– « Берта-а!» Он, проклиная себя, встал.
– Отто, я не останусь. Прости.
Он сделал шаг, но его внезапно крепко качнуло – повело так, что он снова упал на подушки тахты. Рука фон Дитца стальным обручем сдавила его плечи.
– Зэр гуд. Но не сейчас. Смотри, жених!
Магда (по всему, это была она) только что вошла с ещё двумя девушками.
Подобно старшей жрице, она осталась у бархатного занавеса, две других вышли на квадрат паркета между тахтами. Одна была белая, вторая мулатка. Обе в руках держали парчовые подушки с кистями, которые положили на паркет; потом грациозно на них опустились и откинулись. Белая осталась в той же позе, чернокожая встала перед ней на колени. На обеих были свободные одеяния из прозрачного розового и бирюзового газа. Девушки смотрели друг на друга из-под густых ресниц. Магда с надменной усмешкой взирала на молодых немецких офицеров.
Она была высокой женщиной редкой красоты. Иссиня – голубые глаза, окружённые надёжной охраной длинных чёрных ресниц, сверкали из-под тонко натянутых над ними бархатных бровей. Пышные волосы цвета спелого каштана, обрамляя лицо, ниспадали на белую шею, прикрывая локонами изящные ключицы, плечи и грудь. Голова была гордо откинута, томные глаза смотрели высокомерно, накрашенный алый рот был широким, губы пухлыми. Платье из чёрно-синего шёлка плотно облегало талию и ночным каскадом ниспадало до пола. И стояла она в позе танцовщицы перед началом фламенко – готовая и застывшая, как статуэтка из текучей бронзы.
У Германа, не столь искушённого, как его бывалый друг, разбежались глаза. Он жадно, как мальчишка, хватал взглядом, сидевших перед ними красоток. Мулатка в розовом нарочито чувственно пила пузырящееся шампанское из хрустальной чаши, тонкие шоколадные пальцы чутко обхватывали прозрачную рифлёную ножку. На низком ломберном столике перед ней горели четыре свечи в бронзовых подсвечниках, бросая янтарные и золотые отблески на смуглую кожу, блестя в чёрных лужах её миндалевидных удлиненных глаз.
Рядом в бирюзовом газе с низким вырезом, чтобы откровенно были видны плавные выпуклости её грудей, воссидала блондинка и в её изумрудных глазах тоже горели золотые искры и отблески.
Отто нетерпеливо хрустнул суставами пальцев, Магда запела. Девушки на полу подняли руки и обнялись. У Магды, которая сфокусировала всё внимание на себе, было глубокое меццо-сопрано, мелодичное, но одновременно напористо-смелое, придававшее голосу чарующую силу. Сначала она то, отрывисто бойко, то томно с грудным придыханием в откровенной манере ночных клубов спела по-испански песню, из которой ни Герман, ни Отто не поняли ни слова. Потом по-немецки песню манящей порочности, пронизанную берлинской меланхолией. Дешевая, по сути вульгарная музыка, но оба они были загипнотизированы. Герман чувствовал: локти и колени у него недвижимы.
…На полу, среди разбросанных турецких подушек, девушки уже обнажились. Газовые одеяния слетели с них, будто растаяли сотканные из цветного воздуха. Герман в эти мгновения казалось, больше не принадлежал себе…Женская плоть – нагая, доступная с тёмными углублениями пупков…Окатистые ягодицы, шелковистые бёдра, алые рты…
Золочёные ожерелья и массивные браслеты на узких запястьях околдовали его.
…Отто напротив, оставался бесстрастным. Изящная эротическая пантомима девиц оставила его холодно-равнодушным. Тёмная кожа и светлая…он это видел не раз, знал на ощупь, владел и был спокоен.
…Шнитке поднял глаза, встретил взгляд Магды и окаменел, словно приколоченный к месту, ощущая горячую пустоту в голове. Его желудок и чресла слились в какой-то пульсирующий, ноющий узел. Магда движением плеча скинула с себя золотую, струящуюся к полу накидку. Открылись округлые высокие груди с нарумяненными сосками над верхним краем чёрно-синего шёлка, ровно у критской жрицы минойских времён. Продолжая петь, она приподняла руки; длинные унизанные перстнями и кольцами пальцы стали поглаживать малиновые круги.
…Герман видел, как набухли соски, став похожими на кари весенние почки сирени.
Рядом, не выдержав колдовских чар жрицы, застонал « непробиваемый» Отто. Его забрало невозмутимой выдержки трещало по швам. Он, как и Герман, чувствовал всеми фибрами её тёплый, влекущий к себе аромат, видел, как призывно колышется под тонким искристым шёлком тяжёлая грудь.
Её магический взгляд, словно шептал, горячие заклинания и говорил: « Вот она я!.. Я самая, самая…Налюбовались? Насмотрелись?» она наслаждалась этим состоянием на персидском ковре, чувствуя, как жадно, вскипая от её полуобнажённых прелестей, они оглядывают её, с трудом удерживают в узде своё жаркое нетерпение, от которого глаза их дёргались пламенем страсти. Песня кончилась, но гипнотический музыкальный ритм звучал по-прежнему.
Ноги Магды были босы. Она бесшумно, как вышедшая на охоту пума, прошла через мерцающий лепестками пламени свечей зал к офицерам. Герман почувствовал, как шёлк её юбки скользнул по его галифе. Она остановилась, переводя взгляд с одного лица на другое. Они возбуждённо молчали, не в силах отвести от неё глаз.
Отто скрипнул зубами, напрягся и, подавшись в перёд, хищно вцепился в чёрные струи прохладного шёлка; другой рукой нетерпеливо потянул за искрящийся слюдяной искрой пояс. Платье волшебно распалось, и она предстала перед ним золотистая, нежно-розовая, с тёмно каштановыми рассыпанными волосами и близким дышащим животом…
На её немой вопрос в тёмно-синих глазах, фон Дитц горлово прохрипел:
– Его первым…давай!
Магда быстро высвободила край подола и презрительно посмотрела на него сверху в низ. Затем, словно приседая в глубоком реверансе, опустилась на перламутровые колени в чёрных волнах юбки и растолкнула очугунелые ноги Германа. У неё за спиной извивались два сплетённых женских тела, но на них уже никто не смотрел.
…Магда наклонилась, её обнажённые приподнятые груди прижались к чёрной отутюженной материи эсэсовских галифе. Рот Шнитке приоткрылся, лоб-скулы покрылись мельчайшим бисером пота; облеченная в мундир и затянутая портупеей грудь прерывисто вздымались. Его рука судорожно потянулась было к теснине вожделенных грудей, но Магда отбросила её резким шлепком.
Шнитке со вздохом откинулся на парчёвые подушки, а её унизанные кольцами настойчивые пальцы стали оглаживать внутреннюю сторону его бёдер от колена до паха, вскользь прикасаясь к одеревеневшему вздутию под армейской материей – ещё, ещё и ещё.
– О-la-la, mon cher! – томно усмехнулась она, не отрывая чарующего развратного взгляда от его глаз. – У вас, гер лейтенант, ствол в кармане? Или вы просто рады меня лицезреть, мм? Молчи, молчи, солдатик…Я и так всё чувствую – понимаю…Люблю вот таких молодых…пылких…И терпеть не могу видеть своё отражение в лысине. Тс-сс! Ну, что ты, право, ёжишься, котик, будто зимняя метель? Я рада…Как здорово, что вы зашли, рыцари, к нам…Внесли свет в это тусклое общество…– её умелые пальцы уверенно расстегивали пуговицу за пуговицей на ширинке его галифе. И, он, скованный по рукам и по ногам сладострастным ужасом, вдруг ощутил ниже своего одеревеневшего живота властно проникающее желанное тепло, как продолжение её гибких и сильных пальцев, уходящее в глубину своего естества.
…Рядом с ним Отто возбуждённо отпускал какие-то солёные фельдфебельские шутки. Едко ёрничал в адрес друга и колко подбадривал: дескать утка не утонет, она ждёт раскалённого вертела…Так не ударь лицом в грязь, дружище! Не осрами чести нашего бронетанкового корпуса СС!..
Но Герман этой ядрёной армейской похабщины уже не слышал, не воспринимал. Он будто напрочь выпал из сей жизни…Под его сомкнутыми веками бешено неслась совсем другая реальность, заоблачная, млечная….мелькали дерзко за предел хвостатые ослепительные кометы…а он, окаменевший, требующий разрядки, пульсирующий от потребности прийти в соприкосновение, излиться, накипал жаждой освобождения от своих плотских вериг.
Майн Готт! Умение Магды Залдат было легендарным, и она им явно гордилась. Её неутомимые руки и губы не останавливались ни на миг, но ритм их движения непрерывно менялся. Великолепные груди колыхались и бились подобно прибою, презрение в глазах оставалось всё таким же… Она картинно изогнула белую шею, вскинула пышное каштановое крыло волос, чтобы жадно наблюдающий за действом фон Дитц, ничего не упустил.
