– Иисус Христос, ну и жара! – он, наконец, обрёл власть над своим непослушным голосом. – Так вам…нравится, гер офицер? Или…

– Или что? – сказал Отто фон Дитц, с улыбкой не более весёлой, чем оскал черепа. Его улыбка буквально заморозила беднягу Зуппе, по позвоночнику пробежала мелкая дрожь. – Да уберите же пистолет! Что, вы, хотите? Чего добиваетесь? Это противозаконно…Я…я буду жаловаться бургомистру… – пятидесятилетний ветеринар, зачем-то снова беспокойно крутнул, на удачу, костяную ручку приёмника, но блондин – эсэсовец вдруг тихо и жутко сказал:

– Нет! – и тут же его свободная рука ястребом упала на голову жертвы. Промеж пальцев набились волосы.

« Майн Готт! – Герман знал непредсказуемый, взрывной характер фон Дитца…Знал его несгибаемую волю к победе, неистребимое желание во всём и всегда быть первым…Это не раз проявлялось на военных учениях и в дармштадском тренировочном лагере СС. Знал, какой он испытанный, опасный боец в рукопашной схватке…Знал он, и как Отто стреляет с двух рук, – быстрее, чем успеешь моргнуть…Но, чёрт возьми, чтобы завестись из-за такой ерунды! На пустом месте, да та-а-ак!!»

– Verwunschung! – у Шнитке пульсировали виски. Проклиная час, когда он согласился на « променад» с Отто, избегая колёс машин, Герман наконец достиг злосчастного « опеля» , вихрем налетел на барона.

– Иди-о-от! Из-за твоей дурости мы можем лишиться не только карьеры!..

– Тссс! – Отто, как ни в чём не бывало вертикально приложил воронёный ствол пистолета к своим губам, и тут же снова переключился на вожделенную жертву.

– Ветеринар, говоришь? – он вновь улыбнулся, словно ребёнок в Рождество, которому не терпелось узнать, что кроется в хрустящих пакетах с подарками.

– Умоляю…пожалуйста, – хрипло выдавил Ульрих, глаза которого превратились в дрожащие, полные ужаса, круги. – НЕ убивайте меня…у меня трое детей, жена, старая мать…Да, да, я ветеринар, гер офицер.

– Зер гуд, – фон Дитц бросил « парабеллум» в кобуру и разжал руку, меж пальцев остались выдранные волосы. – Вот ты-то…ве-те-ри-нар…и отвезёшь нас…к нашим козочкам и зайкам. Ну, так как, говнюк? – Он подмигнул поперхнувшемуся страхом Зуппе, стальным глазом.

– Бог мой…о чём вы, господа…Конечно…Какие могут быть по сему поводу вопросы? Это честь для меня. Данке шён. С превеликим удовольствием. Приказывайте, гер офицер. Прошу в салон вашего друга…

– Вот и всё. Дело в шляпе. Ну же, дружище! – Отто галантно распахнул перед Шнитке лакированную дверцу.

– Зачем всё это? – Герман возмущённо свёл брови. Он пристально, с осуждением смотрел на армейского товарища и, право, удивлялся ему. Не было игры в его лице, не было защитной фарфоровой маски, но было знакомое, в красивом военно-полевом загаре лицо, – мужественное и одновременно легкомысленное и весёлое.

– Понимаю, – Отто раздражённо дёрнул углом рта, – у тебя есть вопросы ко мне. Но давай не сейчас.

– Зачем это? – упрямо повторил Шнитке.

– Что бы был порядок. Ещё вопросы есть?

– Есть. Уточню. Зачем весь этот цирк?

– Что бы тебя развеселить. Удовлетворён?

– Ты не понял! И унижениея тоже?..

– Э-э, нет, – в глазах фон Дитца затвердел лёд. – Это ты…чего-то « не понял» , друг мой. Этот наглый брюхатый слизняк, который не хотел услужить двум благородным немецким офицерам – австрийский словак. Ведь, так, говнюк? Или я ошибаюсь?

– Никак нет, – с готовностью прозвучал ответ из салона. – Точно так, гер офицер.

– Вот так…и не иначе, Герман. Мы арийцы, центурионы СС…Щит и меч Фюрера. Не забывай о чистоте нации дружище. Привыкай быть властелином мира. Третий Рейх это навсегда. А он не любит слабых, но ещё больше колеблющихся…Тебе ли напоминать: вступившие в СС – все братья, все похожи, преданы фюреру…И мы, чёрт возьми, всегда будем вместе! Как большая дружная семья. Или ты, – Отто, желчный, весёлый, ненавидящий – презирающий положительно всё, что шло в разрез с доктриной нацизма, задержал цепкий взгляд на лице Германа, – забыл данную тобой клятву братству СС?

– Нет. – Шнитке нервно дёрнул бледной щекой.

– Зер гуд. Это радует. Садись в машину! – это был приказ.

– При одном условии…что обещаешь…

– Обещаю. Садись, чёрт в костёр! А ото, видит Бог, случится одно из двух: или мы и впрям дождёмся меднолобых болванов из военной комендатуры, или мой мочевой пузырь лопнет в этой чёртовой машине.

– Перекрёсток Принц-Альбрехтштрассе и Вильгельмштрассе… – голос фон Дитца пришпорил бедолагу Зуппе. Он резко скользнул за руль своего « опеля» , сунул ключ в зажигание, медленно отъехал с обочины, потом резко повернул руль, живо вливаясь в стремнину машин, двигавшихся в западном направлении.

« Господи Боже, Отец наш Небесный, спаси и сохрани…» – его чёрный « опель» , недавно взятый в кредит, всё глубже, как нож в масло, уходил в ночное шоссе, пока не исчез в потоке металла и жёлто-малиновых габаритных огней.

* * *

…В следующий миг на это место, где стояла машина, словно хлынул прибой ледяной воды. В наступившей тишине, было слышно, как рьяно и зло шелестит ветер в листве, словно чьи-то холодные пальцы жадно что-то искали во тьме, подбирались к намеченной цели, готовые сомкнуть на трещащем горле жертвы свои беспощадные стальные персты.

На обочине тротуара, гонимая ветром трепыхалась многостраничным рваньём, точно живая, берлинская газета « Фёлькишер Беобахтер» . На первой полосе « Народного обозревателя» красовался внушительный портрет властелина дум – Адольфа Гитлера; ниже жирным готическим шрифтом, как средневековый частокол, теснились шеренги строк: « Нация обязана помнить и знать! Фюрер служит во благо и процветание Фатерланда! Фюрер работает на всех: на богатых, бедных и средний класс! Фюрер дважды мнений своих не меняет! Фюрер – это блицкриг! Фюрер – это щит и карающий меч нации! Смерть врагам Рейха! Собакам собачья смерть! Хайль Гитлер!»

Слава Великой Германии! Слава непобедимому немецкому народу!

…Трущобный кот, пересекавший лёгкой побежкой пустынный тротуар, вдруг замер…Вздыбил шерсть, изогнул дугой спину, зашипел от ужаса. Валявшийся на брусчатке еженедельник, вдруг ожил, превратился во что-то большое, кошмарное, которое подпрыгивало и взлетало в смугло-багровое небо под шорох чёрных крыльев. …

Бравый охранник пивного грота « Тарзан. Белая обезьяна» – Курт Эпп, тоже на беду ставший свидетелем, как « Фёлькишер Беобахтер» – печатный орган НСДАП, из ежедневной нацистской газеты превратился в нечто…не поддающееся пониманию, задохнулся от сковавшего его ужаса. Мочевой пузырь Эппа, как у младенца быстро опорожнился в форменные штаны, забрызгав начищенные полуботинки…

Мёртвой хваткой, вцепившись в латунный поручень крыльца, он тупо смотрел прямо перед собой, зубы его стучали, как кастаньеты. Когда ему наконец насилу удалось отделаться от столбняка и оглядеться по сторонам, он ничего не обнаружил, совсем ничего. Было совершенно тихо, мертвенно тихо, как ночью на городском кладбище. Нервы Курта не выдержали, будто лопнула перетянутая струна. Минуя семь ступеней, ведущих вниз, он прыжком оказался у дубовых дверей заведения, рванул правый притвор на себя что было силы, и загремел – залязгал железными затворами изнутри, словно только, что ему явилось нечто…из самой Преисподней.

Они мчались в новом, пахнущем кожей и лаком « опеле» по ночному Берлину. Мелькали каменные громады административных зданий, нарядные фасады богатых домов, залитые светом фонарей проспекты и площади.

Задумчивый Герман хмуро смотрел в окно, словно впервые всё это видел. Раздражение и обиду, которые он при этом испытывал из-за дурацкой размолвки с Отто, были меньше, чем изумление.

Национал-социалисты, пришедшие к власти шесть лет назад, (в партии которых он теперь состоял сам) основательно изменили Берлин. Повсюду на фасадах зданий, как корабельные паруса, колыхались на ветру огромные пунцовые полотнища на растяжках, с белыми мишенями в центре и грозной чёрной свастикой; вдоль улиц, на стенах домов и крышах муниципальных корпусов реяли нацистские стяги, были выставлены военные караулы автоматчиков.