— Как ты посмел, — тихо рычал Маллен, — как ты посмел устроить драку во время похода, со своим? Ты забыл закон?

Райта, дрожа от гнева и обиды, стоял перед Малленом, пытаясь что-то сказать, Но Маллен не позволял.

— Молчи, дурак, — он еще раз ударил парня по лицу.

Райта справился с собой, опустил руки, стиснул кулаки и склонил голову.

— Прости, отец, — выдавил он сквозь зубы. — Я мстил за свою честь, а, стало быть, и твою.

— Твоя честь пострадала из-за твоей дури. Взял копье и пошел на стражу! До утра! Без смены! И никаких подвигов!

Райта выхватил копье из руки Маллена и бросился бегом в ночь.

— А ты… — он осекся, поднял было руку, опустил. — Ну, ты еще не король пока, — с тихой яростью выдал он и залепил оплеуху Деанте. — Станешь королем — сквитаешься.

— Это не совсем справедливо, дядя, — тихо ответил Деанта.

— Справедливо, — ответил Маллен. — Позже поймешь. Если подумаешь. Иди за мной.

В шерг они вернулись к закату второго дня. Их еще на подходах встретили патрули, а в поселении к Деанте как всегда бросилась мать со своими безумными речами и восторгами, и потому Райту он пошел искать уже совсем поздно. Шерг уже был закрыт на ночь, и Деанта пошел по галереям, с фонарем в руке. Здесь всегда было темно и холодно, большинство дверей были заколочены. Лишь у нескольких дверей, как он знал, внутри стояла стража, и там жили люди.

Райта был в доме Маллена, как и предполагал Деанта. Как и во всем шерге, вокруг большой круглой очажной комнаты располагались комнаты-закуты. Раньше, говорят, их обогревали жаровнями, но сейчас, когда с топливом было совсем плохо, жаровня была лишь у Маллена, а остальные спали в очажной. Сейчас огонь в очаге еще горел, кто-то уже заснул, кто-то тихо беседовал, за женской перегородкой тоже шел тихий разговор, и порой слышалось хихиканье. В воздухе висел чадный запах очага, войлока и тяжелого аромата притираний, которыми женщины пытались хоть немного отбить запах не слишком чистых тел. Пустынные, как помнил Деанта, намазывались жиром и соскребали его потом костяными скребками, и так чистили себя. А здесь сохраняли северный обычай.

Райта лежал в стороне, завернувшись в темно-коричневый косматый плащ. Он еще не спал. При приближении Деанты он резко поднялся и встал, настороженный, напряженный, готовый к драке.

— Я пришел просить у тебя прощения, мой брат в третьем колене, — сказал Деанта.

Райта не сразу ответил. Он смотрел недоверчиво, ноздри его нервно раздувались, как у принюхивающегося хищника.

— Прощения?

— Да. Я должен был оставить тебе твой бой. Прости меня, я не хотел тебе позора.

Райта поджал губы, опустил голову.

— Я был глуп. Ты был прав, — ответил он рублеными, короткими фразами. Переломить гордость ему было трудно, очень трудно.

— И все же ты убил червя, в конце концов. Ты хорошо дрался.

Райта вдруг улыбнулся — сначала коротко, неуверенно, а потом во весь рот, сверкая белыми острыми зубами. Он подпрыгнул на месте, запрокинул голову, и запел:

— Я, Райта, я славный воин!

Был тяжелым бой,

Были злобными твари!

Но мой нож не знает промаха!

Я воздам хвалу отцу моему, Маллену!

Я воздам хвалу моему брату, Деанте!

Ибо они сильные воины,

И быть рядом с ними в бою — слава и честь!

Райта прыгал и топал ногами, бил себя в грудь и смеялся. Деанта, поймав ритм, стучал кулаком по колену, а люди в очажной, застыв от удивления, смотрели на это зрелище. Потом кто-то засмеялся, кто-то начал прихлопывать, кто-то подхватил припев Пустынных — айя-айя-айя!

Маллен, отдернув тяжелый войлочный полог, незаметно вышел из комнаты. Он смотрел хмуро, но улыбался.

— Ты все же будешь королем, парень, — прошептал он. — Правильным королем будешь.

А на другой день Деанта повел отряд встречать караван великого Тианальта. Райта был с ним.

Вирранд вошел, чуть пригнувшись. Пустынные, когда-то вырезавшие этот шерг в песчанике, были и тогда невелики ростом. Впрочем, Вирранд считался одним их самых высоких людей Юга, ему почти везде приходилось пригибаться. Маллен, нарядный, с расчесанной и заплетенной в косу бородой ожидавший гостя, велел слуге принести хороших свечей, не жировые плошки, но Тианальт махнул рукой.

— Не нужно. Сестра у себя?

— Да.

— Как она?

— Здорова.

— Я не об этом.

Маллен кивнул. Вздохнул.

— Голова у нее все хуже, — пробормотал он. — Она все дальше уходит.

Вирранд сжал и разжал кулак.

— Плохо выглядишь, брат, — сказал Маллен, полулежа на кошме у жаровни. Вирранд молча кивнул. Он неотрывно смотрел в огонь и медленно-медленно, не чувствуя вкуса, пил вино. Сам же и привез это вино. А еще он привез зерно и вяленое мясо, сушеные фрукты, лекарства и горючий камень, соль и ткани, оружие и еще много-много невероятных ценностей, на которые, разинув рот от восторга, пялился Райта. Столько сокровищ он никогда не видывал. Пока лошадей разгружали на площади поселения и перетаскивали груз в кладовую, Райта все смотрел и смотрел, не понимая, как может в одном месте быть сразу столько богатства.

Снаружи угасал день. Из пустыни начинал течь лютый холод, и, смешиваясь с дневным жаром, давал недолгую прохладу. Из земли быстро полезла трава, раскрывались на кустах и деревьях кожистые, лаковые почки.

Вирранд вышел на внешнюю галерею, к огням и голосам. Маллен последовал за ним.

— Весело им. Будто все так и надо.

— Они не помнят другой жизни и белой луны.

— Да тут и постарше есть.

— Что же и им не порадоваться? Караван пришел — значит, можно жить.

— Долго ли?

— Хоть сколько. Устал ты, брат.

— Устал.

— Пошли в дом.

— Погоди пока, как холод залютует — уйдем. Красиво тут.

Маллен поднял брови, но ничего не сказал. Привык уже. А Тианальт что-то красивое нашел в этом убогом, мертвом месте, где между льдом и пеклом вся жизнь под землю прячется.

— Как там?

Вирранд дернул плечом.

— Хреново там.

— А точнее?

— А точнее почти ничего сказать не могу. Людей оттуда, через Анфьяр, приходит все меньше. Они говорят… разное.

Маллен помолчал.

— А ты что думаешь?

Вирранд повернулся к нему. Над горизонтом почти совсем поблекла узкая полоска тусклого заката. Пустыня благоухала, цвела, полнилась звуками.

— Что в Столице — я не знаю. Рассказывают странное. Будто вокруг города сами собой цветут и плодоносят сады, и на деревьях растет все — печеный хлеб, и сладости, и мясо, и одежда. — Он посмотрел на Маллена. Поймал его взгляд. — Да. Я тоже начинаю думать, что это так. И потому в других землях… такое. Ладно. — Он снова стал смотреть на пустыню. — В город, как говорят, даже можно войти. Но выходят из него только войска. И войска эти вынюхивают и вычищают еще уцелевшие поселки.

Маллен вспоминал, как десять лет назад, когда через Анфьяр валом повалил беженцы, брат рассказывал: "Я принимаю их — а они начинают требовать — дайте нам жратву, дайте нам жилье, мы хотим жить так, как хотим, а не так, как вы нам позволяете, и я прихожу и вешаю, вешаю… Или мои люди сами собираются с дрекольем и вырезают всех — до младенцев. И снова прихожу я, и вешаю…" А сейчас почти не приходят. И что, стало ли легче? Нет. Вирранд был на грани надлома. Маллен нарушил молчание.

— А там еще кто-то уцелел?

— Будешь дивиться, брат, но это так. Многие забиваются в глушь, живут уединенными деревеньками. Огораживаются частоколами, обороняются от тварей. И от этих… Как-то выживают. Те, кто приходят, говорят о том, что отряды из Столицы ходят по дорогам. И с ними всегда один-два слухача. И с тенями у отрядов непорядок.

— То есть?

— То есть теней у людей многовато и ведут эти тени себя странненько.

— Понял.

— А что в самой столице — не знаю. Анральт Одноглазый Лис туда посылал людей. Либо возвращаются ни с чем, либо вообще не возвращаются. Лис еще говорит, что в столичных отрядах довольно много стариков. То есть, тех, кто родился еще при белой луне. — "Это им лет двадцать пять — тридцать самое малое, старикам этим, значит", — подумал Маллен.