— А вот если в отряде одни молодые, то такой отряд может идти и не по дороге, а по дикой земле. И тени там. Такие. Не у всех, но такие.

— Что барды говорят?

Вирранд скривился, явно передразнивая кого-то:

— Ничего точного сказать не могут, хотя предположения есть. Они, — вдруг взорвался Вирранд, — думать изволят, а времени нет! С каждым днем все хуже! — Вирранд подался к брату. — Скоро что-то такое стрясется. После чего уже ни о ком заботиться не надо будет, — проговорил он громким шепотом, выкатив глаза. — И я не вижу исхода. Надо как-то со всем этим кончать.

— Так, может, уже пора сказать Деанте?

Тианальт провел руками по лицу.

— Я боюсь нарушить Правду.

— Да ты уж тыщу раз ее нарушил, — отмахнулся Маллен. — Знаешь, что говорит Сатья? Я, понимаешь, сам-то дурак, куда мне до высших материй, так что бардов слушаю. А Сатья говорит — нельзя быть человеком и не вляпаться в Неправду. И дело не в том, чтобы не вляпаться, а в том, чтобы это осознавать.

— Очень мудро. И что?

Маллен помолчал.

— Барды, по крайней мере, те, которым я доверяю, странные вещи говорят. О том, что главное — не пытаться остаться чистеньким, а быть готовым отвечать за свои дела и не валить ответственность на других.

— Перед кем отвечать?

— Наверное, перед богами, — неуверенно ответил Маллен. — Хотя не знаю. Боги ведь спят…

— И я бы поспал, брат. У тебя нет ли какой дурманной травы? Чтобы заснуть и не видеть снов? А то сны мучают последнее время.

— А ты не мучайся, — ответил Маллен. Его начинал раздражать этот разговор. — Сделай, в конце концов, то, чего ты так хочешь. Пошли парня встать на Камень.

— Я боюсь…

— И хочется, и колется? Или хочешь сказать мне, что тебе жаль парня?

Вирранд зло дернул ртом.

— Мне совестно, но — нет. Его родили для того, чтобы он просто пришел и встал на Камень. Он только ради этого и нужен. И мне стыдно, потому, что и я от него только этого и жду. Я устал, я боюсь, я хочу так или иначе со всем этим покончить.

— Ты его совсем не любишь?

— Люблю. Но, боюсь, не так, как должен бы.

— Зато мать его любит. До безумия.

Оба замолчали, осознавая смысл сказанного.

— Не тяни, брат.

— Я не знаю, пора ли.

— А чего ты ждешь? Знамения? Чтобы земля содрогнулась, и боги проснулись, что ли?

Послышался торопливый топот ног.

Оба повернули головы.

Льенде, запыхавшись, влетела на галерею.

— Господин Вирранд, господин Маллен, — задыхаясь, проговорила она, — приехал господин Онда!

— Один? — изумился Вирранд.

— Да! — в восторге воскликнула Льенде. — Один! Сам! Через пустыню! И твари его не тронули! Он герой!

— Вот тебе и знак, — глянул на брата Маллен.

***

Тийе пряталась вместе с Имой в канаве за сараем, в мертвой зимней крапиве в человеческий рост. Может, Хесса был плохой бард, деревенский бард, бард-недоучка, но обычные твари через его круг не ходили. Только этим, белым, за которыми тянулись, словно липкие внутренности, тени, круг оказался нипочем.

С белыми приходили Юные. Ровесники Тийе и Имы, или чуть постарше. Они убивали спокойно и бесстрастно. Убивали всех взрослых и тех, кто сопротивлялся, остальных уводили в Столицу, и больше никто никогда их не видел. Потому в лесу на всякий случай было сделано убежище. Твари были не так страшны, как эти, с тенями.

А среди горящих домов шла бойня. Это в прежние годы люди с трудом могли убивать детей, пусть они и в белом, и с хвостами теней. У них были тела и лица детей. Теперь это уже не мешало.

На сей раз белые напали внезапно. Наверное, какое-то колдовство было, что сторожа их не заметили и не успели предупредить никого. И теперь белые отрезали путь к бегству, и было их много. Тийе сразу поняла, что никто не уцелеет. Потому просто упала лицом в крапиву, потащив за собой Иму. Они лежали, закрыв глаза и заткнув уши.

"Меня тут нет", — изо всех сил шептала про себя она. Откуда взялось это дикое поверье, что если не видеть и не слышать, то и тебя не увидят и не услышат? Тийе не очень в это верила, но сейчас больше ничего не оставалось. Похоже, так она и не то уснула, не то ушла в забытье, потому, что проснулась от того, что ее колотил по плечу Има.

— Ну вставай же, вставай! — всхлипывал он. — Вставай.

Среди горящих домов было пугающе пусто и тихо.

— Пойдем отсюда, — сказал Има.

— Куда?

— В убежище хотя бы…

— А потом?

— Уйдем куда-нибудь, — уже не так уверенно сказал Има. — На юг?

— По дорогам? Там убьют.

— А куда денемся? — растерянно сказал Има. — Все ж ушли куда-то.

Има был старше и сильнее, но всегда слушался Тийе.

— Ну хотя бы до утра тут посидим.

Они забились в канаву, под гнилые доски, и прижались друг к другу.

Ближе к рассвету Тийе разбудили отчаянные кошачьи вопли.

— Что там? — испуганно шепнул Има.

— Не знаю, — одними губами ответила Тийе.

Има выбрался из канавы и осторожно выглянул из-за угла почему-то уцелевшего сарая.

Снова раздался отчаянный кошачий вопль, и вдруг Има сорвался с места и, дико заорав, побежал туда, где в полумраке скользили люди, за которыми тянулись живые тени.

— Не трогай! Не трооогааай!!!

Он всегда был жалостливый. Тийе, чувствуя, как слабеют ноги и живот, зажала уши, зажмурила глаза и спрятала голову в коленях.

"Ничего нету. Ничего нету, — повторяла она. — И меня тут нет. Нет меня".

Когда стало тихо, Тийе выбралась из убежища. Теперь было светло. Никого не оставалось вокруг. Твари потом придут за падалью, но это не так страшно. Хуже, если придут люди.

Тийе подняла валявшиеся на земле окровавленные вилы. Ножик Имы оставался у нее, почему этот дурак не взял его, почему…

Она, стараясь, не смотреть, перерезала обе веревки. Кошачий трупик было отнести в сарай легко. Она разрыдалась от жалости. Тащить Иму было тяжело, зато не до слез было. Надо было унести его, Има был хороший, только жалостливый. Хотя кошку ей тоже было жалко, даже жальче деда Хатары, дед был злой и вонючий, а кошка хорошая и мягкая, и ласкалась всегда.

Она затащила Иму в сарай. Странно, что он не занялся. Ну, значит, повезло. Она взяла головешку и сунула в сено. Другую — в солому на крыше. Когда огонь разгорелся, Тийе постояла немного, не зная, куда идти. Дороги были опасны везде, лес тоже. Но ей было все равно. Она уже не боялась.

Взяв на плечо вилы и сунув в чехол ножик, она пошла на юг. Больше идти было некуда. На севере — страшная до одури Столица. Вокруг столицы каждый сам за себя. Все сейчас сами за себя. Оставалось только на юг. Там, говорят, земля течет молоком и медом, люди добрые, а господин Тианальт прямо как настоящий король. Поговаривают, что оттуда настоящий король явится, и всю несправедливость выправит.

Девочка с вилами на плече и ножиком в кармане шла на юг. Иногда по дороге, иногда по лесу. И никто ее не трогал. А она не задумывалась, почему.

***

Анье было холодно, несмотря на жаровни. Анье сидела, завернувшись в черное меховое покрывало на толстой черной кошме. Она сидела, обхватив руками колени, такая беззащитная, тихая. Волосы ее были распущены, и тонкое нежное лицо словно висело в воздухе среди темноты. Ей исполнилось всего тридцать семь лет. Тианальтовская порода была моложава, и Анье могла сойти за совсем молоденькую женщину.

На лице ее была улыбка, глаза чуть прищурены, губы беззвучно шевелились. Куда она смотрела, что видела? Она не замечала брата, не слышала его шагов.

— Сестра, — негромко сказал он, садясь. Анье очнулась не сразу. Посмотрела на брата удивленно, потом вроде бы узнала.

— Вирранд! — она потянулась к нему. — Ты привез мне весточку от моего государя?

Вирранд вздрогнул.

— Да, — через силу выдавил он. — Да.

— Когда он приедет? — Анье вскочила, схватила брата за руки, заглядывая ему в глаза.

— Скоро.