Кипр исчерпывал себя на глазах. Я забросил языковые курсы – просто не мог больше видеть Мовракиса – и дал объявление о продаже недвижимости. В субботу без звонка появилась Яра.

– Куда ты делся? Ты чего пропускаешь уроки? – накинулась она на меня с порога.

Я пояснил, что нашел работу, о которой по условиям контракта не могу распространяться, и что греческий там не требуется. Она приняла игру – и не стала расспрашивать. Мы вышли ненадолго прогуляться в центр по Палладос, и Яра вскоре отбыла восвояси.

За объектом я следил еще месяц, потом шеф передал материалы заказчику и на удивление щедро со мной расплатился. Яру с Мовракисом я встречал еще не однажды, и теперь на их автомобилях тоже стояли маячки, что, конечно, в ярином случае было не слишком разумно: в ее фирме за персоналом, похоже, действительно следили. Но мои опасения оказались напрасны – маячок никто не обнаружил, и все ярины перемещения теперь фиксировались у меня на компьютере. Шеф, понятное дело, забрал у меня по завершении заказа казенную машину, и мне пришлось приобрести себе вторую, чтобы оставаться при слежке неузнанным. Не желая морочить себя с разными педалями и рулем, я снова купил «Пежо», но на этот раз 206-й, тремя годами старше и немаркой серо-бежевой масти.

Следить за Ярой мне скоро надоело. С Мовракисом они встречались регулярно, и не только на физкультуре – была еще парочка ресторанчиков на побережье, куда меня приводили мои маячки. Мы изредка виделись и даже порой спали друг с другом, но чаще она просто засыпала рядом, если не надо было возвращаться, – засыпала легко и спокойно, вполне по-братски, точнее по-сестрински. Она по-прежнему делилась со мною многим, но это многое меня уже мало не интересовало. Такой каламбур... а вообще на Кипре делалось реально душно.

В один прекрасный день я позвонил домой Раевскому.

– Чувак! – заорал он в трубку. – Классно, что ты меня набрал! У нас тут новости...

И снова заныло сердце.

– Ну что там у вас? – спросил я, изображая небрежность.

– У нас менты! – радостно сообщил Раевский. – Ты помнишь, курсант пропал у нас, Гудкин какой-то.

– Гудвин, – поправил я. – У меня в группе учился. И что с ним?

– Его грохнули, как оказалось...

– И что? – нетерпеливо перебил я. – Большое дело по нынешним временам...

– А то! – гордо провозгласил Раевский. – Баба у них с Завулоном была общая. И Зава теперь... – короче, под следствием наш Зав, в СИЗО он, в предвариловке. Кстати, и про тебя тоже спрашивали. Вы же вместе всё с Завом крутили...

– Ничего мы не крутили, – резко оборвал его я. – Нечего там было крутить. Работали вместе – и всё. – Я перевел дух. – Спасибо тебе, конечно, брат. Я позвоню на недельке.

Раевский пытался рассказать что-то еще, но мне действительно было не до подробностей. Дорога домой, еще полчаса назад представлявшаяся единственной и желанной, становилась теперь банально опасной.

И тут исчезла Яра. Когда она пропустила подряд три занятия, я забеспокоился. Маячок с ее машины теперь давал один и тот же сигнал: автомобиль стоял на стоянке спортивного центра и не двигался. Я написал ей записочку мейлом, потом еще раз – и оба письма остались без ответа. Тогда я подъехал в школу, дождался перерыва и подошел к Мовракису. «Откуда мне знать? – неожиданно вспыхнул он. – Это меня совершенно не касается!» «Но вас наверное касаются деньги, уплаченные за курс...» – возразил я. «Вот именно что уплаченные, – смягчился грек. – Они уже уплачены, ходит студент на занятия или нет». «То есть никаких указаний или сообщений от ее нанимателя вы не получали?» «Я не имею к этому никакого отношения!» – опять вспылил обычно выдержанный Мовракис. «Ну ты и сучара!», подумал я про себя и внутренне насторожился. Что-то тут было мутно, что-то не так...

***

И многие мухи погибли в отчаянии...

Х.Кортасар

С греком царила полная неясность. В спортивном центре он больше не показывался, а уныло перемещался от дома до школы, потом в супермаркет и еще в пару мест, которые я внимательно проверил, убедившись, в конечном итоге, что они не представляют для моего расследования никакого интереса. Дом Мовракиса являл собой одну большую стройку, что-то он там планировал и осуществлял, иногда сам появляясь вечерами на недостроенных стенах из пенобетона, а чаще наблюдая за двумя ленивыми работягами греками, которые, судя по мимике, приходились ему близкими знакомыми или даже родственниками. Тайно поставить камеру тут было негде, приходилось просто проезжать раз в пару дней мимо стройки, чтобы не упустить что-нибудь важное.

Я позвонил Раевскому и по его путаным рассказам понял, что следствие движется в правильном направлении. Это было ясно по составу свидетелей, которых вызывали на допросы. Моя безопасность находилась под угрозой. Даже если меня не сдаст Завулон, свидетели могут указать на нашу с Ярочкой связь, и тогда меня примутся искать по-настоящему.

Следовало поторопиться. И я наконец решился жестко надавить на грека. Не оставляла в покое нервозность, с которой он в школе отнекивался в ответ на мои вопросы. Он что-то знает...

Люди – рабы привычки, что, в общем, понятно: она не только «замена счастию», как указывал известный поэт, но и позволяет субъекту меньше думать, а значит экономить силы. Я не удивился, когда, явившись в следующий плановый день на парковку на своем неприметном «Пежо», обнаружил машину грека стоящей точно на прежнем месте – рядом с нанятым мною в прокате фургоном.

Оглядевшись по сторонам – а уже вовсю смеркалось, – я перебрался из «Пежо» внутрь фургона, оставив его подвижную боковую дверь приоткрытой.

Дальше весь план разыгрался сам, как по нотам. Ровно в двадцать два тридцать грек подошел к своему дурацкому «Плимуту» и, заметив приоткрытую дверь фургона, тут же сунул в нее свой любопытный греческий нос. Я лишь слегка ударил его обмотанным тряпкой куском стальной трубы, и он завалился внутрь буса; оставалось только подтянуть внутрь его ноги, стянуть запястья и щиколотки веревкой и заклеить рот.

Первая половина дела была сделана. Я перебрался на место водителя – и через четверть часа уже выгружал грека в гараже неприметного домика на побережье, арендованного мною на две недели.

Мовракис вскоре пришел в себя и тут же узнал меня, жалобно замычав и делая знаки глазами.

Я не любитель насилия. Чужие страдания не вызывают у меня никакого удовольствия. Мне достаточно собственной стенокардии – так назвал мою болезнь доктор, – которая реально отравляет мне жизнь.

Когда Мовракис увидел добротный трансформатор, понижавший напряжение до ста десяти, и пару клемм-зажимов разного размера и формы, лицо его побелело. Вообще грек оказался хлюпиком. Не поймешь женщин... ну что Яра нашла в этом чучеле?

– Что она нашла в тебе, чмо? – спросил я грека, расклеив ему рот.

Грек попытался утереть слезы плечом.

– Руки... – заныл он. – Развяжите мне руки.

– Зачем тебе руки, чмо? – удивился я.

– Что такое «чмо»? – не к месту заинтересовался Мовракис. – Итс нот коррект инглиш...

Короче, всё оказалось по-детски просто. Ярочка пыталась шантажировать грека беременностью, настаивая на браке и совладении грековской новостройкой.

– А я не могу жениться... – выл Мовракис. – У меня уже есть невеста. У нас с этим очень строго. Меня просто убьют, если я обману.

– Ну-ну... – подбодрил его я. – Тебя и так убьют...

– А потом она разодрала себе одежду и сказала, что заявит в полицию. Что я насильник. И кинулась на меня – душить.

«Как это похоже на Ярочку, – скучливо подумал я. – И на Гудвина заодно...»

– Как это вышло? – снова оборвал его я.

– Я просто оттолкнул ее! – завопил Мовракис не своим голосом. – Там узкий коридор, кирпичные стены. Она ударилась затылком...