Снаружи белой скалы храма – жаркий солнечный день, а внутри – почти прохлада склепа. Полосы света множества мелких оконец режут пространство на геометрические ломти. Богиня чадородия взирает на нас эмалевыми зрачками с гранитного постамента. Жрец читает традиционные тексты над традиционной чашей с кроличьим молоком, и меня заранее подташнивает. Принимая решение о замужестве, я упустила из виду необходимость пить молоко с кровью во имя всестороннего благополучия. Мы повторяем за служителем список клятв и признаний, и мой капюшон испещряется острым нетерпением Эйрика. Он полагает, что процедура неоправданно затянута, невольно вспоминает прошлый опыт процесса женитьбы, и, привыкнув воспринимать свои неудачи как должное, нервно ждет очередной оплеухи судьбы.

Храмовые служки елозят по нашим спинам сандаловыми вениками – сметают всяческие прошлые увлечения и любови. Эйрик раздраженно дергает лопатками под балахоном, условно отодвигаясь от своего веника. Умел бы он слышать нутро, как умеют сущности, я бы успокоила его сейчас, но он, к сожалению, способен делиться, и не способен делить. Эх, не присутствовал ты на церемонии посвящения в сан в жреческой школе Зодвинга. Вот, где мука! Там ритуальные копошения длятся несколько часов, а здесь всего-то чуть-чуть потерпеть. Служки рисуют сакральные орнаменты на полах наших балахонов тонкими кистями, бледной краской, а Эйрик считает от десяти, загадав, что на счете «ноль» рисование завершится. Жрец достает свой стандартный могучий нож, и велит нам вытянуть правые руки над чашей, тускло белеющей на грубой гранитной подставке. Эйрик сжимается, резко лишившись гнева, отброшенного страхом очередной, утомившей уже, боли. «Последний раз» - обещаю ему мысленно, вздрагивая одновременно с взмахом ножа. Две тонкие алые струйки врезаются в поверхность молока, нарушая его гладкую однородную белизну. С усилием делаем по глотку (не так уж и противно, кстати).

«Ну? – Эйрик задается порывистым вопросом. – Что? Что будет?»

Он почти уверен, что дело сорвется. Некая помеха вторгнется в храмовый зал, и не позволит завершить церемонию. Но что может случиться? Рухнет потолок? Жреца сразит приступ падучей болезни? Хальданар пинком распахнет двери, и я брошусь к нему, забыв обо всем? Во всем городе закончатся чернила, и Книга Семейств останется без отметки? Да что с тобой, чудак? Перестань так волноваться!

Книга Семейств замызганная, старая, потрепанная. Она очень тяжелая (субтильный жрец с видимой натугой кладет ее на подставку), но не из-за толщины, а из-за обложки. Обложка полна кованых элементов, ракушечных мозаик, декора из крупных поделочных камней. В закрытом виде том больше похож на вычурный ларь, чем на книгу. Служитель с почтением отрывает ее в том месте, где исписанные страницы соприкасаются с чистыми, скрупулезно выводит брачную запись с нашими именами, возле которых мы ставим свои неловкие бессмысленные закорючки. Капли крови с наших порезанных рук падают на хрупкую сухую бумагу. Все в порядке – многие десятки молодоженов уже сдобрили эти листы своей кровью. Это будто бы даже придает Книге значимости.

- Явитесь же друг другу, - с торжеством изрекает служитель, и, как положено на этом моменте, мы с Эйриком скидываем капюшоны, и встаем друг к другу лицом.

У Эйрика мокрые и сияющие глаза, будто он смеялся до слез. Церемония благополучно завершена, теперь потолок может падать сколь угодно. Ему хорошо, а мне хорошо глядеть на него. Ничего важного не произошло, но люди привязаны к своим ритуалам, и он не исключение.

Специально приспособленные для этого детишки обкидывают нас монетками, которые мы заранее им дали. Добрая треть монет, как обычно, осела в детишечьих карманах, и дождик выходит скудноватый. Зрители стоят на полусогнутых, чутко подлавливая момент, когда можно будет заняться сбором. Ребятня беззастенчивее и проворнее взрослых, поэтому большая часть рассыпанных денег присовокупится к тому, что успело оттянуть карманы. Самая маленькая девчонка уже ползает по полу, собирая кругляшки, а дети постарше шикают на нее, пытаясь зародить в ней догадку, что еще не время. Я усмехаюсь добродушно всему этому, и замечаю вдруг сразу две вещи, до сего момента от меня ускользавшие. Первое – отсутствие Минэль. Второе – присутствие сущности битвы в обличии колибри, веселым цветочком пестреющую на алтаре бога войны. «Зачем ты здесь?» - обращаюсь к ней нутром, и тотчас получаю ответ.

Ответ приходит грохотом, похожим на горный обвал, и шквалом криков людей, застигнутых врасплох. Уродливая брешь в стене ломает геометрию лучей света оконец. Обломки камней сметают статуи и свечи, и, наверняка, чьи-то головы, но я не буду заострять внимание на этом. Я хватаю Эйрика за руку безо всякого разумного намерения, готовясь поддаться общей панике, но жрец – хозяин в этом храме – привносит спасительную частицу порядка во вспыхнувший хаос. Он прижимает кованый том к груди, как реликвию, и, зовя всех за собой, деловито и четко следует к узенькой дверце за неприметной ширмой.

- Сюда, все сюда, - командует он крепким, поставленным, как у всех жрецов, голосом, и народ торопится за ним, как птенцы за гусыней.

За дверцей ухает вниз крутая лестница, освещенная парой изможденных огарков. Нервным горным потоком стремимся мы в подземелье, где гром разносимого здания становится далеким, дневной свет – мифическим, а опасность - миновавшей. Убежище – стылый склеп с насыщенной, липкой темнотой - укрывает нас вековыми гранитными сводами. Мальчишка из служек поджигает плошку, и паутинка фитилей разносит пламя по плошечной осветительной системе. Обретя зрение, люди сразу выдыхают, начинают соображать, и походить на людей, а не на испуганный скот. Расползаются по пространству, успокаивают плачущих детей, проверяют, есть ли раненые. Предлагают друг другу свою помощь. Приятно посмотреть. Мы с Эйриком садимся к стене, вжимаемся в нее холодными влажными спинами. Трудно сказать, кто в чью ладонь вцепляется судорожнее, но, наверное, все-таки он – в мою. «Желтый стяг со скорпионом, - слышу я голос Минэль в себе. – Требушеты».

- Это Сардарра, - шепотом передаю информацию Эйрику. – Воспользовались случаем, пока плардовцы увели войска на юг. Решили, что город плохо защищен.

Ему все равно. Причины его не интересует, интересуют только перспективы. Шансы уцелеть, добраться до безопасного места, и спокойно уснуть, свернувшись калачиком. Эйрик – вечная бродячая собака, мечтающая стать домашней. Он до тихой истерики желал стать домашним, женившись на той богатой дурочке, обрюхаченной стражником, а теперь возлагает надежды на меня. Я в который раз обещаю себе заботиться о нем, но, на самом деле, мы оба знаем, что я – не та сущность. Я не несу благополучие, и способна лишь дать иллюзию легкой жизни на краткий период опьянения.

Рядом с нами присаживается Клеменс. Она цела, но густо покрыта белесой пылью разрушений.

- Так даже лучше, - говорю ей едва слышно. – Ставленник придет с волной безумного восторга плардовцев от своей неуязвимости. Сардаррианцы могут только пугать. Город устоит.

Клеменс видела, как снаряд требушета убил травницу, торгующую целебными зельями на маленьком рынке у северных ворот, и ей очень жаль. Та женщина знала толк в диких растениях, и была весьма полезна общине. Окажись на ее месте какая-нибудь торговка платками, Клеменс не испытала бы никакого сожаления.

Минэль одной ногой в Мире, другой – в Межмирье. Она следит за ситуацией наверху, над сводами склепа и остатками храма, и я слежу через нее. Центральные ворота снесены тараном, стены изуродованы камнями требушетов, постовая стража прорежена лучниками, народ в панике. Такая естественная картина. А мы забились в нору, и тревожно отсиживаемся подобно мелким полевым грызунам – и это тоже естественно. Я радуюсь тому, что наша кучка имела возможность попасть в нору – я воспринимаю себя человеком. Ни снаряды, ни лучники, ни таран не опасны для меня, но у меня есть Эйрик и Клеменс, и это делает меня равной людям.

Напряженный Эйрик неотрывно следит за жрецом – вернее, за тяжелым томом в его хлипких руках. Жрец прижимает книгу к груди трепетно, как младенца, и Эйрик мысленно велит ему продолжать в том же духе.