Нет уж, если и приходили мне такие мысли, то тут же и пропадали. Я знаю, откуда они, кто их мне поставляет... Скажем, иду я по улице где-нибудь в Париже. Глядь - полицейский участок. Бес тут как тут, и шепчет: зайди, сдайся, скажи им, что ты просишь убежища, что ты - беглый агент Безопасности... И так далее. Они же примут тебя с распростёртыми объятиями! И... А что - и? А ничего, в полном смысле: уже ни Крещатика, ни усадьбы, ни семьи, ни любовницы, ни друга. Капут. Слава Богу, что Он не оставляет меня одного наедине с этими мыслями! Скажем, только я их подумаю - а тут Он посылает какого-нибудь террориста, тот подбрасывает в привлекающий меня полицейский участок бомбу, затем трах-тарарах!.. И куда только деваются мои эти мысли...
А Бог знает, конечно, что делает и с кем имеет дело. Смотрит Он - идёт мужичонко Исаев в итальянском костюмчике, ягодицами виляет, в ус не дует, значит, забыл он обо мне, Боге. Ага, думает Он, а напомню-ка я ему о Себе, пусть не забывается! И напоминает. Эти подсунутые мне бесами мысли и террористом бомба - то же самое, как если бы меня сначала бесплатно шампанским угостили, и сразу вслед за тем, чтобы напомнить о реальности, свели бы на конюшню и всыпали по тем же виляющим ягодицам простейших розог. И эффект был бы тот же: я б сразу вспомнил реальность. А не вспомнил бы сразу - розог добавить. Не находишь ли, друг, что между памятью и задницей есть несомненная связь? Так же между бесами и порядком: они его постоянно разрушают, а Бог его по-новой обустраивает с их же помощью.
Теперь же, когда явно затеваются и у нас разрушения и обустройства, то бишь перемены, говорить о подмывании и вовсе потешно. О переменах - я знаю, что говорю. Из первых уст, так сказать. Приоткрою тебе краешек мне известного... Ты, конечно, удивлялся уже происшествию в Луганске, где некий смелый журналист в смелой официальной газете ругал трусливую официальную Безопасность? Так вот, удивись ещё больше: когда я выезжал за границу на этот раз, со мной Безопасность беседовала и мягко настаивала, чтобы я более не отказывался давать интервью эмигрантским газетам, и всем враждебным радиостанциям, и прежде всего - станции Свобода. И чтобы в интервью я говорил всю правду, не стеснялся. Вот теперь - удивляйся, друг.
А когда я вернулся, то и у меня от удивления глаза на лоб полезли. Я уже ждал перемен, конечно, но не таких же резвых! Разница между тем, что я оставлял, и тем, что застал, вернувшись, как между... опять это слово на язык лезет... между бесами мелкими и бесами крупными. Между комаром и крокодилом, между мелкими и крупными неприятностями. Все они даны человеку для соответствующих дел: комары - чтоб человек не застоялся, крокодилы - чтобы сразу смерть, если всё-таки застоялся по тупости своей. И вот, если мне раньше, при комарах, приходилось маленько ёрзать на моих двух стульях отечественного производства и импортного, чтобы не провалиться между ними, то при теперешнем крокодиле мне следует ёрзать туда-сюда яростно, чтобы не помереть. То есть, чтобы эти стулья, столь близко придвинутые сегодня друг к другу, не прищемили мне мошонку. Надо не только ёрзать, но и вертеться, и подскакивать, чтобы спасти яйца и выжить.
Эх! Разведу я кур в своей усадьбе, да свинью раскормлю, да кроликов размножу... Объявлю усадьбу независимым графством, сам себе стану платить налоги, а потом и деньги печатать... А когда придёт время, все другие графства объявлю от меня зависимыми, от моих поставок и политически, а после - моим собственным соединённым королевством, затем вступлю в военный союз с королевством датским... Или наоборот: объявлю ему войну... Или мы вместе с ним объявим войну королевству на другой стороне аглицкой канавы, или Псла... не важно. Важно, что я смогу сидеть на таком соединённом троне спокойно, не ёрзать и вообще ни хрена больше не делать. Главное - больше никогда ничего не писать. Надоело.
Вижу - хмуришься ты. Да ведь я ВСЁ шучу, братец. Ты ведь знаешь: что бы я ни плёл, и кто бы что про меня ни плёл, я всегда с тобой. Предчувствую, скоро мы останемся в одиночестве вдвоём. Что может быть более волнующим? Разве что... одиночество в одиночку.
Олег. 15 августа Здоймы.
6. Т. Р. ИСАЕВОЙ В МОСКВУ.
Ну, Танька, твой муж провёл операцию поистине блестящую! Не дачку жалкую приобрёл, а полную усадьбу. Теперь - живём, и какие бы времена ни грянули выживем. Мы теперь помещики, рэнчмены, ежели по-новому. Но есть надежды, что сюда вообще никакие времена не докатятся, как и не докатывались никогда. Здесь царство вечности. Приедешь - увидишь сама.
Наконец-то я как следует осмотрелся, и докладываю... Итак, земли тут заливные, извилистой речкой сто раз пересечённые, для крупного землепашества не годящиеся. И в этом наше счастье: их не тронули, и нас не тронут. На усадебном участке два домика, жилой и кухня с верандой, плюс срубик. Последний приспособим под баньку. Расположен же участок на холмике, который мысиком выдаётся в луг. И его, холмик, обтекает кругом речечка Псёл. Таким образом мы оказываемся как бы на капитанском мостике. Фуфкины ножки окрепнут, когда она впоследствии побегает по трапу, то есть - по тропочке вверх-вниз: горизонтальных путей к дому нет.
С веранды, или с площадки перед домом, вид за речку - как с ведьминой Лысой Горы. Как с птичьего полёта: рощицы, луга, гряда холмов налево и направо, река петлями и ангельские небеса. И слабо дышит ветерок, и писк людской сюда не долетает. Вокруг участка идёт старая изгородь из жердей-варенков, внутри изгороди трава выше пояса, и алые мальвы - выше плечей. Над входом в жилой дом нависла шелковица, рядом - полуживая дряхлая груша, дальше чернослив. Урожай чернослива в этом году удивительный, все пять деревьев увешаны сиренево-синими плодами, и каждый из них покрыт защищающим от дождя серебряным слоем: как пылью. Когда такой плод кусаешь, словно сладкое мясо грызёшь, словно само средоточие жизни посасываешь. Говорят, такой урожай бывает нечасто. Это - Володичка наш говорит, он садится на землю удивительно быстро. Боюсь даже, как бы жопку не зашиб.
Из живности тут имеется: аисты, коршуны, дятлы, коровы и овцы, какие-то изумрудные пташки с хвостами навроде китайских вееров - в дырочках, а в речке и её затоке живут караси и устрицы. При купании следует быть настороже. Я уже успел наступить на раковинку и порезаться. Говорят также, что живёт в затоке даже одна щука. Это снова - Володичка говорит. Он уже знает.
Вся усадьба имеет вид вполне порядочный, ремонтировать придётся немного. Главное - крыша у жилого дома новая, металлическая. Правда, Володичка успел потрудиться и кое-что тут наворотил-таки... Приходится с ним спорить. Вид у него самого похуже, чем у усадьбы в целом. Далеко не тот, какой он имел, живя со своей Катериной. Ну и понятно, ведь его нынешняя пассия из туземцев, и за ним не следит, не умеет. Он чувствует, что сделал в своё время ошибку, я думаю... Хотя вслух утверждает, что достиг желаемой гавани и хочет бросить якорь в ней навсегда. Поэтому, наверное, он стал замкнутый, и ко всему подозрительный. Представь, он часто беседует с самим собой. Возможно, обсуждает свои подозрения с собою: выдвигает и задвигает себе "за" и "против".
Ну, да всё утрясётся, я уверен.
Теперь, чего у нас нет, а нужда в нём есть. На веранде нет наружной двери. Продавцы уверяют, что они тут не при чём. Я же полагаю - при чём. Ну, не они сами, может быть, а их предок, покойный хозяин дома дед Василий. Когда он переезжал к сыну в центр села, то и дверь с собой прихватил. Наверное, чтоб гроб себе загодя построить, ибо через месяц после переезда и помер. Хорошо, что крышу оставил. Хотя, какой из крыши гроб? Разве что неприличный: цинковый. Нет также у нас и главного, ставен на всех окнах. Не мыслю я себе крепкого дома без крепких ставен! Ставни должны быть тяжёлые, складывающиеся. Ими я и собираюсь заняться в ближайшее время. Володичка по моей просьбе ведёт на эту тему переговоры с местными умельцами, да что-то уж больно вяло.
О местных умельцах, и вообще о туземцах... Описать невозможно, что за чудо. Невиданный народ, словно он - пришелец из "стран далёких, неведомых", но отнюдь не из "благородных". Словно в нём смешались другие, совсем чуждые друг другу народы, и получился поразительный третий. Словом, как если бы кельты смешались не с поздними германцами, а с берберами. Может, так оно и тут было? Ну, да об этом в другой раз.
