Осознание причин происходящего пробуждало бунтарские чувства. Маше напели про спасение мира и благие намерения, но на самом деле «Семь из семи» и «Гидра» не могли распилить земли и активы. Похоже, «Гидра» решила полностью захватить рынок, и тут им понадобился я. Какая-то моя особенность, известная только «Серым перьям». Впрочем, мне было плевать. Главное, что они могли вернуть меня домой, а остальное роли не играло.

— Вкусно, — сказал я, и сделал глоток хунса. Он заплескался на дне бутылки. Даже не заметил, как кончился. Меня покачивало, и я изрядно опьянел, чувствуя, как заваливался на бок. Еще вырубиться не хватало.

— Н-ну….

— Уже налакался? — усмехнулась Маша. — Я не удивлена. Не волнуйся. Через пару часов отпустит, и похмелья не будет.

— А знаешь, — мне захотелось высказаться. Надо же, в конце концов, установить в группе хоть какое-то доверие. Алкоголь развязал мне язык. — Меня кинули.

— Что? — не поняла Маша. — Как?

— Когда мы с тобой были вместе, я купил барабан, помнишь?

— Да, — кивнула Маша.

— Я занялся уличной музыкой, бродяжничал пару лет, и даже не думал насчет эстрады. Так сложилось, что меня выцепил продюсер, прямо с улицы. И началось. Концерты, гастроли, деньги. Я купил себе трехсотый крузак, взял трешку в центре Питера, даже не в кредит, и дочурку продюсера это сильно впечатлило.

— Опять ты за свое…. — вздохнула Маша.

— Дослушай, — попросил я. — Дочурка продюсера, Наташа, на меня запала. Мы поженились, она родила мне дочь, и мы вроде нормально жили, пока не появился Саша Гревцев.

— Твой лучший друг? — уточнила Маша, пытаясь вспомнить.

— Ага, — ухмыльнулся я. — Он тоже поднялся в Донецке. Открыл кучу металлоприемок, купил два автосервиса и турбазу. Стал грести денег больше, чем я. Ну, и приехал к нам в гости с огромным кальяном. Он готовил его на кухне вместе с Наташей. Задних мыслей у меня не было, я сидел себе, пил ром с колой, а потом решил сходить в туалет.

— Можно без подробностей про уборную, — скривилась Маша.

— В общем, выхожу в коридор, смотрю в зеркало, в которое кухню видно, и угадай, что увидел. Наташа сидит на коленях у Саши и лижется с ним. Прикинь? Рот в рот. Аж слюной щеки друг другу измазали. Лучший друг. В моем доме. У меня на глазах. Потом Наташа вышла за него, и сказала, что он побогаче, села в мой крузак, который отжала после развода, продала его, и уехала с Сашей жить на Ямайские острова.

— Милый…. — с жалостью проговорила Маша.

— Что? — не понял я, нахмурившись.

— Ничего. Это я улитке, — ответила Маша. — Я понимаю, почему ты никому не доверяешь, и почему считаешь женщин меркантильными. Это все объясняет. А как же Милена?

— Наташа забыла о ней. Оставила ее на меня. Да я бы ее и не отдал этой твари, — злобно проговорил я. — Наташа решила бросить ее, как только узнала, что Милена легла в больницу со смертельным диагнозом. Вот и вся любовь. Говорила, мол, я слишком слабая, чтобы это вынести.

— Мне жаль, — посочувствовала Маша.

— Забей. Я помогу вам, и перетяну Милену сюда. Тут ее смогут исцелить, и потом мы вернемся обратно. Вот что мне нужно от вас, в основном. Если поможете — я сделаю, что угодно. И да, это деловой расчет, а не припадок альтруизма.

В глазах защипало. Чтобы не показаться слабаком, пришлось стиснуть зубы и сдержать эмоции. Было больно представлять Милену в больничной койке, в окружении врачей и мертвых белых стен. Последний раз я видел ее, измученную и иссушенную болезнью, но она не переставала улыбаться, и взгляд Милены лучился радостью. Болезнь разъедала бедняжку изнутри, но даже страшная боль не убивала в ней оптимизм.

— Стой! — скомандовала Маша, и вырвала меня из размышлений. — Тихо, маленький.

Мы остановились перед абсолютной темнотой. Дорога уходила во мрак, и ее освещенный участок от тьмы отделяла граница, за которой будто бы вовсе не осталось пространства. Темная территория простиралась до самого горизонта, и казалось, конца ей не было.

У меня в груди защемило. Во тьме скрывалось что-то страшное, пробуждавшее в душе первобытный ужас. Тот ужас, который возникал в человеке, когда он шел по безлюдной темной улице в опасном районе, и боялся встретить безжалостного грабителя за углом. Когда сердце колотилось быстрее, в висках стучала кровь, а пальцы покрывались липким холодным потом.

— Что это? — встревожилась Маша, голос ее дрогнул.

Абрата находилась дальше, и я четко помнил, что с этого участка пути было видно язычки деревенских огней. Но темнота поглотила всё. Кто-то в темноте зловеще перешептывался загробными голосами, будто злые духи мира мертвых равнодушно обсуждали, чью душу хотели вырвать из тела и сожрать.

Айцур тяжело давил на психику, и подобным образом людей могла пугать лишь темная ангельская магия. Мы стояли перед Темнотой неизбежности — сдерживающим заклятием, в которое можно зайти, но выйти никак. Любимая ангельская игрушка, используемая ими при необходимости убить или пленить всех без остатка.

— Ангелы, — мрачно изрек я. — Разве Абрата не под защитой «Серых перьев»? И где же твои спасители мира? Удрали в Скид, поджав хвосты?

— Я сама не понимаю, — нехотя призналась Маша.

— Отзывай питомца, — велел я, и спрыгнул на землю, расчехлив барабан. Маша слезла с улитки, погладила ее, и улитка растворилась в воздухе, бесследно исчезнув. — Нам нужно идти в темноту.

— Зачем? — испугалась Маша, и в глазах ее мелькнул тусклый огонек человека, не хотевшего идти на смерть. — Других поселений нет?

М-да. Быстро же она переобулась. Противно стало.

— Пока доберемся до другого поселения, то подохнем от голода, — пояснил я. — Времени выживать и охотиться в лесу по дороге нет. И кстати, — я издевательски покосился на Машу, — а как же люди? Разве не их ты собралась спасать? Там человек девяносто живет, не меньше. Меня от вашей лицемерной доброты воротит….

— Я иду, — насупилась Маша. — Мне уже испугаться нельзя? Надо будет — я умру за людей.

— Этим и займемся, — улыбнулся я.

Я вгляделся в темноту. Ничего. Ни света, ни звука. Только жуткий вой ветра, и шелест подсохшей древесной листвы. Темная магия уничтожала все, к чему прикасалась, и лес вокруг Темноты неизбежности медленно умирал.

По телу прошлась волна страха.

Если в Темноте неизбежности остались ангелы, дело плохо. И второй разряд Маши нисколько не успокаивал. Парочка подростков может и справится с берсерком, но что, если берсерков двое? Что, если к ним приблудятся ангельские темные танцоры и мертвые музыканты? Да нас там под орех разделают, а потом кожу живьем снимут, повесив за собственные кишки на ближайшем ярмарочном столбе. Ангелы любили кровь. И любили, когда людям больно.

Сглотнув, я шагнул в темноту, и Маша шагнула следом. Огромный нимб, покрытый ангельскими символами, ярко светился в небе, и вырывал из темноты охваченную пламенем деревню. Нимбом ангелы пользовались как лампочкой, чтобы видеть, кому сносить голову.

Маленькие деревянные домики пылали, изрыгая густые столбы черного дыма, и я закашлялся, вдохнув едкий запах гари. Пепел плавно парил в воздухе, как мертвый снег, и мне стало страшно. Долго дышать нельзя. Угарный газ — молчаливый убийца. Он не имел ни вкуса, ни запаха, но прикончить мог за считанные минуты.

Мы прокрались к деревне небольшими полями, пробираясь через пшеницу, и спрятались за догоравшим домом. С окна свисал старый торговец, у которого я купил плащ. Смерть старику досталась страшная. Сначала его рассекли в поперечнике, а потом подожгли. Кожа покрылась волдырями и страшными ожогами, на спине растянулся глубокий порез от тяжелого двуручного меча. Кровь свернулась от жара. Без сомнений — работа берсерка. Их склонность к бессмысленной жестокости в ангельской братии являлась самой безграничной.

Мне стало стыдно за желание отчитать старика при встрече. «Пусть земля тебе будет пухом» — с сочувствием подумал я.