И хотя дядя Боря всегда держал со мной дистанцию, под конец мы с ним притерпелись что ли, и у нас даже появилось что-то отдалённо напоминающее симпатию. Нет, я бы всё-таки не назвала это симпатией, скорее – согласие. Ну, всё равно же не деться никуда.

Дядя Боря стоял у окна на лестничной клетке и курил. Вся одежда на нём была до нельзя прокуренная: и куртка, и кепка, и ногти на пальцах у него пожелтели от никотина, а на щеках была неаккуратная, неравномерно седая щетина. А ещё у дяди Бори из ноздрей торчали волосы, и это тоже было очень неприятно. Я никогда не понимала, что моя мама могла в нём найти. И сейчас меня это испугало: если ей нравился вот такой вот дядя Боря, вдруг и мой папа такой же?

– Дядь Борь, – позвала я. Он только хмыкнул в ответ, показывая, что слышит меня, даже не обернулся.

Я не знала, что спросить, и он молчал. Он никогда не отличался чуткостью. Эмпатия? Нет, не слышали. Скорее равнодушие и косноязычие. И – да, мне он казался человеком, слепленным только из отрицательных качеств. Может, спросить у него про отца, вдруг, он что-то знает?

– Дядь Борь, – сделала я второй заход, – а у мамы друзья вообще были?

Он даже обернулся – не ожидал такого вопроса, и сам вопрос его удивил. «Друзья? А зачем они?» – читалось в его глазах, и я поняла, что этот разговор – ещё одна пустая трата времени.

– А я почём знаю? – и он снова отвернулся от меня и уставился в окно. Зажженная сигарета дымилась в пальцах, но пока я стояла тут, он ещё ни разу ею не затянулся. Я догадывалась, что это не первая сигарета, возможно, прикуренная от предыдущей.

Я уже собиралась уходить, как он тихо сказал:

– Постой со мной. Грустно без неё. Тоска.

– Мне тоже, – тихо сказала я, чтобы не дрожал голос, – грустно.

И отошла так, чтобы он меня не видел. Так было проще вытирать слёзы, и не было так стыдно. И ещё дядя Боря мог сказать мне что-то вроде «не реви», и мне бы стало обидно. Хотелось поплакать спокойно, так, чтобы никто на меня не смотрел, не жалел и не осуждал за это. Я вот вроде бы и была совсем одна тут, на поминках, а вроде бы была и в толпе – толком не поплачешь, сразу начнут нашатырь под нос пихать, или что там у них ментолом пахло.

– Дурак я дурак, – говорил дядя Боря оконному стеклу, – не приревновал бы её тогда, она бы, может, и не ушла. А так… Эх. Да, разве же это… Нельзя так.

Он раздавил сигарету в консервной банке, заменявшей пепельницу, и обернулся ко мне.

– Ну пошли, рёва-корова, Любовь Петровна ждёт.

На этом весь разговор и кончился.

На следующий день, в пятницу, я решила остаться дома. Было что-то неестественное в том, чтобы накраситься и пойти на учёбу, как ни в чём не бывало. К тому же, сегодня был дебильный день – математика и история искусств. Кто додумался поставить два этих предмета рядом? И вообще, зачем графическому дизайнеру математика? Ну, ладно-ладно, может и нужна, но я на неё не пойду. Была бы сегодня пропедевтика – основы композиции, тогда бы я, может, и пошла. А на математику можно забить.

Я выключила будильник и проспала до полудня. В последние дни я вообще много спала, во сне было легче, а просыпаешься – в первые секунды вроде ничего, а потом одно воспоминание о реальности, и тебя словно накрывает. Что-то такое банальное, но я не могла подобрать слов точнее. Просыпаешься – и накрывает. И опять тишина в квартире, и эти мыли ужасные…

Чтобы чем-то себя занять, я затеяла уборку. В маминой комнате, конечно, было чисто, поэтому я убиралась у себя. А потом решила разобрать почту, у нас с мамой это была семейная проблема – забывать вытаскивать газеты из ящика и вспоминать об этом только тогда, когда из щелочки начинала торчать макулатура. Я накинула куртку и спустилась вниз. Повыбрасывала рекламу, газеты забрала – мама всегда мыла окна только с газетами, а скоро их надо будет мыть. И на самом дне почтового ящика обнаружилась квитанция.

Вот и началось всё с оплаты счетов. Я взяла ЕПД за последний месяц и медленно побрела обратно. Мне нужно было его оплатить, я даже вроде бы представляла себе, как это делать, но смутно. На карточке у меня были деньги – недавно пришла стипендия, но просто раньше я никогда ещё не платила сама. Взрослая жизнь – это первая самостоятельная оплата жилья. Я принесла ЕПД в свою комнату, и включила компьютер. Что дальше?

И тут я вспомнила, что мама очень не любила закрывать вкладки в браузере. Она постоянно делала закладки, но, не смотря на это, всё равно оставляла вкладки открытыми. Я говорила ей, что так не надо, но всё было без толку. Мне так удобно – и всё. Но сейчас меня это даже обрадовало. Наверное, на её ноутбуке есть какая-то закладка для коммунальных платежей, она бы точно не стала закрывать вкладку, которую стабильно использует раз в месяц. Или сделала бы закладку на табло. И я пошла искать её ноутбук.

Он оказался рядом с тумбочкой с другой стороны кровати, она часто брала его в кровать, благополучно забив на то, что его нельзя ставить на одеяло. Вот такая у меня мама. Старенький ноутбук тупил страшно. Загружался минут шесть, я успела сходить в туалет и налить себе кофе, а он всё грузился. Браузер открывался ещё четыре минуты. Как она вообще на нём работала?

В ноутбуке действительно оказалось полным полно закладок, я смотрела и вспоминала.

Вспомнила, что можно платить через госуслуги, а можно через сбербанк. Странно, что такие простые вещи бывает так сложно вспомнить. Но всё это у меня мгновенно вылетело из головы, потому что одна из закладок была закладка на сервис онлайн дневников.

Мама вела дневник давно. Она говорила, он помогает структурировать мысли. И вслед за ней я тоже завела дневник, но писать бросила. А мама писала. У меня тоже был дневник, и он продержался долго, но исключительно потому что я читала Проститутку Кэт, пока мне не надоело. Я сама так ни разу и не написал ни строчки в дневнике.

Вообще-то, я бы хотела читать маму, но её страница была закрыта. Она объясняла мне, что настоящий дневник – это очень личная вещь, и что он нужен не для того, чтобы быть блогером, а для того, чтобы писать в нём о себе и писать честно, для себя. Я помню, как тогда обиделась на неё.

Но теперь-то я могу прочесть её дневник? Теоретически, могу, если только у неё введен пароль. А это не будет неуважением по отношению к маме? Всё-таки, дневник – это личное. Мне стыдно спать в её кровати, но не стыдно читать её дневник? С минуту я боролась с собой. А что сказала бы мама? Что сказала бы бабушка? Но, с другой стороны, этот дневник, и мамин ноутбук – это всё, что у меня от неё осталось. В конце концов, она могла выйти, а я понятия не имею какой у неё мог быть пароль.

И я, забыв про оплату счетов, с замиранием сердца кликнула на вкладку. Страница открылась, пароль уже был введен. Внутри меня всё возликовало. Но не потому, что я добралась до чего-то тайного, запретного, а потому что там, за этими строчками жила моя мама. Та, которая хотела познакомить меня с папой, но просто не успела…

Изнутри дневник выглядел немного устрашающе: темный фон и белые буквы. На фоне какие-то птицы: белые и чёрные, кажется, это журавль и ворон. Зачем она выбрала такое оформление?

Я начала читать, но разочаровалась: записи о клиентах, причём не упоминается ни одного имени, бесконечные О., К., А. Тут были мамины размышления о прочитанных книгах, по большей части не художественных, а если и встречались художественные, то всё равно было похоже на разбор клинического случая с кучей психологических терминов и диагнозов. Порой, правда, попадались записи о путешествиях, и я читала их с упоением: можно было пережить заново лучшие моменты из прошлого. Моменты, где мы были вместе с мамой, где мы ездили в отпуск, гуляли по набережным, поднимались на колокольни и встречали рассвет, когда солнце выныривало прямо из моря.

Я решила читать всё подряд, чтобы ничего не пропустить. Передо мной была мамина жизнь, и теперь, когда никто не мог уже мне об этом рассказать, оставалось одно – слушать, как мама говорит со мной со страниц своего дневника. Жаль только, мама писала не слишком часто, последняя запись была сделана ею за десять дней до смерти.