после того, как зайдет солнце. Он не любит дневного света, его время — ночь. Он придет, чтоб перегрызть мне горло, как бедному Саливану, но я буду ждать его. Тигры терпеливы в засаде и безжалостны в схватке. Я не знаю, сколько человечного в нем уцелело и сохранил ли он в себе хотя бы крупицы разума. Если да — я постараюсь сохранить ему жизнь. Не из милосердия, скорее, из жалости к мисс Амилле, потерявшей и сестру и мать. Если нет… Что ж, мне не привыкать.

Убедившись, что револьвер лежит в прямой досягаемости его руки, Лэйд вытащил из жилетного кармана часы и открыл крышку. Стрелки показывали начало одиннадцатого. Он положил часы возле взведенного револьвера и удовлетворенно откинулся на спинку стула.

— Если я чему-то и научился тут, в Новом Бангоре, так это тому, когда следует ждать покупателя. Этот явится с темнотой.

Колокольчик прозвенел задолго до сумерек, но Лэйд даже не повернул голову в сторону входной двери, лишь прикрыл лежащий на столе револьвер шляпой. Настоящий лавочник, чей слух отточен за много лет в совершенстве на зависть всякому завсегдатаю Ковент-Гардена[61], способен по одному лишь звону сказать, кто явился к нему в лавку и по какой нужде. Это звон был слишком неуверенным и кратким, чтоб возвещать явление безумного убийцы. Скорее, пришествие какой-нибудь пожилой леди за крахмалом или…

— Твои шуточки когда-нибудь доведут тебя до проблем с Канцелярией, Чабб, — пробормотал Макензи, оглядывая лавку из-под клочковатых бровей, — И тогда не рассчитывай, что старина Оллис придет тебе на помощь.

Лэйд через силу улыбнулся. Напряжение последних дней порядком подточило его чувство юмора, но изменять своим привычкам он не собирался. В тот момент, когда он не сможет улыбнуться очередному вызову Нового Бангора, Левиафан сможет праздновать победу.

— Только не говори, что зубной порошок и крахмал в одночасье стали стратегическими товарами.

— Много хуже. Жители Хукахука впервые за всю жизнь увидели табличку «Закрыто» на двери бакалейной лавки. Я точно не уверен, но, кажется, в Откровениях Иоанна Богослова[62] среди знамений Страшного Суда значилось что-то такое… Учти, еще немного, и на улице появятся безумные фанатики, возвещающие скорый конец всего сущего!

— Хорошо, что предупредил, Оллис. Я постараюсь им сбыть старые сухари.

— Ты не пришел сегодня на обед.

— Дела, сам видишь, — Лэйд развел руками, подчеркивая нарочно устроенный им в лавке с помощью Диогена живописный беспорядок, — Надо хоть раз в жизни навести подобие порядка в этих авгиевых конюшнях. Не хочу погибнуть в расцвете лет под лавиной из крахмала или сахара. Может, я не самый ревностный почитатель Брейрбрука, но такая трагическая кончина не по мне. Бога ради, не касайся этой бочки! Там скипидар!

— Про Саливана слышал? — внезапно, почти без перехода, спросил Макензи, брезгливо покосившись на бочонок.

— Что? Нет. Что такое с Саливаном?

Владелец «Глупой Утки» поморщился.

— Представляешь, захожу я к нему сегодня с утра… Одно старое ерундовое дело, да что-то в голову постучалось. Ну, думаю, наш приятель Эйф, верно, дома должен быть. Стучу — и ничего. Может, на дежурстве, думаю? Тяну, значит, за ручку — а дверь-то и не заперта! Вот тебе и фокус! Да Эйф скорее шлем на ночь снять забудет, чем дверь не запрет. Тут у меня что-то внутри заворочалось, точно в пивном бочонке. Дай, думаю, загляну одним глазом, что у него внутри творится. Открываю дверь, захожу — и вижу…

Макензи сделал долгую паузу, по которым всегда был большим мастером и которыми обильно украшал свои рассказы по поводу и без. От этой паузы Лэйд ощутил, как в желудке перекатывается какая-то липкая холодная дрянь. Он и сам помнил дом Саливана. Раздавленную мебель, орошенную не успевшей остыть кровью, самого Саливана, распростертого на полу в гостиной, сделавшегося таким же безжизненным и пустым…

— Ну, что?

— Ничего! — Макензи округлил глаза, выцветшие и выглядевшие обычно сонными, — Везде порядок, ни пылинки. Кровать застелена. Шкафы пусты. Ни Саливана, ни его формы — ничего!

— Ага, — Лэйд прикусил зубами щеку, чтобы сохранить контроль над лицевыми мышцами и не дать им обрести свободу даже на секунду, — Вот это номер. Что же он, растворился в воздухе?

— Ну, если бы растворился, то записку бы не оставил.

Макензи извлек из кармана пиджака аккуратно сложенный лист бумаги. Лэйд знал, что на нем нет пятен крови, однако не смог заставить себя взять его. Он не сомневался в том, что бумага испещрена убористым немного старомодным почерком Саливана, в котором даже самый проницательный сыщик Скотленд-Ярда не найдет признаков подделки. Как знал и то, что его не касалась рука Саливана.

— Что пишет? — осведомился он небрежно, — Руки в масле, читай сам.

Макензи не стал читать, раздраженно сунул листок обратно. Без сомнения, за этот день он еще не одну дюжину раз будет вытаскивать его и прятать обратно — пока не обойдет все лавки в Хукахука.

— Можешь себе вообразить, его перевели!

— Вот как?

— В Литтелтон[63], прежний Порт-Виктория! Прямо этой ночью! С такой срочностью, что он не успел даже предупредить старых приятелей. Корабль отчалил еще до рассвета. Вот тебе и номер! Снова мы остались без констебля! И это когда чертовы китобои шляются по улице при свете дня! Вот увидишь, не успеем мы и глазом моргнуть, как Хейвуд-стрит покроется притонами с рыбной кухней и публичными домами!

Макензи привычно принялся бранить полицию, девятерых губернаторов Нового Бангора и саму Канцелярию. Впрочем, последнее он благоразумно делал на полтона тише. Но сейчас Лэйду было не до него. Быстро вытащив из конторки бумажный лист, порядком измятый и служивший раньше упаковкой для мыла, он одним хищным движением схватил перьевую ручку и принялся писать, макая перо в чернильницу с таким ожесточением, будто каждым движением всаживал клинок в живот распростертого врага.

— Что это ты пишешь? — подозрительно осведомился Макензи, заглядывая ему через плечо, — Если письмо Саливану, черкни и от меня пару строк. Скажи, мол, Макензи прощает ему те три пенса, что он должен с Рождества и…

— Нет. Это письмо Фридману, нотариусу из Редруфа. Знаешь его?

— Еще бы! Крючкотвор, мошенник и плут.

— Я хочу, чтоб ты передал ему это, Оллис. Прямо сегодня, если получится. Если он начнет артачиться, требуя, чтоб все было обстряпано по форме, просто напомни ему про апрельские векселя и о том, как старый Чабб как-то раз спас его шкуру — в тот момент, когда на нее бы не позарились даже последние скорняки. Впрочем, не думаю, что он станет упрямиться, дело-то законное.

— Не думаю, что в этом будет необходимость, — пробормотал Макензи, — Слово Чабба, даже не обеспеченное драгоценными металлами, имеет хождение не только в Хукахука. Но лучше бы тебе писать поразборчивее…

Дописав строку, Лэйд в последний раз окунул перо в чернила и, ощутив приятную гальваническую дрожь в пальцах, быстро приписал внизу — «мистер Лэйд Лайвстоун». Теперь порядок. По крайней мере, боль от засевшего в груди гарпуна как будто бы немного смягчилась.

— Что это? — настороженно осведомился Макензи, разглядывая лист.

— Доверенность на право управления бакалейной лавкой «Лайвстоун и Торп», выданная на имя мисс Ассандры Прайс. В случае моего отсутствия она имеет полное право распоряжаться всем имуществом и товарами. А если отсутствие затянется более, чем на год, вступить в полное и неограниченное право собственности.

Макензи, сдвинув шляпу, почесал в затылке.

— Значит, «Лайвстоун, Торп и Прайс»? Ну, звучит сносно. Уж лучше, чем «Лайвстоун, Торп и какой-то парень с устричного рынка, которого мы нашли спящим в углу» или…

— Оллис.