Вообще поразительно, в какой степени необходимость решения каких-либо прикладных житейских задач размывает понятие неприступности. Это я заметил еще по брачной конторе, которую завела в свое время моя петрозаводская тетка. Я сидел тогда без работы, и тетка выписала меня к себе — поначалу на пару месяцев, — поскольку почти совершенно не владела языками, да и вообще плохо ладила с действительностью: договориться с милицией или нанять шофера для перевозок прибывших из-за границы женихов было для нее настоящей проблемой; сталкиваясь с необходимостью такого рода обустройств, тетка, сцепив зубы, дело до конца обычно доводила, но потом лежала в лежку с валерьянкой и пустырником на продавленной бабкиной кушетке времен, мне кажется, императора Павла или что-то в этом роде.

Обилие жадных до заграничного брака девиц вызвало у меня тогда понятное оживление, а поскольку от моих усилий в теткиной конторе зависели многие вещи, это оживление встретило обескуражившие меня поначалу расположение и готовность к услугам. «Осталось только проверить... — закинул я однажды наудачу удочку в разговоре с одной смазливенькой кандидаткой на брак, — ...вы понимаете: так сказать, на физическом уровне... ведь мы в большой мере отвечаем за вас перед клиентом...». «Проверьте, — не помедлив ни минуты ответила она. — Сводите меня в ресторан — и проверяйте что хотите...». «Так вот оно как...» — подумал я, мысленно потирая руки. Одна фельдшерица из теткиных клиенток — не больничная медсестра, а заведующая здравпунктом молодежного техучилища, двадцати семи лет, восхитительно, кстати, одаренная выпуклостями в области грудной клетки (это я в целом оценил сразу, а в деталях — уже при развитии знакомства), — эта медсестричка, будучи замужем за пехотным офицером, пропадавшим в казармах, имела в придачу в своем училище постоянного ухажера, отвечавшего там за физкультуру подростков и навещавшего ее в процедурной здравпункта, где мы с ним не раз сталкивались нос к носу, плюс к тому в течение нескольких месяцев ни разу не отказала в близости мне самому и, что меня особенно умиляло, числилась самой активной клиенткой теткиной конторы, то есть встречалась напропалую со всеми приезжавшими к нам заграничными женихами, независимо от их возраста и уровня достатка. Впрочем, всё это было еще до перестройки; медсестричкины напористость и жизнелюбие следует, вероятно, связывать с засильем тогдашней тоталитарной идеологии и беспределом кровавой, как сейчас выражаются в либеральной прессе, гэбни...

Уже к концу первого года работы у тетки я настолько расширил свой донжуанский список и настолько продвинулся в наблюдениях, что стал невольно угадывать разные скрытые обычно платьем дамские пикантности — просто по форме лица, типу кожи и другим малозаметным пустякам, относящимся, так сказать, к хабитусу или к фенотипу, уж не знаю, как правильнее. Угадывание стало происходить так легко и ненавязчиво, что вскоре я снискал себе авторитет знатока в среде немногих приятелей, с которыми мог поделиться такого рода наблюдениями. Это знание, пришедшее ко мне исподволь, благодаря какой-то особой природной наблюдательности, имело, конечно, и оборотную сторону, причем весьма неприятную: предвидеть... как бы это выразиться... неглиже, то есть знать, угадывать по форме верхней губы и пушкУ на ней как оно будет там, где, по выражению известного поэта, должна царить «тайна брачныя постели...» — это несчастье. «И кто умножает знания, умножает скорбь...»

С инструкторами на службе нам пересекаться незачем, разве что на экзамене: занятия по теории у нас вечером, а инструктора работают с утра до пяти. Так что мы не знаем их делишек, а они — наших. Народ они сплошь женатый, а потому нетерпеливый и безбашенный, в отношениях с прекрасным полом им подавай скорого обладания, что не всегда встречает полное понимание, так что через пару недель после начала занятий в группе курсантки уже поделены на «инструкторских» и на стайку «наших» дам, умеющих ценить в мужчине холостой статус и хорошие манеры.

Курсанты-мужчины почти сразу, чуть ли не с первой перемены, принимаются ухаживать за курсантками. Мы не придаем этому флирту большого значения: бонусы всё равно будут наши, ведь реальная польза дамам сейчас не от соучеников, так что напрасно те распускают свои незрелые перья.

Неприятности случаются, если внутри группы возникают реальные чувства. Люди как бы теряют почву и начисто забывают, где и зачем они находятся. Я сам не раз замечал, что если у меня возникает амур с чувствами, то я тут же тупею, постоянно попадаю впросак, делаю глупости, а главное — хуже играю в карты, что очень заметно при подсчете вистов. Как только чувства проходят, висты сразу снова выравниваются.

Иногда вместо зубастых и карьерных курсантов откуда-то вдруг присылают группу вялых. Это значит, что их для особых целей отбирали в Управлении Порядка.

Мы таких вялых называем «клоуны»: вопросов во внешней жизни они не решают, думают всё больше о возвышенном, учить их трудно. Они как бы с луны, и непонятно как вообще в реставрацию клоуны не вымирают от голода и невзгод. И барышни в таких группах тоже обычно смурные и вялые.

Иногда кто-то из влюбленных курсантов принимается ревновать — тогда, бывает, доходит до ЧП. Рано или поздно влюбленный решает последить за своей избранницей на практических занятиях, проверить, только ли делом она занята с инструктором на уроках — ну, и убеждается в обратном... Случается мордобой, что в случае с нашими отставными полицейскими и десантом чревато синяками и вывихами. Попадают в истории обычно как раз скромные по характеру воздыхатели из «вялых» групп — они страдают и мечутся особенно сильно — мечтают, наверное, найти замену мамочке. И не дай бог отобрать у них эту грёзу...

Вот тут, собственно, и начинается рассказ.

В тот вечер некий Дан Гудвин...

Но введем сперва главную героиню.

Ярочка взяла своё уже на первом занятии. Повертев туда-сюда головой с гривой рыжих волос, она легко подхватила общий тон урока, удачно шутила, становилась, когда было нужно, совершенно серьезной, в общем — произвела впечатление. Странно, что она оказалась в группе «вялых», к числу которых безусловно относился Гудвин, но это не нашего ума дело: иной раз в группе у всех клички, а в разнарядке-сопроводительной написано: «вопросов не задавать, от контактов воздерживаться». Ну, нам это в общем по барабану, за бюджетные группы нам платят даже больше, чем за коммерческие, так что вопросов мы не задаем и от контактов обычно воздерживаемся. Тем более что с Яриными дефицитами всё вскоре выяснилось.

Когда она представилась — а мы тут все без отчеств, — я сразу переспросил ее насчет полного имени:

— Ярослава? Слава, может быть?

— Нет, — ответила она без запинки. — Слава еще неизвестно придет ли... не факт. А Яра я уже... Разве не заметно? — И она приняла боевую стойку. Фигурка у Яры была стройная и спортивная.

— Понятно... — ответил я, не совсем ее поняв. — Очень хорошо. Яра так Яра. Садитесь.

Гудвин запал на Яру сразу — безнадежно, окончательно и бесповоротно. Откуда ему было знать, что уже через неделю занятий она легко и естественно, как входят в теплое море, вошла в наше банное сообщество и теперь не только имела ключ от личного одежного шкафчика в нижнем этаже, но и очевидно крутила с Завулоном, что я отчетливо видел по его бугрящейся тестостероном спине, когда им приходилось в коридоре оказываться рядом. Да и в сауне много не спрячешь, была бы охота видеть и подмечать.

Как и ожидалось, до Гудвина наконец тоже, как говорится, дошло... — вид у него сделался унылый и подозрительный, я всё чаще ловил его тревожные взгляды, обращенные в нашу сторону.

Он оказался не таким уж вялым, этот Гудвин. Такого я у нас в школе еще не видел. Наверное, внутренне Дан тяготел к сыску, поскольку однажды в последний перед концом занятий перерыв спрятался в кладовке для швабр и ведер, чтобы «узнать правду». Про наличие сауны Гудвин, очевидно, уже откуда-то узнал, оставалось лишь проследить за эволюциями своей избранницы и уличить ее, так сказать, в беспутстве.