Он склонился и подставил ладонь человеку. Как иногда ловишь жука, пытаясь его вынести, не помяв, из дома. Человек, крепко держа голову, как мяч - опытный регбист, взобрался на ладонь. И затих. Будто понял, что в безопасности. Голова заплакала.
Никитин пробрался сквозь толпу.
Сел. Положил человека и его голову на стол. Тот заметался беспорядочно, нелепо.
- Тише... ну тише же ты... свалишься со стола, разобьешься ведь в лепёшку, мне тогда точно не собрать... Пётр Иваныч! Где вы?! Я попробую соединить, тише, не плачь, подожди... Что же вы так, ну зачем?! Дядя Стёпа! Задержите того с ножом, прошу вас!
Доктор уже спешил, взбираясь по батарее.
- Коля, ну как же тебя угораздило! - закружил он вокруг безголового парня, не зная, что делать. - Ну что вы не поделили?
- Он... он... мою Тяпу убил, разрубил Тяпу... - сказала тихо голова.
- Тяпушку... как же так... - сказал доктор, разведя руки, - она так танцевала кадриль в шапито.
- Он хотел, чтобы его Волнушка танцевала, а взяли Тяпу и меня...
- Да вы все здесь с ума посходили... - прошептал Никитин и бросился от стола.
Он видел, как народ уже тащил убийцу. Тащили к виселице. Всё это казалось дурным сном. Пластилиновые люди, каждый размером с мышь, в сюртуках, в рабочих куртках, в элегантных фраках, все они сейчас двигались толпой к виселице. Из пластилиновых брёвен, на колёсах, она катилась им навстречу. Он не ошибся утром. Это была она.
- Прекратите сейчас же! - заорал он.
- Да ничего ему не сделается, повисит недельку, пусть на него посмотрят, пусть ему стыдно будет, - проворчал доктор. - Иначе с таким уродом не справиться! Не кричите, пожалуйста, Алексей Степанович!
- Прекратите немедленно! - орал Никитин. - Иначе я вас... я вас... всех превращу в пластилин, по пятьдесят рублей за пачку!
Все замерли. Наступила мёртвая тишина.
Чтобы как-то успокоиться, Никитин вцепился в мужика без головы. Стал прикладывать голову и так, и так. Получилось быстро, потому что срез был ровный и гладкий. Стал соединять.
"Иначе с таким уродом не справиться... - без конца крутилась фраза доктора. - Не справиться. Будто снежный ком, он убил, его убили... Всё не могу привыкнуть, что его убить нельзя. Я не хочу про это думать..."
Сзади слышались шаги, тихие разговоры. Расходятся. Никитин обернулся. Уже и виселицы нет. Укатили. Только успел увидеть, как дядя Стёпа уводит убийцу.
Доктор сидел тут же, на строгалке для карандашей, со своим саквояжем, подперев голову.
- Мама знала? - спросил Никитин хмуро. - Про виселицу?
- Что вы! Это уже после неё. Будто солнышко зашло, - вздохнул Пётр Иваныч. - А после страшного происшествия в третьем доме по улице Философов надо было что-то делать. Понимаете, я думаю, это оттого, что мы не чувствуем боли. И не стало Варвары Ильиничны, она ведь всегда, бывало, поговорит, к каждому слово-ключик найдёт, все к ней шли. Без неё, без её любви сразу стало тихо и пусто. А злодеи есть везде, думаю, есть они и у вас. Вот, например, Тяпа. Теперь её не собрать, не будет больше Тяпа танцевать. Вот ведь какое дело.
- Будет!.. Я постараюсь, - Никитин отвернулся.
Его замутило от этого спокойствия, с каким говорил доктор, от них всех. Скомкать в большой комок, скатать и запулить в стену, в лепёшку. Как в детстве. Он представил этот разбивающийся пищащий говорящий комок. Его замутило ещё больше. Мама лепила игрушки с такой любовью, он помнил, как она бежала сюда каждую свободную минуту. Опять же... Сидят взаперти, варятся тут в собственном соку, что-то делают, но ведь мама старалась их сделать настоящими, вот они и... настоящие. Плохие и хорошие, добрые и злые, лукавые и любопытные, насмешливые и язвительные, всякие.
Никитин морщился, думал и лепил, пальцы неумело выглаживали пластилин, подгоняли складки. Не сразу, но дошло, что согревшийся пластилин мягче и быстрее откликается на изменения. Шея парня начинала походить на шею.
- Пётр Иваныч, попозируйте мне немножко, я не умею, как мама, схватывать детали. Да она ведь и лепила-то без примера перед глазами. Просто представляла вас всех. Ну и она ведь была врач. Наверное, такие моменты как шея мужика или девушки у неё не вызывали вопросов. А я вот опасаюсь! - неожиданно рассмеялся Алексей, увидев, как доктор с важным видом вытянул шею и расправил скомкавшийся шейный платок.
"Спокоен. Не чувствует неловкость за происходящее. И виселицу они от меня прятали, не потому что виселица - плохо, а чтобы не выносить сор из избы. Пытались в меру своих способностей как-то наказать злодея... Они как дети. Некоторым года от роду нет, хоть и седины уже. А художник Краюшкин, а доктор, а этот невезучий Коля, который за свою Тяпу вступился? Но тот-то убил. Пусть сидит, сделаю им тюрьму-башню. Еды им не надо, значит, персонал не потребуется. Назову её башня жалости - жалкий там человек сидит, урод моральный", - думал он.
А вокруг собрался народ: на полу, на столе, на подоконнике. Дядя Степа привёл виновного. Тот стоял и улыбался насмешливо, собачка вокруг ног вертелась.
"Как их всё-таки много... А кажется, у меня получилось".
- Пётр Иваныч, как вы думаете, получилось? - спросил Никитин, и даже дыхание перехватило, когда слепленный Николай вдруг несильно повернул голову и тоже посмотрел на доктора, ожидая ответа.
- Вполне! Шея, можно сказать, как новенькая, - скорчил строгую гримасу Пётр Иваныч и напутствовал очень серьёзно: - Береги шею, Николай, а то, понимаешь, устроили тут.
А Никитин обвёл всех глазами, неожиданная идея пришла вдруг, получится - не получится - кто его знает. Он сказал:
- Предлагаю определить злодеям место в башне жалости. Раз не хочешь жить по-людски, живи один. А мы с вами... будем снимать кино. Видели кино?
