Меня зовут Вика Лебедева, мне восемнадцать лет (но в этом году уже будет девятнадцать!) и у меня нет отчества. Когда я знакомлюсь с кем-то, я всегда вспоминаю тот фильм: «Бонд, Джеймс Бонд».

У большинства детей есть мама и папа, а у меня всегда была только мама, и это потому, что в свидетельстве о рождении вместо имени отца у меня стоит прочерк. Нет, это не совсем так, у меня был ещё отчим (впрочем, почему «был», он и есть, с ним ничего не случилось) – дядя Боря, они с мамой поженились, когда мне было года четыре, и развелись, когда мне исполнилось двенадцать.

В школе я говорила, что когда вырасту, стану Верой Борисовной, но мама сказала, что нет. Я спрашивала, почему у других детей из моего класса есть папы, а у меня отчим, я пыталась понять, в чём разница. И ещё почему у других детей, у которых нет ни папы, ни отчима, всё-таки есть отчество, а у меня отчества нет, но мама только отвечала: «так бывает».

Нет, снова не то. Мысли путаются, и мне сложно говорить. А всё потому, что моя мама вчера умерла. У неё была аневризма где-то в голове, это выяснилось не так давно. Началось с того, что у мамы стала сильно болеть голова, и она падала в обмороки, а потом вот выяснилось. Врачи говорили, что она может прожить ещё и год, и десять, но она прожила всего пять месяцев после того, как об этом узнала. Вчера она просто ушла на работу, как всегда, а потом мне позвонил дядя Боря и сказал, что мамы больше нет.

Это я потом узнала, что маме стало плохо, когда она пошла в туалет, и её нашла клиентка. Клиентка вызвала скорую, и позвонила дяде Боре, потому что оказалось, что это какая-то его знакомая. Маму увезли в больницу, и в больнице её не стало. Я до сих пор не могу в это поверить.

Я всё думаю, не связано ли это с тем звонком? Накануне вечером я услышала, как мама смеётся на кухне. Я поняла, что она разговаривает по телефону, но никак не могла понять с кем. Просто я никогда не слышала, чтобы она смеялась таким смехом. Не могу описать каким «таким» – красивым. Так не разговаривают с подругами, и тем более, с клиентами. И с бабушкой она не могла так смеяться – никогда она с ней так не говорила. Мама сразу мрачнела, когда бабушка начинала ей что-то выговаривать.

Я вошла на кухню когда она уже закончила разговор. Она что-то мурлыкала себе под нос, и я остановилась в дверях.

– Мам, кто звонил?

– Твой отец.

В этот момент мир перевернулся. Не то, чтобы я думала, будто он умер, или что-то такое, я думала, конечно, о нём, но думала как-то абстрактно: ведь он мог быть из другого города, например, или даже из другой страны, или его могло вообще не быть. Не в смысле не быть среди живых, мне сложно это сформулировать, это не про смерть. Его могло бы вообще не быть, в смысле – не быть как живого человека. Как человека в моей, ну, или в маминой жизни. Что-то вроде донора спермы: физически он как бы есть, но как личность – нет, как-то так. Одна клетка – это же не весь человек.

А оказалось, что он есть, он жив и даже живёт в Москве.

– Как его зовут?

– Олег.

– А фамилия?

– Смирнов.

И она о нём говорила. Она о нём говорила!

Я спрашивала у мамы об отце и раньше, но дядя Боря хмурился, и она замолкала. Или переводила тему. Или отвечала что-то очень расплывчатое, например, что «он желает нам счастья, но жить с нами не может» – как это, я не очень понимала, а потом и перестала стараться понять.

Мама никогда мне не рассказывала о нём: высокий он или нет, толстый или худой, любит он суп или картошку, где он живёт, кем работает – ничего такого. Вот почему, наверное, я не думала о нём, как о живом человеке.

– Получается, я должна была бы быть Викторией Олеговной Смирновой?

– Получается, да.

Я села. Нет, моя фамилия мне нравилась больше. На миг я даже подумала: хорошо, что я не Смирнова. Но у меня, оказывается, могла бы быть другая фамилия. И могло бы быть отчество. Вот это да.

На кухне горел только нижний свет: лампочка над столом и вытяжка над плитой. Но даже при таком освещении я видела, что делается с моей мамой. Она как-то вдруг помолодела, заулыбалась и будто сама светилась изнутри, как лампочка.

– Расскажи! – потребовала я.

Она села напротив, глубоко вдохнула и начала рассказывать.

– Мы познакомились, когда учились на четвёртом курсе, только учились в разных институтах. Мы встречались, где-то с год. Это, знаешь, были такие отношения, когда ты просто не думаешь о будущем, тебе хорошо – и всё. А потом я узнала, что беременна. Беременна тобой. Это был уже самый конец пятого курса, накануне выпускных экзаменов. Вот вроде самое время, чтобы пожениться, но, как ты выражаешься, что-то пошло не так.

Она улыбнулась. Почему она улыбнулась?

– А почему вы не поженились?

Мама вздохнула, тяжело так вздохнула. Она обычно так вздыхала, когда я не поняла про домашку, или нужно было объяснять мне математику.

– Он был из обеспеченной семьи, его родители работали на хорошей работе, и мама оказалась резко против нашего брака. Для меня это было неожиданностью. Я тогда как-то не думала, что она всё решит за всех, я-то думала, что это касается только нас двоих, понимаешь? У нас всё было серьёзно, мы говорили о будущем, но неопределённо так говорили: в будущем поженимся, мол, когда-нибудь, а когда конкретно и как – не обсуждали. А его мама, она изначально не рассчитывала, что Олег на мне может захотеть жениться, у неё другие планы были на его будущее, это я потом уже поняла.

– И его мама была против того, чтобы вы поженились?

– Да.

– А он?

– А он попытался занять нейтральную позицию и избежать выбора.

– Какого выбора?

– Вика! Ну, какого выбора? Жениться или нет.

Я ахнула.

– А дальше?

– А дальше я родила тебя.

– А он?

– А что он? Ты же знаешь, он никогда не навещал нас и не приезжал, – она снова тяжело вздохнула. – Я тогда ещё была очень молодая, самоуверенная, думала, что это нормальная практика – делать то, что считаешь нужным. Но…

Она замолчала. Я ждала. Что «но»? Это «но» повисло в воздухе как-то неопределённо, молчание было тягостным, и я не выдержала.

– Он так и не женился?

– Почему? – Удивилась она, – он тоже женился.

– А ты? – спрашивала я.

– А что я? Он был женат, я была замужем за Борей, мы не общались.

– Почему?

– Вика, господи, ну, что ты как маленькая: потому что у него была жена, а у меня муж. Мы не могли общаться.

Я прикусила язык, но было всё равно непонятно: почему? Ведь у них же общий ребёнок – я. Почему бы двум воспитанным взрослым людям, имеющим общего ребёнка, не пообщаться? Разве им не о чем говорить?

– Ты сказала, у него родители были не простые. Это значит, богатые?

– Не то, чтобы прям богатые, но обеспеченные. И со связями.

– Что это значит – «со связями»?

– Вика! Ну, ты же не глупенькая маленькая девочка! Что ты такие вопросы задаёшь?

– Мам, а ты его любила?

Она улыбнулась так, что я поняла: любила.

– А он тебя?

– И он меня тоже.

Откуда она знает? Но если говорит так уверенно, значит, знает?

– Тогда я не понимаю, почему ты за него замуж всё-таки не вышла.

– Потому что он и не звал.

– Как это так? Я не понимаю. Ты его любила, он тебя тоже, почему вы тогда не поженились?

Вместо ответа она снова стала рассказывать про пятый курс, про непростых родителей, про злую маму, про конец девяностых, про двухтысячные. Я ничего не поняла, но старалась внимательно слушать. Разве же так бывает, чтобы люди друг друга любили и не поженились? Единственное, что я чётко запомнила: обстоятельства. Были такие обстоятельства, что ничего не вышло. Меня это объяснение не удовлетворило, но другого не было. Тогда я стала спрашивать про папу: какой он? Мы сидели с ней до часу ночи, пили чай, я задавала вопросы, а она отвечала. Она впервые рассказывала мне о нём.